жить по цуку что это
Расплата за «цук»: юнкерские традиции, стоившие Лермонтову жизни
1833 год, Санкт-Петербург, Николаевское кавалерийское училище. Здесь обучалась будущая военная элита Российской империи. Но что творилось в стенах учебного заведения? В спальне юнкеров Михаил Юрьевич Лермонтов – тот самый – едет верхом на первокурснике Николае Мартынове. Через восемь лет он застрелит поэта, а сейчас послушно везет его в уборную посреди ночи.
Мартынов был «зверем» Лермонтова, так называли юнкера-первокурсника. Его считали бесправным существом и прикрепляли к старшему юнкеру в качестве личного «сугубца» под его круглосуточное командование. Сейчас это назвали бы дедовщиной, но в то время в ходу было слово «цук». Что оно означало и какие издевательства терпели первогодки? Почему офицеры поощряли такие традиции? Как поступали с юнкерами, которые смели бунтовать против «Звериады»? Об этом рассказали эксперты программы «Неизвестная история» с ведущим Борисом Рыжовым на РЕН ТВ!
В такие военные училища, как Николаевское кавалерийское, брали только потомственных дворян. Юнкера обучались всего два года, затем получали младший офицерский чин – корнет – и распределение в полк. Дальше их ждала непыльная служба и полезные знакомства. Жалование серьезного значения не имело, на свое содержание корнет тратил больше, чем ему платило государство.
Офицерство в Российской империи напоминало закрытый мужской клуб, но на пороге этого клуба юнкера ждала серия испытаний, которые называли словом «цук». Этот термин означает резкое движение поводьями в верховой езде. Старшекурсники брали на себя право буквально «объезжать» новичков.
«Новичка встречал дежурный корнет, так себя называли юнкера старшего курса, и спрашивали: «Ну что, зверь, или сугубец, как собираетесь жить, по уставу или по славным традициям?» – рассказал военный историк, председатель совета Общероссийского военно-исторического общественного движения Олег Нельзин.
Жизнь «по славным традициям»
Большинство юнкеров выбирали жизнь «по традициям», а не по уставу. Новобранцев ждал целый год беспрекословного подчинения и муштры, без права на безмятежный сон. Так называемый «зверь» был обязан безошибочно ответить на вопросы «господина корнета» в любом состоянии и в любое время суток. «Зверь»-первогодка должен был на зубок знать не только подробности личной жизни своего «хозяина», но и всю историю русской кавалерии. Были и каверзные вопросы, ответы на которые нужно было зазубрить.
Побои юнкерам не грозили, рукоприкладство считалось уделом плебеев. К тому же за «оскорбление действием» дворянина могли исключить из училища. Если юнкер не угождал «господину корнету», его наказывали изнуряющими приседаниями и отжиманиями.
«Для чего это делалось и почему начальство закрывало на это глаза? Потому что «цук» воспитывал беспрекословное подчинение приказу, это было впоследствии очень важно. Сказали вброд, значит вброд. Сказали в атаку на пулеметы в конном строю, значит в атаку на пулеметы», – поясняет историк Олег Нельзин.
Пропуск в офицерское общество
«Цук» регламентировал все действия юнкера. Каждый свой приказ «господин корнет» сопровождал щелчком пальцами перед носом новичка. Не справился или сделал неуклюже – повтори. И так сотни, а то и тысячи раз, но почти никто из юнкеров не роптал.
«Молодой человек, который решает избежать «цука», тем самым показывает, что не встраивается в фактическую систему отношений, которая имелась в то время. Даже формально будучи офицером, имея чин, такой человек в офицерское общество фактически не входил», – добавляет историк, автор публикаций по отечественной истории XIX–XX веков Игорь Васильев.
«Красный» юнкер Тухачевский
Юнкера, который отказывался соблюдать традиции, называли «красным». Презрительное отношение к нему не менялось даже когда он оканчивал училище и распределялся в полк. Об офицере, который не проходил «цук», тут же узнавали сослуживцы, и на его карьере фактически ставили крест. Исключение – будущий советский маршал Михаил Тухачевский. Он был «красным» юнкером, но это не мешало ему продвигаться по службе. При этом сам Тухачевский, став офицером, не стеснялся муштровать подчиненных.
«Шкура», как говорят солдаты, была изрядная. Он не требовал службы, а гонял, придирался бессердечно, не вникая в жизненные обстоятельства», – комментирует историк Олег Нельзин.
Учеба в белых перчатках
Негласные традиции касались и учебы. На уроках химии юнкера сидели в белых перчатках. Официально – чтобы руки не пострадали от реактивов и порошков. Но сами кадеты считали, что голыми руками прикасаться к мирным, а значит бесполезным, наукам не следует. Саботаж был настолько сильным, что в начале XX века в Николаевском кавалерийском училище просто исключили химию из программы. Возможно, именно потому, что «господа корнеты» осуждали мирские науки, Михаил Лермонтов не написал ничего существенного в свои юнкерские годы.
Интересно, что самого Лермонтова участь «зверя» почти не коснулась: еще в начале обучения он сел на молодую, необъезженную лошадь, а та ударила его копытом в правую ногу и расшибла до кости. Поэт долго лечился, начал хромать и вернулся в училище уже уважаемым «господином корнетом». Именно Лермонтов придумал массу испытаний для юнкеров-первогодок и дополнил новыми правилами «Звериаду», неформальный кодекс Николаевского кавалерийского училища.
«Звериада»
«Звериада» хранила неформальные правила училища и сатирическую песнь о славных годах. Каждый год выпускники дополняли ее своими строками, а первогодки заучивали стихи наизусть. Сборник оберегали как зеницу ока – потерять его означало потерять честь всего учебного заведения.
«Начало у всех «Звериад» было одно и то же: «Когда наш корпус основался, тогда разверзлись небеса, завеса надвое распалась, и были слышны голоса. Курите, пейте, веселитесь, посадят в карцер – не беда, учить уроков не трудитесь, не выйдет толка ни черта. Так наливай кадет кадету, кадеты любят пить вино. Вино и женщины, и карты – все для кадета создано». Дальше проходились по всем офицерам, воспитателям, преподавателям», – рассказал историк Олег Нельзин.
Наставники о «Звериаде» знали, но никогда ее не видели, пока однажды на одну из лекций не пришел с инспекцией великий князь Константин Романов. Юнкер – хранитель «Звериады» как раз был у доски. Гость сел за его парту и случайно обнаружил сборник.
«Великий князь встал после урока и забрал «Звериаду» с собой. Все в один голос говорят, что, когда он умер в 1915 году, у него на письменном столе как раз лежала раскрытая «Звериада», – добавляет Олег Нельзин.
Разные версии исторических событий, поразительные эпизоды истории, малоизвестные факты и интересные теории – все это и многое другое изучайте в программе «Неизвестная история» с Борисом Рыжовым на РЕН ТВ!
Цук не дедовщина. Неуставные отношения в Российской императорской армии
Истоки неуставных отношений лежат в самой коллективной психологии человеческих сообществ. Любой коллектив, не скатившийся в анархию, обязательно вырабатывает ту или иную иерархию, основанную на праве – сильного, богатого, знатного. Или, как это сложилось в армии, на праве более опытного и старшего воина. В этом есть своя бесспорная логика: если ты сумел прожить дольше прочих, значит, тебе точно есть чему научить других, молодых. Поэтому неудивительно, что и в Российской императорской армии неуставные отношения были распространены и в солдатской, и в офицерской среде. Правда, они существенно отличались от того, что мы привыкли называть дедовщиной.
Что такое цук и где он возник?
До революции 1917 года «неуставняк» в армейской среде (главным образом в военных учебных заведениях) назывался общим словом «цук». Термин этот пришёл из немецкого языка и имеет кавалерийскую природу.
Zuck – резкий рывок поводьями, понукание лошади. Потому впервые до цука в отношении не лошадей, а салаг додумались именно кавалеристы из Николаевского училища.
Салаги тогда назывались «зверьми», «сугубцами» и, конечно, «молодыми», а старшие юнкера со второго курса гордо именовались «корнетами» (хотя звания этого они ещё не получили). Уже в первой половине 19-го века цук распространился достаточно широко в самых разных военных школах, хотя и не повсеместно.
В чём же выражался цук? Дадим слово князю Владимиру Трубецкому, написавшему книгу «Записки кирасира»:
«Самый свирепый цук царил в эскадроне, где юнкера старшего курса обязаны были в силу традиции цукать юнкеров младшего курса. Каждый юнкер старшего курса имел своего, так называемого «зверя», то есть юнкера-первокурсника, над которым он куражился и измывался как хотел. Младший не только должен был тянуться перед старшим, оказывая ему чинопочитание, – он обязан был исполнять самые нелепые прихоти и приказания старшего».
Группа пажей – воспитанников корпуса – у артиллерийского орудия.
Однако основной задачей цука была не нелепая прихоть, а муштра «молодых»: их физическая закалка, обучение строевым приёмам, воинской выправке, теоретическим знаниям. «Корнет» мог разбудить «зверя» среди ночи и спросить у него сведения из истории какого-нибудь гусарского полка или фамилию командира некоего гвардейского эскадрона. Старшие юнкера могли на час «поставить под шашку» «сугубца» да ещё и следить, чтобы он стоял настолько неподвижно, что и темляк на шашке не шелохнётся. В столовой, как вспоминает «николаевец» Анатолий Марков, «корнеты» почти не ели сами, а преподавали правила этикета «молодым».
Не обходилось, разумеется, и без абсурда: старший мог, например, приказать младшему реветь белугой или писать сочинение «Влияние луны на бараний хвост». А то и проехаться на нём верхом.
Цук принципиально отличался от современной дедовщины. Так как цукали друг друга будущие офицеры, то всё это было исключительно на «Вы» и никогда не переходило грани оскорбления мужского (и дворянского) самолюбия. Безусловно, и речи быть не могло о физическом воздействии – рукоприкладство было строжайше запрещено в Николаевском училище под страхом немедленного отчисления. Посчитавший себя несправедливо обиженным, «зверь» мог пожаловаться в «корнетский комитет», состоявший из всех юнкеров старшего курса, и потребовать наказания для своего обидчика.
Само собой, никаких случаев отъёма денег или имущества у «молодых» также нельзя было себе вообразить.
В столовой Тверского кавалерийского училища.
Чтобы лучше представить себе «жестокость» цука, о которой нередко писали его современники, достаточно привести слова Юрия Макарова – автора книги «Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917»:
«Там юнкер старшего курса, т. наз. над первогодником мог безнаказанно проделывать всякие штуки, нередко переходившие в форменное издевательство. Он мог приказать ему обежать 10 раз кругом зала, дать ему 20 приседаний или 50 поворотов».
Интересно, что сказали бы о подобном «издевательстве» (20 приседаний) те современные «духи», которым «деды» «делали лося» или «пробивали фанеру»?
Цук в разных училищах и войсках
Цук как социальное явление был неоднороден, и в разные годы в разных местах мог существенно отличаться. В некоторых военных школах цука почти не было (например, в Павловском училище), а в некоторых он, напротив, был достаточно жёстким и выходил за свои эталонные пределы, заданные в Николаевском кавалерийском училище.
Казаки, например, уже в строевых войсках могли «ввалить пряжек» молодым солдатам.
Об этом пишет Михаил Шолохов в «Тихом Доне»:
«Крючков был “старый” казак, то есть дослуживавший последний год действительной, и по неписаным законам полка имел право, как и всякий “старый” казак, гонять молодых, вымуштровывать, за всякую пустяковину ввалить пряжек. Было установлено так: провинившемуся казаку призыва 1913 года – тринадцать пряжек, 1914 года – четырнадцать. Вахмистры и офицеры поощряли такой порядок, считая, что этим внедряется в казака понятие о почитании старших не только по чину, но и по возрасту».
Как вспоминает о своих годах учёбы в Пажеском корпусе князь Пётр Кропоткин (будущий революционер и анархист), старшие с молчаливого одобрения начальства могли избить младших учеников дубовыми линейками. Били младших и в Николаевском инженерном училище в пору обучения там Фёдора Достоевского.
Впрочем, побить можно было далеко не каждого. Князь Василий Бебутов вспоминал, что на первую попытку его цукнуть он вытащил кинжал и загнал своего «корнета» на печку, где и продержал более часа. Писатель Александр Куприн, окончивший Александровское пехотное училище, писал, что цук там не привился после того, как один из «фараонов» («молодых») пырнул перочинным ножом своего «обер-офицера» в ответ на приставания.
Александровское военное училище. Спальня роты Его Величества.
Что характерно, после этого в Александровском училище сами старшекурсники составили документ, в котором видна грань между издевательством и товарищеской помощью:
«Мы имеем высокую честь служить в славном Александровском училище, первом военном училище в мире, и мы не хотим марать его прекрасную репутацию ни шутовским балаганом, ни идиотской травлей младших товарищей. Но надо же позаботиться и о жалких фараонах. Все мы были робкими новичками в училище и знаем, как тяжелы первые дни… И потому пускай каждый второкурсник внимательно следит за тем фараоном своей роты, с которым он всего год назад ел одну и ту же корпусную кашу. Остереги его вовремя, но вовремя и подтяни крепко. От веков в великой русской армии новобранцу был первым учителем, и помощником, и заступником его дядька-земляк».
Борьба с цуком
В большинстве училищ цук поощрялся начальством, но кое-где с ним боролись. Начальники Пажеского корпуса Николай Епанчин и Павел Плеве много лет подряд боролись с цуком. Безуспешно.
Метод внедрения взамен «славной традиции» строгой уставщины не находил одобрения ни у офицеров, ни у воспитанников.
В других училищах на цук смотрели сквозь пальцы – как на полезное учреждение и неписаное установление.
Стоит отметить, что при самом поступлении в Николаевское кавалерийское будущий юнкер мог сразу и навсегда избавиться от цука. Для этого ему надо было лишь выбрать второй ответ на вопрос, как он желает жить: «по славной ли училищной традиции или по законному уставу». И цукать его никто бы не взялся… как, впрочем, и вообще с ним общаться.
Это не означало, что согласившиеся жить «по славной традиции» всегда были готовы простить потом своих «корнетов». Характерная деталь: поэт Михаил Лермонтов сам пал в некотором роде жертвой цука. Николай Мартынов, убивший его на дуэли, был некогда «зверем» Лермонтова в Николаевском училище и в своих мемуарах упомянул, что решимость стреляться вызвало не в последнюю очередь желание отомстить за год унижений. Так что иной раз затаивший обиду мог найти обидчика и годы спустя…
Пётр Кончаловский. Портрет Михаила Лермонтова. 1943 год.
Но в большинстве своём бывшие юнкера о цуке вспоминали без злобы, а то и с благодарностью. Полковник Василий Биркин в автобиографическом произведении «Молодые офицеры» пишет от имени драгунского штаб-ротмистра: «Наша служба для нас святое святых, и мы относимся к ней серьёзно; наше товарищество для нас второе святое святых. Так смотреть приучил нас цук. Цукаем на службе, цукаем и в дружбе и приучаемся быть дисциплинированными и спокойными. Вот, к примеру, – вы заболели и упали духом, а у нас духом не падают. Цук не позволяет этого. В училище мы своим цуком быстро делаем истых военных, крепких и духом и телом. Кто не хочет подчиниться традициям, тот неизбежно должен уйти. И остаются лишь такие, кто стоически согласится переносить все тяготы службы и дружбы, кто духом кавалерист. Вот это самое воспитание на цуканьи в училище и даёт нас бодрость и радость службы и дружбы».
Цук как система неформального наставничества имел много отличий от современной дедовщины, но ещё раз доказывает собой истину: неуставные отношения в армии искоренить нельзя, важно сделать их не уродливыми, а конструктивными – насколько это возможно.
Дедовщина по-юнкерски (9 фото)
Трубецкой писал в «Записках кирасира»:
Юнкера на летних маневрах в Красном Селе
Корнеты в столовой почти ничего не ели, а продолжали, как и в помещении эскадрона, «работу» над нами, строго следя за тем, чтобы «молодые» во время еды не нарушали хорошего тона, и поминутно делали нам замечания по всякому поводу. Дежурный офицер, во время завтрака прогуливавшийся между арками, сам не ел, а вел себя вообще как бы посторонним человеком, не обращая внимания на «цук», имевший место в столовой. Как я после узнал, это происходило лишь в те дни, когда по Школе дежурили офицеры эскадрона; казачьи же офицеры никакого беспорядка в зале не допускали.
Привыкнув наблюдать в корпусе кадетский аппетит, я был удивлен тем, что наши «корнеты» почти ничего не ели, занятые преподаванием нам хорошего тона. Причиной этому, как мне потом стало известно, оказалась юнкерская лавочка, которой заведовал старший курс и где продавались всевозможные вкусные вещи. Она-то с избытком и заменяла старшему курсу казенное довольствие. Лавочка эта помещалась в нижнем этаже, рядом с «гербовым залом», где по стенам висели щиты, раскрашенные каждый в свой полковой цвет по числу кавалерийских полков с указанием истории каждого из них, их отличий и особенностей, что входило в состав так называемой на юнкерском языке «словесности», обязательной для изучения юнкерами младшего курса. «Словесность», или иначе «дислокация» на юнкерском языке, обязывала каждого «молодого» в возможно краткий срок, в его собственных интересах, изучить подробно не только всё, относящееся к семидесяти двум полкам регулярной кавалерии, но также имена всего начальства и в том числе всех юнкеров старшего курса, с добавлением того, в какой полк каждый из них намерен выйти. Это было довольно сложно, но внедрялось в наши головы с такой неуклонной настойчивостью, что я помню все это до сегодняшнего дня, то есть почти через полвека.
Для быстрейшего усвоения «молодежью» всей этой премудрости, старший курс постоянно экзаменовал нас в любой час дня и ночи и в любом месте: в спальне, коридоре, столовой, курилке, уборной и в манеже; везде «сугубец» должен был быть готов перечислить гусарские или уланские полки, объяснить подробности той или иной формы. Словом, пока по всей такой науке молодые не сдавали экзамена у своего «дядьки», им не было ни отдыха, ни покоя. Существовала, кроме того, еще и неофициальная «словесность», менее обязательная, но все же приличествующая хорошо выправленному и «отчетливому сугубцу».
В смысле предела своей власти над младшим курсом, старший, вопреки всем фантазиям и рассказам, был строго ограничен определенными рамками, переходить которые не имел права, под страхом лишения «корнетского звания». За этим строго следил «корнетский комитет» (возглавляемый выборным председателем), куда входили все юнкера старшего курса. Председатель корнетского комитета являлся верховным блюстителем и знатоком традиций школы; компетенция его была неоспорима.
Согласно обычаю «корнеты» не имели права задевать личного самолюбия «молодого». Последний был обязан выполнить беспрекословно все то, что выполняли до него юнкера младшего курса из поколения в поколение. Hо имел право обжаловать в корнетский комитет то, в чем можно усмотреть «издевательство над его личностью», а не сугубым званием зверя. «Корнеты», например, не имели права с неуважением дотронуться хотя бы пальцем до юнкера младшего курса, уж не говоря об оскорблении. Это правило никогда не нарушалось ни при каких обстоятельствах. Hемыслимы были и столкновения юнкеров младшего курса между собой с применением кулачной расправы и взаимных оскорблений; в подобных случаях обе стороны подлежали немедленному отчислению из училища независимо от обстоятельств, вызвавших столкновение. В своей среде старший курс строго придерживался старшинства, свято соблюдавшегося в военной среде старого времени. Старшинство это в школе, однако, базировалось не на уставе, а на обычном праве. Вахмистр, взводные и отделенные портупей-юнкера для старшего курса были начальниками лишь в строю, в обычном же общежитии со своими однокурсниками никакими привилегиями не пользовались; зато засевшие на младшем курсе «майоры» почитались выше «корнетов», а еще выше были «полковники», находившиеся в школе по четыре года и, редкие «генералы», просидевшие по пяти.
Последним младший курс должен был при встрече становиться во фронт. Все эти «чины», однако, приобретались в большинстве своем не за малоуспешность в науках или строю, каковые юнкера считались «калеками», а, так сказать, по линии традиций.
Служба кавалериста, а тем более юнкера, обязанного стать через два года начальником и учителем молодых солдат, требовала большой физической выносливости, характера и упорного труда, на что далеко не все, поступавшие в училище, были способны. По этим-то причинам от 20, а иногда и до 40 % молодых людей, поступивших на младший курс из кадетских корпусов, не выдерживало, уже не говоря о молодых людях «с вокзала», как именовались в школе окончившие штатские учебные заведения.
Дрессировка, которой мы подвергались в помещении школы днем и ночью, была жестокая и отличалась большим разнообразием. В нее входили и классические приседания, выполнявшиеся во всех углах и при всех случаях для развития «шлюза» и «шенкелей», и бесчисленные повороты направо, налево и кругом, чтобы довести нашу «отчетливость» до совершенства, и многое другое. Курительная комната, спальни, коридоры и все прочие помещения были постоянной ареной этих занятий. Дежурные офицеры, посуточно находившиеся в помещении эскадрона, делали вид, что ничего не замечают, так как понимали и ценили эту систему, сочувствовали ей и сами ею в свое время были воспитаны. Hадо при этом отдать полную справедливость старшему курсу в том, что он для дрессировки молодежи не жалел ни своего времени, ни сил, ни отдыха. С утра и до вечера можно было наблюдать повсюду картину того, как «корнеты», расставив каблуки и запустив руки в карманы рейтуз, трудились над молодежью во славу школы. Такой труженик обыкновенно начинал с того, что, разведя каблуки, коротко звякал шпорами и командовал:
— Молодежь. В такт моим шпорам до приказания.
Hемедленно комната наполнялась вокруг него четко вращающимися автоматами. В спальнях некоторые переутомившиеся корнеты давали себе отдых, молодых впрочем, не касавшийся. Отдыхающий «офицер» лежал на койке, а рядом с ним два или три «сугубца», в интересах развития «шенкелей», методично приседали держа руки фертом в бока. Только после девяти часов вечера, перед тем как ложиться спать, в эскадроне прекращался всякий «цук», и юнкера младшего курса могли отдыхать, лежа на кроватях, читать и делать все, что им угодно, никем и ничем не тревожимые. Перед сном, в 10 часов вечера, юнкера младшего курса были обязаны складывать на низкой тумбочке, стоящей у ног каждой кровати, свою одежду и белье в правильные квадраты, причем нижним и самым большим был китель, затем, все уменьшаясь в размерах, рейтузы, кальсоны и носки. Поначалу, пока юнкера младшего курса не набивали себе руку в этом деле, «квадраты» были недостаточно правильными и тогда случалось, что дежурный по эскадрону портупей-юнкер будил виновника и заставлял его при себе заново складывать квадраты, в наказание давая ему один или два наряда.
. Беспрерывная строевая тренировка и гимнастика всякого рода, в особенности же та «работа», которую нас заставлял проделывать старший курс, быстро превращала мальчиков-кадет в лихую и подтянутую стайку строевой молодежи. Последние остатки кадетской угловатости сходили с нас не по дням, а по часам в опытных руках начальства, которое все чаще стало благодарить то одного, то другого из нас за «отчетливость» и службу.
Хотя..у камер-пажей всё было куда мрачнее. Старшекурсники носили официальное наименование камер-пажей и фактически являлись унтер-офицерами