Квинканкс что это такое
Чарльз Паллисер «Квинканкс»
Квинканкс
Другие названия: The Quincunx: The Inheritance of John Huffam
Язык написания: английский
Перевод на русский: — Л. Брилова, С. Сухарев, М. Куренная (Квинканкс) ; 2006 г. — 7 изд.
С раннего детства Джон Хаффам вынужден ломать голову, что за неведомая зловещая сила преследует его с матерью, угрожая самой их жизни. Ответ скрывается в документе, спровоцировавшем алчность, ненависть, убийство и безумие, в документе, определившем судьбы нескольких поколений пяти семейств и задавшем течение жизни Джона. Течение, повинующееся таинственному символу пяти — квинканксу.
«Квинканс» написан в середине восьмидесятых. Независимо от Акройда. В помине не было Байетт, грандиозной книги Фейбера, стимпанка и переоблицовки викторианства. Переведен на русский и издан роман много позже,поэтому впечатления откровения или какой-то совсем уж самобытной стилизации не производит. Издатели ссылаются на обложке на романы Уилки Коллинза, но тематически — вариации на тему Диккенса куда как в большей степени. У Паллисера, правда, интрига все, а персонажи картонные. Диккенс по прошествии времени и заметном тускнении сентиментального и сценарного в его романах, красочно разрисованными куклами и диалогами между ними во многом и привлекает, а у Паллисера этого нет. Еще одна разница — у Диккенса, в основном, бедняга из низов богатеет, у Паллисера — падение состоятельного мальчика в низы.
Нигде не встречал такой эксплуатации приема обмана доверившегося( и, соответственно, наивности рассказчика) — только в первом томе героя обманут не менее семи раз, а дальше — больше. При общей сюжетной занимательности из-за картонности персонажей подробности семейных тайн не очень-то и интересны — во второй книге автор сильно перегнул палку в описаниях подвидов семейств и проч.
Роман уж точно затянут, изобилует излишествами — нетонкий «Друд» выглядит сравнительно образчиком лаконизма, внятной композиции и драйва. Нет никакой необходимости сидеть с карандашом и конспектировать семейные тайны — общая схема примерно понятна, а полагать роман полным конспирологических загадок, нуждающимся в расшифровке — сильно его переоценивать. Добросовестно, занятно, но — на раз.
Йес, ай кэн. В общем, чувствуешь себя героической личностью, одолев за три дня два пухлых тома, образующих в совокупности полторы тысячи страниц насыщенного всякими событиями и кишащего персонажами текста.
Очень много букв. А могло быть еще больше,но издатели таки уговорили автора (ваявшего этого колосса в течение двенадцати лет) сократить текст рукописи вдвое.
Главного героя звать-величать следует не иначе как Джон Хаффам. Нехитрое путешествие в недра Википедии тут же дает результат. Жил, дескать, некогда писатель, чье полное имя звучало как Чарлз Джон Хаффам Диккенс.
Собственно говоря, на почитателей таланта Диккенса это сочинение и рассчитано. Паллисер старательно перенес в текст своего романа множество шаблонов и штампов, восходящих к творчеству великого викторианца. Тут тебе и всяческие несчастья, обрушивающие главного героя в пучину нищеты, и разного рода случайные совпадения, которые потом оказываются отнюдь не случайными, и обилие странных субъектов, которые вряд ли могли бы существовать в какой-либо иной действительности, кроме книжной. Временами количество потерявшихся наследников и коварных дядюшек настолько зашкаливает, что сгодилось бы и для целой россыпи индийских фильмов.
Но тут не поют и не танцуют. Паллисер опирается скорее на творчество позднего Диккенса, который безжалостно умерщвлял положительных персонажей и только после уговоров со стороны домочадцев соглашался таки прикрепить к той или иной книге нечто вроде хэппи-энда.
Автор еще постоянно намекает, что он смело уничтожает сложившийся образ благополучной и безмятежной викторианской Англии, показывая всяческие язвы общества и проявления социальной несправедливости. Но это скорее в рекламных целях говорится. Любой внимательный читатель того же Диккенса или Теккерея найдет у них массу всяческих обличений и разоблачений, поэтому смешно хвастаться смелостью в обличении былых времен в сравнении с теми, для кого эти времена были в режиме «здесь и сейчас».
Самый парадоксальный из современных английских бестселлеров!
Масштабная постмодернистская стилизация под викторианский роман!
Великолепный дебют звезды «нового шотландского возрождения» Чарльза Паллисера!
Хорошая попытка, Чарльз Паллисер, но нет.
Прочитав описание и глянув на год написания романа, я сразу заподозрила — что-то тут неладно. Где-то нас на..обманывают. Но читать таки начала и вот, что из этого вышло.
Пункт первый. Викторианский? Постмодернизм? Парадоксальный?
Да нихрена подобного! Я мало разбираюсь в данных направлениях литературы, но определенное мнение уже успела сложить, и данный опус никак не попадает в хоть какое-то их описание. Просто ограничусь просто своей кривой рожей в ответ на аннотацию.
Пункт второй. Вы все идиоты.
Автор держит читателя за идиота, или же это должно было быть «вау какой неожиданный поворот, какая интрига!». Судя по всему, писатель задумывал вариант два, но получилось как всегда, то есть у читателя не пропадает ощущение чего-то не того. Ну идиотом я себя чувствовала, идиотом. Потому что все настолько предсказуемо, очевидно, на ладони. А у меня тут на страницах пацан неизвестного возраста рассуждает о Законе и Справедливости, праве моральном и фактическом, мечась из крайности в крайность.
Пункт третий. Крайности.
Боже, как же меня это бесило! Какие же тупыыыыые (голосом Светлакова или Задорнова, по желанию) главные герои! Какие же они наивные!
Пункт четвертый. Деревня.
И под деревней я не Мелторп имею в виду, а этот ваш Лондон. По частоте внезапных встреч с не менее внезапными родственниками, друзьями, врагами, знакомыми, родственниками друзей, родственниками врагов, друзей друзей, знакомых недрузей. Ну, вы поняли. Так вот, впечатление создается, что весь Лондон с его окрестностями — одна масенькая деревня, где за сто лет успели все передружиться, переобщаться и пережениться до уродств у отпрысков межродственных браков.
Пункт пятый. Легкость.
Тут я умерю немного свой скептицизм по отношению к роману и признаю — язык легкий, читается хорошо и быстро, воспринимается легко. Текст не пересыщен терминами или описаниями природы, единственный момент, который остался непонятен — юридические беседы двух кукольников, в которых наш главный герой почерпнул свои первые знания об юстиции.
Пункт шестой. Сюжет.
Вот тут я даже не знаю, как сформулировать свои впечатления. С одной стороны, мне понравилось. Честно понравилось! Эдакий детективчик в семейной саге, ух. С другой стороны — ну предсказуемо же. Единственный момент, который я не смогла предугадать, открылся в самом конце —
Пункт седьмой и пока последний.
Это дырки в сюжете. Дырка на дырке и дыркой погоняет. И манера недосказывать нашим автором многие моменты и нюансы, начиная от возраста персонажей (мы полдня вычисляли возраст Джона!) заканчивая тем фактом, отец ему П.К. или не отец, ох, неприятная манера. Но она оставляет место фантазии читателя — и порой даже слишком много места.
Это далеко не всё, что мне есть сказать (скорее даже проворчать). Но ваша покорная слуга вынуждена попрощаться. Следите внимательнее за своими документами!
«Роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный. » (с.Пушкин). Это роман в стиле Диккенса, роман — стилизация под викторианскую прозу, с запутанным сюжетом, где совпадения в первом томе оказываются в пятом частью хитрой интриги, где персонажи оказываются в родстве в пятом колене, где праправнуки платят за грехи прапрадедов. Десятки лет (как в «Холодном доме») тянется судебный процесс о потерянном завещании.
Роман — панорама Англии начала XIX века. Деревни, разоряемые помещиками; Лондон, где сказочная роскошь соседствует с чудовищной нищетой; индустриальные районы, задыхающиеся в фабричном дыму. Банда уголовников (как в «Оливере Твисте»), знатный дом (где десятки слуг плетут интриги подобно графам-придворным короля), семья, которая ищет добычу в подземных туннелях (как в «Нашем общем друге» семьи кормятся от реки и от мусорных куч). Сельские дома, дворцы, лондонские трущобы, ферма, где батраки недолго живут, страшные лондонские подземелья. Уголовники и аристократы (аристократы много гнуснее), торговцы, гувернантки, домашняя прислуга, крестьяне, нищие.
История с мошенниками-застройщиками напоминает наши истории об обманутых дольщиках, а система, при которой бедняки могут получать помощь только в своем приходе, напоминает наши проблемы с регистрацией по месту жительства.
Интересно, какую художественную нагрузку несут вычурные имена почти всех персонажей (даже кучер там Phamphred).
Квинканкс что это такое
Квинканкс: Наследие Джона Хаффама
ЗАМЕЧАНИЕ О МОНЕТАХ
Двенадцать пенсов составляют шиллинг. Двадцать шиллингов составляют фунт.
Имеются и другие монеты: фартинг — четыре фартинга стоят пенни; полпенни — два полпенни стоят пенни; крона, которая стоит пять шиллингов, и полкроны; соверен, который стоит фунт; гинея, которая стоит двадцать один шиллинг.
Quid Quincunce speciosius, qui, in quamcunque partem spectaveris, rectus est?
Что приятней квинканкса, который, с какой стороны ни посмотри, являет взору прямые линии?
Происходило это, скорее всего, осенью того же года, в сумерки, чтобы не привлекать внимания. А между тем встречу двух профессионалов, представляющих два главных направления юриспруденции, не прячут обычно от посторонних глаз.
Теперь представим себе, как проходил визит Закона к Справедливости.
Подойдя к нужному дому на одной из улиц у Линкольнз-Инн-Филдз, Закон, воплощенный в низеньком бледном джентльмене лет сорока, с большой головой, поднимается по ступеням и звонит в колокольчик. Дверь немедленно распахивает молодой клерк. Посетитель входит, у него берут шляпу, пальто и перчатки и провожают его в темную заднюю комнатку. Там он видит человека, сидящего за столиком в дальнем конце помещения. Клерк бесшумно удаляется. Второй джентльмен поднимается с чуть заметным кивком и указывает на стул напротив, у огня. Вошедший садится, хозяин садится тоже и уставляет на гостя тяжелый взгляд. Справедливость старше Закона на полтора десятка лет, нос у него надменный, на румяном лице выделяются черные кустистые брови.
После долгой паузы вошедший откашливается:
— Почел за честь, сэр, принять ваше предложение о встрече.
В его словах звучит вежливо-вопросительная нота, но Справедливость словно бы не слышит, продолжая изучать гостя.
Помолчав, Закон спрашивает нервозно:
— Нельзя ли узнать, чем я могу быть вам полезен?
— Вы были осторожны, как я просил?
— Конечно. Уверен, никто за мной не следил.
— Хорошо. Тогда, вероятно, третья сторона ничего не знает о нашей встрече.
— Третья сторона? Сэр, вы говорите загадками. Кого вы имеете в виду?
— Задавать вопросы буду я. — Второй джентльмен лишь слегка выделяет голосом местоимение.
Старший джентльмен что-то достает из кармана.
— Так вот, у вас есть клиент, имя которого я написал на этой бумажке и прошу вас его прочесть. — Он ненадолго замолкает, дожидаясь, пока гость рассмотрит надпись и кивнет, потом забирает бумажку назад. — Очень хорошо. Тогда, не теряя времени, перейду к делу: у вашего клиента находится документ, способный нанести очень существенный ущерб интересам стороны, от имени которой я имею честь действовать, и ввиду этого…
Он замолкает, заметив, что лицо гостя вытянулось от изумления.
— Да что вы, сэр, уверяю, я и понятия не имел о таком документе.
— Ну-ну. Тому назад не больше двух недель ваш клиент послал нам копию этого документа, потребовал денег и указал ваше имя, чтобы держать связь.
— Может, это и так… то есть убежден, что это так, раз вы утверждаете. Однако прошу поверить, что я в этом предприятии не более чем приемная контора.
— Я просто пересылаю письма, адресованные мне, но предназначенные для моего клиента. О делах этой особы я знаю не больше, чем почтальон знает о корреспонденции, которую он собирает и разносит.
Хозяин смотрит на гостя:
— Я предполагал, что так может оказаться. — Уголки губ младшего джентльмена ползут в стороны, но при следующих словах возвращаются на место. — Тогда расскажите, где пребывает ваш клиент.
— Дорогой сэр, я не могу.
— Прошу простить, я забыл назвать ставку. — Старший джентльмен достает из кармана что-то хрустящее и кладет на стол.
Закон слегка наклоняется, чтобы рассмотреть. На его лице явственно написана тоскливая алчность.
— Уверяю, дорогой сэр, оказать вам эту услугу я никак не могу.
— О-го! — восклицает старший джентльмен. — Похоже, вы вздумали со мной торговаться? Предупреждаю: если попытаетесь, то убедитесь, что я могу применить и совсем иные стимулы.
— Да нет же, сэр, — запинаясь, бормочет другой. — Вы меня совсем не поняли. Я потрясен вашей щедростью и ничего так не желаю, как быть ее достойным. Но помочь вам совершенно не в моих силах.
— Не советую, приятель, играть со мной в эти игры, — презрительно рявкает собеседник. — Я наводил справки, так что нечего тут изображать щепетильность. «Расчухал твое нутро» — таков, кажется, жаргон ваших клиентов?
Другой джентльмен бледнеет как полотно. Он приподнимается, но, наткнувшись взглядом на предмет, лежащий на столе, остается сидеть.
— Желаете, чтобы я привел каталог — или лучше сказать реестр? — делишек, в которых вы замешаны? — Не дождавшись ответа от Закона, он добавляет: — Маленько спекуляций сомнительными векселями, побольше выбивания долгов, и выше головы свидетельств в делах об опеке? Так ведь?
Другой джентльмен ответствует с достоинством:
— Дорогой сэр, вы меня совершенно не поняли. Я просто хотел сказать, что у меня нет нужных вам сведений. Если бы они у меня были, я с удовольствием вам бы их предоставил.
— Вы меня держите за идиота? Как же вы тогда переговариваетесь с клиентом?
— Через третью сторону, которой я отправляю предназначенные для клиента письма.
— Это уже лучше, — рычит собеседник. — Кто такой?
— Очень респектабельный джентльмен, работал в той же отрасли юриспруденции, что и я, но несколько лет назад удалился от дел.
— Интересно-интересно. Будьте любезны записать имя и адрес этого джентльмена, потому что я не угадываю, о ком идет речь, хотя в вашей отрасли юриспруденции джентльменов, отвечающих описанию, раз два и обчелся.
У другого джентльмена вырывается короткий безрадостный смешок. Он вынимает записную книжку, пишет «Мартин Фортисквинс, эскв., Голден-Сквер, 27», вырывает листок и протягивает собеседнику.
Справедливость берет бумажку и, не глядя на нее, бросает:
— Если вы мне понадобитесь, я свяжусь с вами тем же способом. — Тянет руку назад, в темный угол, и осторожно дергает за шнурок колокольчика.
Закон, не отрывая взгляда от предмета на столе, поднимается на ноги. Заметив это, Справедливость небрежно подталкивает к нему этот предмет, и Закон сует его в карман. Когда дверь открывается и входит тот же клерк, Закон неуверенно протягивает хозяину руку. Тот, однако, словно бы не замечает его руки, и Закон поспешно прячет ее в карман. Клерк провожает его к двери, возвращает шляпу, пальто и перчатки — еще мгновение, и Закон вновь оказывается на Керситор-стрит. Он припускает быстрым шагом, нервно оглядываясь. Обогнув угол, другой, третий, он углубляется в уютную подворотню и вынимает из кармана пакет. Тщательно считает, пересчитывает и вновь, не так быстро, пускается в путь.
Наш дом, сад, деревня и одна-две мили прилегающей местности — таков был мой мир, ибо ничего другого я не знал, пока тем летом, в Хафеме, мне не открылся мир другой, новый. И теперь, когда я ищу, с чем сравнить предприятие, в которое пустился, мне вспоминается то лето, солнечный день; я, еще не подозревая, что скоро придется уехать, улизнул в тот раз из длительного и тягостного домашнего заточения и растянулся на берегу реки, которая текла через Мортсейский лес к запретным северным землям; радовала меня не столько сама свобода, как то, что она была мною украдена.
Горький мёд
Блог копирайтера и вебмастера о блоггинге, копирайтинге, вебмастеринге и своей нелёгкой судьбе
24 мар. 2011 г.
Приключения книг: Квинканкс
С 1974 по 1990 год Паллисер преподавал на кафедре английского языка в университете Стратклайд в Глазго. В 1990 году он оставил университет, чтобы полностью, так сказать, отдаться писательству, потому что изданный в 1989 году Квинканкс принёс ему славу и деньги. На сегодняшний день Паллисер опубликовал четыре романа, которые были переведены на многие языки мира. Следующие его романы The Sensationalist (1991) и The Betrayals (1995) такого успеха, как Квинканкс, не имели. Прежний всплеск популярности принёс роман The Unburied (1999), который, к слову сказать, по-своему ничуть не хуже Квинканкса.
И это, кстати, было первой причиной моего слегка скептического отношения: а зачем мне стилизация, если есть оригиналы? Кто-то находил в Quincunx-е отголоски Диккенса, кто-то кивал на Коллинза, я с первых строк углядела Теккерея. И в самом деле: есть «застарелое» судебное дело, как в «Холодном доме», описания «дна» Лондона, как в «Оливере Твисте», изложение от первого лица, как в «Дэвиде Копперфильде» или «Истории Генри Эсмонда», финансовая афера, как в «Крошке Доррит», куча незаконнорожденных детей, уничтоженные метрические записи да и ещё много, много, много всего.
Своего не отнимешь: стилизация выполнена дотошно и скурпулёзно. Повествование ведётся традиционно, неспешно. Вниманию читателей предлагается целый набор тайн: тут вам и пять семейств, борющиеся за право обладать имением, и запутанные родственные связи между этими семействами, осложнённые хронической привычкой дам и джентльменнов вступать в предосудительные отношения, и закодированные замкИ, и убийство, и загадка рождения и личности главного героя.
С трудом дотащившись до конца повествования и выстроив (вместе с героем, который сам себя зовёт Джоном Хаффамом) более-или менее чёткую генеалогическую структуру, читатель оказывается опрокинутым с ног на голову, поскольку в последней фразе герой называет своим дедом уже иное лицо, и надо вновь с ужасом переосмысливать разноцветную розу-квинканкс родственных связей и отношений.
Это неудивительно. То, что автор намеренно проделал все эти пыточные манипуляции с читателем, он и не скрывал ни минуты. Издание романа сопровожденно слегка самодовольным и хвастливым (соглашусь. что по праву) послесловием, в котором, помимо всего, написано: «. Довольно скоро мне пришла в голову мысль поместить в самый центр книги пустоту — отсутствующие страницы из дневника Мэри — и сделать из него поворотный пункт романа, как в смысле формы, так и в смысле содержания.»
Квинканкс
Роман начинается в Лондоне с тайной встречи двух юристов. Взятка раскрывает конфиденциальные данные корреспондента, который является ссылкой на важный скрытый документ. Тем временем молодой Джон Мелламфи растет в отдаленной сельской местности со своей матерью Мэри, не знающей имени Хаффам. Постепенно становится ясно, что им грозит поиск документа.
Роман имеет пятеричную структуру. Он разделен на пять частей, каждая из которых носит имя одной из семей, связанных с наследством. Затем каждая часть делится на пять книг, и каждая книга делится на пять глав.
Дизайн устройств пяти семейств также важен в истории, когда он является ключом к секретному укрытию второй воли.
В конце каждой части из 25 глав дается частично раскрытое генеалогическое древо, показывающее отношения в том виде, в каком их понимает Иоанн.
В книгу также включены отрывки из карты Ричарда Хорвуда 1813 года, на которой показаны ключевые места в Лондоне. Однако сельская местность вымышленная. Хотя центральное поселение находится на дороге Йорк-Лондон и носит свое название с Хугамом в Линкольншире, история противоречит этой идентификации, поскольку находится в 159 милях от Лондона.
Премия Сью Кауфман за первую художественную литературу 1991
Квинканкс. Том 2
Те, кто искали эту книгу – читают
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
По викторианским детективам Конан Дойла и Коллинза нам известно, что «старая добрая» Англия была не такой уж доброй. Но на самом деле все было куда хуже, чем изображали даже самые смелые классики. Англия имела такое дно, такую изнанку, что они способны удивить даже искушенных читателей XXI века. Вынужденный пройти через все круги этого ада, Джон Хаффам постепенно приближается к разгадке тайны, которая преследует его с самого детства. Тайны пяти кланов, чьи чудовищные отношения намертво слили их в загадочном орнаменте квинканкса…
Поверьте мне на слово: сводить с ума умственно полноценных для блюстителей психиатрических заведений не менее прибыльно, нежели пользовать действительно больных. С ума сводить удается куда чаще — и гораздо легче, так что я то и дело спрашиваю себя: быть может, мы все безумны, а здравомыслие есть не что иное, как всеобщая договоренность о правилах безумного поведения.
Поверьте мне на слово: сводить с ума умственно полноценных для блюстителей психиатрических заведений не менее прибыльно, нежели пользовать действительно больных. С ума сводить удается куда чаще — и гораздо легче, так что я то и дело спрашиваю себя: быть может, мы все безумны, а здравомыслие есть не что иное, как всеобщая договоренность о правилах безумного поведения.
Мы должны помнить, что узор нашей жизни — прошлой или будущей — всегда произволен или неполон в том смысле, что в любой момент может измениться или развиться в другую сторону.
Мы должны помнить, что узор нашей жизни — прошлой или будущей — всегда произволен или неполон в том смысле, что в любой момент может измениться или развиться в другую сторону.
Поверить, будто председатель суда напялил на себя этот костюм, полностью отдавая себе отчет в своих действиях, было настолько трудно, что никто из окружающих, как казалось, не обращает его внимания на это обстоятельство только благодаря заключенному между ними из соображений вежливости тайному сговору. Главными предметами были просторная алая мантия, расшитая золотыми нитями, и колоссальный парик, скрывавший шею и плечи: слишком резко повернув голову, судья рисковал совершенно спрятать лицо от зрителей. Его торжественно-суровый вид, несомненно, объяснялся трудностями, связанными с необходимостью сохранять все эти предметы на должном месте, и я был поражен тем, что он еще способен был уделять толику внимания представленным ему юридическим вопросам.
Поверить, будто председатель суда напялил на себя этот костюм, полностью отдавая себе отчет в своих действиях, было настолько трудно, что никто из окружающих, как казалось, не обращает его внимания на это обстоятельство только благодаря заключенному между ними из соображений вежливости тайному сговору. Главными предметами были просторная алая мантия, расшитая золотыми нитями, и колоссальный парик, скрывавший шею и плечи: слишком резко повернув голову, судья рисковал совершенно спрятать лицо от зрителей. Его торжественно-суровый вид, несомненно, объяснялся трудностями, связанными с необходимостью сохранять все эти предметы на должном месте, и я был поражен тем, что он еще способен был уделять толику внимания представленным ему юридическим вопросам.