дэбир в норильске что такое

Дэбир в норильске что такое

Приветствую Вас, други мои и недруги!
Хочу поделиться с вами одной историей, произошедшей с вашим верным слугой, за два январских дня 2001 года. История, для меня довольно примечательная т.к. волей судьбы, пришлось познакомиться со службой «НГК» под странным и непонятным для меня ранее названием «ДЭБиР». В качестве пролога этой истории, хочу представить высказывание одной моей коллеги по работе, не буду называть её фамилии, но мысль, высказанная ею, в некоторой мере покажет вам, как информирован наш народ жизнью нашего с вами норильского комбината. Она была первой, которая встретилась мне, когда я впервые услышал аббревиатуру этой организации и озадаченный тем, что бы это значило, шел по галерее моего предприятия.

Мой вопрос:
«Галя, а ты не знаешь что такое «ДЭБиР?»
Ответ:
«Дэбир, это молодой человек, лет 30, он недавно приезжал к нам из управы и проводил какую то там проверку.»
Мой ответ:
«Спасибо Галя за информацию.(. )»

А началось всё в четверг, 18 января, когда я прослушивал автоответчик и услышал взволнованный голос моего шефа, желающего срочно переговорить со мною лично. Выяснилось, что к директору ТЭЦ-2, скатившись по служебной лесенке к моему шефу, позвонили из комбината, а точнее из «ДЭБиР» и шибко интересовались, что из себя представляет работник, человек и гражданин, как Тарасов В.Г., что вызвало у них ряд вопросов и маленький переполох (По свидетельству коллег, с перепуганными глазами влетел мастер участка и начал узнавать мой номер телефона. «Интересуются из самого комбината. » Во, как зашугали бедного!).
Шеф дал мне номер телефона и я, открыв свой телефонный справочник, наконец, узнал, что это за молодой человек, лет тридцати:

227978
ДЭБИР
СЛ. ЭКОНОМ БЕЗОП
ОТД. ИНФОРМ БЕЗО

Хотя, если посмотреть на предложенную мне информацию электронным справочником, этот «СЛ», вполне может быть человеком тридцати лет. Но вот «ОТД. ИНФОРМ БЕЗО» говорит мне, что я чего то там ненабезопасил, или наколбасил своими публикациями в Интернете. Больше не за что! Металл нашей родины в свой карман вроде не засовывал, электроэнергию, вырабатываемую ТЭЦ-2, вёдрами не выносил, как и горячую воду тоже.

Сообщу, краткое содержание разговора с г-ном Семёновым (он так представился когда я набрал номер указанный выше) из «ОТД. ИНФОРМ БЕЗО».

Утро началось круто!

В 8-00, я был освобождён от работы на половину смены и, уточнив у шефа, что «ДЭБиР», это безопасность «НГК», я с заинтригованным (и не скрою, с немного испуганным) чувством, отправился на Орджоникидзе 4а, каб.530 к Артамонову Александру Петровичу.

Люди. Пишите письма! Я, если что в тюрягу сяду! (шутка)

На этом наша беседа закончилась.
Выводы такие:

P.S. Кому интересна реакция «Собкора» на это приятное путешествие, приведу цитату из его письма:

Привет!
Я в шоке! Думал ты уже в застенках ДЭБиРа лежишь, весь в крови и с иголками под ногтями.

Администратор сайта =ВРС=
Вадим Тарасов
20.01.2001

Источник

Дэбир в норильске что такое

Преступные группировки и кланы Норильского промышленного района

1. Традиционные уголовные сообщества

После увольнения Пономаря бизнес по хищению металлов встал на более рациональную основу. По информации начальника Сибирского УВД на транспорте ежегодный объем хищений продукции Комбината примерно равен 200 миллионам долларов США, то есть около 4% продукции Комбината разворовывается. По крайней мере, такие цифры прозвучали в его интервью для прессы.
Выглядит все очень странно. То, что продукцию продолжают воровать – знают все. Но ведь проблемы две. Надо не просто украсть, надо вывезти похищенное на материк. Путей два – аэропорт «Алыкель» и Дудинский морской порт. Есть информация и о более экзотических каналах – на вездеходах до Тюменской области или моторными лодками вверх по Енисею.
Но основные каналы – порты – морской и воздушный. Казалось бы, что перекрыть их несложно.
В Норильске существует несколько организаций, которые призваны бороться с хищениями драгоценных металлов. Это УВД, РУБОП, Сибирское УВД на транспорте, Налоговая полиция, Федеральная служба безопасности, ДЕБИР – служба безопасности Комбината. Всего это несколько тысяч человек.
Но хищения продолжаются. Время от времени похищенную продукцию находят и возвращают на Комбинат. Но дела в отношении конкретных организаторов и исполнителей до суда не доходят, никого не осуждают. Получается игра в одни ворота. Риск – минимальный, прибыль – баснословная. Почему бы и не рискнуть? Если максимальное наказание – просто увольнение с работы.
По некоторым оперативным данным хищениями металлов занимаются те же группы, под которыми находится наркобизнес.

Проституция в Норильске начала активно развиваться с начала девяностых годов. В отличие от других российских регионов, здесь она изначально носит организованный характер. А как иначе? Климат не тот, на улице не постоишь в ожидании клиента – замерзнешь. Поэтому все организовано в систему. Захотел клиент девочку – взял газету О-кей, а в ней два – три десятка телефонов в разделе «Досуг», звони и выбирай. Цены везде одинаковые – 1000 рублей в первый час, далее скидки. Как во всем цивилизованном мире. Совершенно открыто публикуются не только объявление о предоставлении услуг, в каждом номере есть предложения от фирм для девушек. Девушкам предоставляется работа, зарплата и жилье. Только знай себе – ложись под клиента.
Это открытость для многих становится решающим фактором. Раз пишут в газетах – значит это не позорно, а выгодно, почетно и перспективно. Тем более, что и в российских и американских фильмах показывают иногда романтическую жизнь проституток. А деньги нужны, например, для получения образования. Но однажды попав в эту среду в абсолютном большинстве случаев девушка перестает принадлежать самой себе и на всю оставшуюся жизнь теряет социальный статус, перспективы и здоровье. Получая в обмен надломленную психику, хронические заболевания и бесплодие.
В духе современного высокотехнологического времени делались попытки продавать услуги проституток и через Интернет. Некоторое время назад один товарищ, зовут которого Вадим Тарасов, на своем сайте «Весь русский север» организовал специальный раздел под названием «Жасмин», в котором все желающие могли не только узнать про цены, но и посмотреть на фотографии предлагаемых жриц любви. Кроме того, предоставлялся широкий выбор российских и зарубежных порнографических фильмов. Сгубила эту затею гордыня, что характерно. Представители сексуальных меньшинств часто для компенсации своего ощущения неполноценности пытаются проявить себя как политики или народные трибуны. По этому пути пошел и наш герой. Тарасов попытался посредством Интернета войти в большую политику, первоначально он ограничивался призывами к местным властям о легализации проституции, затем стал предлагать отдельным доверчивым политикам услуги по раскрутке их политического имиджа. Максимум, чего достигла его политическая карьера,- размещение статей в поддержку бывшего губернатора Таймыра Неделина. Что Неделину было тут же предъявлено политическими конкурентами. Затем Тарасов попытался заступиться за поруганные права сексуальных меньшинств. Но этого уже не потерпела крыша.
Вот так, благодаря гордыне одного излишне эмоционального бисексуального менеджера, проституция в Норильске пошла мимо Интернета.

Но и без Интернета бизнес этот достаточно прибылен. Давайте посчитаем вместе. В Норильске стабильно работает около 25 фирм, предоставляющих услуги проституток. В них ежедневно на работу выходит в среднем по десять девушек, каждая из которых в среднем обслуживает трех клиентов. Умножаем 25 фирм на 10 девушек и 3 клиентов, получаем ежедневно 750 «трудодней». Но бизнес этот не всегда стабильный, в выходные заявок больше, по понедельникам – меньше, поэтому доход организованной проституции в Норильске колеблется от 700 000 до 900 000 рублей ежедневно, в год это составляет сумму около 300 миллионов рублей или 10 миллионов долларов. Естественно, что с нее не платятся налоги, не делаются отчисления в пенсионные фонды, не взыскиваются профсоюзные взносы.
Всего в Норильске проживает около пятисот девушек, для которых проституция является основным источником дохода, еще примерно полторы тысячи подрабатывают в этой сфере время от времени.

Рэкет, другие виды организованной традиционной преступности

Рэкет в Норильске особенно не прижился, после того, как с приходом новой команды на Комбинат в 1997 году началось повсеместное наступление на явных уголовных элементов, этот вид бизнеса особой популярностью пользоваться перестал.
Отдельные хозяйские (традиционно-уголовные) группировки существуют, авторитеты есть, но погоды они не делают и свое место знают.
Практически отсутствуют организованные группы по угону и перепродаже автотранспорта. Город маленький, куда угонять? Не в тундру же?

2. Организованная «цивилизованная» экономическая деятельность

Наиболее известной в определенных кругах является теневая экономическая группировка АЛИ или Александровича Лазаря Израилевича.
Лазарь Израилевич родился в 1937 году в городе Минске, но его карьера неразрывно связана с Норильском. До 1994 года он работал начальником специализированного строительного управления НГМК, затем, после небольшего перерыва стал заместителем генерального директора Комбината.
И друзья, и враги Александровича признают его сильные качества – ум, изворотливость, умение входить в доверие и использовать других людей в своих интересах. Эти качества дополняются цинизмом, полным отсутствием чувства благодарности к тем, кто ему помогал, способностью извлекать наживу из любых потенциальных ситуаций.
Личное состояние, по оценкам самого Александровича в 2000 году оценивалось в 40 миллионов долларов, владеет недвижимостью в Норильске, Москве, Подмосковье, США (дом в Нью-Джерси). Основу финансового благополучия составили финансовые операции, проведенные в момент кризисного положения Комбината.
В 1994 г. Александрович лично возглавил совместное Российско-Хорватское предприятие “Нортех”, учредителями которого выступали СУС НГМК и строительное предприятие “Техника” (г.Загреб, Республика Хорватия), осуществлявшее строительство объектов гражданского назначения в Норильском промрайоне – городскую больницу “Оганер”, здание финансового центра во дворе Управления НГМК, спорткомплекс, жилые дома и т.д. Впоследствии СП “Нортех” было перерегистрировано со всем имуществом НГМК в уставном капитале в индивидуальное частное предприятие, собственником которого стал Александрович Л.И.
Начиная с 1995 г. г-н Александрович, в контакте с бывшим руководством НГМК активно, “на взаимовыгодной основе”, заключал контракты на поставку товарно-материальных ценностей и продуктов питания на кабальных для Комбината условиях. Кроме того, “Нортех” активно участвовал в реализации готовой продукции НГМК за рубежом, которую получал на реализацию от АООТ “Норильскгазпром”, а также по взаимозачету с Комбинатом по минимальным ценам. Таким образом, “Нортех” стал объектом внешнеэкономической деятельности, неконтролируемым со стороны НГМК. Только в 1995 г. и за 4 месяца 1996 г. через “Нортех” было реализовано готовой продукции по себестоимости Комбината на сумму около 200 млн. долларов США. В результате искусственно созданных долгов, ИЧП “Нортех” стало крупнейшим кредитором Комбината. Например, чего стоит беспрецедентное подписание “компенсации” “Нортеху” в сумме свыше 8 млн. руб. за допущенные строителями УС незначительные отклонения от горизонталей и вертикалей стен строящегося банка или завоз некондиционной краски и мастики на сумму свыше 3 млн. руб.

В настоящее время деятельность группы Александровича наиболее заметна в двух областях – торговле и строительстве.

Специализация идёт как по оптовой, так и по розничной торговле. Первую представляют ООО “Партнер-Сервис”, ООО «Фирма Нортон», ООО Гольфстрим.
«Нортон» и «Гольфстрим» являются крупнейшими поставщиками продуктов питания в столовые на предприятиях НГМК.
Розничная торговля Александровича и сына представлена, в основном, фирмами ООО “Полярное”, ЗАО “Торговый том Медведь”, базирующихся соответственно в магазине “Полярный” (полученном фирмой в собственность за реконструкцию на средства НГМК здания жилого дома), на торговом рынке (также частично профинансированном Комбинатом) по адресу пл. Металлургов, 23-А (при его открытии была проведена акция по вытеснению предпринимателей с территории Норильского городского рынка), в ресторане «Медведь», в летних мини-рынках и кафе.

3. Теневые группы нетрадиционной ориентации

Существует в Норильске свой феномен, оставшийся в наследство от застойных советских времен. Называется этот феномен – профсоюзы. Вернее, не сами профсоюзы, а та надстройка (опухоль, мафия, нарыв), которая выросла над профсоюзным движением. На Комбинате работает 72 тысячи человек, из них около 60 тысяч пока еще состоят в профсоюзах. Средняя зарплата работника Комбината составляет 19 500 рублей в месяц. Взнос в профсоюз составляет 1% от заработной платы. Очень не сложно, поэтому, подсчитать какие деньги находятся в руках профсоюзных боссов.

Месячный объем зарплаты всех членов профсоюза равняется 1 миллиард 170 миллионов рублей (19500 рублей умножить на 60 000 работников).
Годовой фонд зарплаты будет в двенадцать раз больше, то есть 14 миллиардов миллионов рублей.
А один процент, равный размеру членских профсоюзных взносов за год, составит 140 миллионов рублей или примерно 4,7 миллионов долларов.

Во-первых, все профсоюзные чиновники получают очень неплохие зарплаты.
Это понять можно. Деньги хотят получать все. Но в отличие от депутатов горсовета, профсоюзные лидеры имеют возможность бесконтрольно тратить на себя любые суммы. Вполне законно.
Во-вторых, часть суммы тратится на отчисления в разные важные организации, как то:
1. Профсоюз работников Кобальто-никелево-платиновой промышленности;
2. Межрегиональное объединение профсоюзов (МОП) РАО Норильский никель;
3. Всероссийскую конфедерацию труда;
4. Объединение профсоюзных организаций ГМК;
5. Федерацию профсоюзов ГМК;
6. Профсоюз горняков ГМК;
7. Профсоюз металлургов.

Теоретически к тендерам допускаются все желающие. Но потом «чужие» фирмы «разводятся» и грамотно убираются. Делается это так. Для того чтобы продукты питания были конкурентоспособными по ценам, их надо доставлять морским путем. Наивная фирма-поставщик производит соответствующие расчеты и прикидывает, сколько она может получить прибыли. Затем товар закупается и делается попытка доставить его в Дудинку по морю. Вот тут-то и засада. Контейнера конкурентов задерживаются. Происходит срыв сроков поставок, тендерная комиссия предъявляет претензии по срокам, фирма из списков участников тендера вычеркивается.
Этот механизм достаточно хорошо отработан. Когда профсоюзы посчитали, что назойливые конкуренты группы Александровича не понимают правил игры и продолжают предлагать на тендере неприлично низкие цены, они постарались еще более усилить свое влияние на решение данных вопросов. Защитник народа из профсоюза Валерий Алексеевич Фомин разработал изменения порядка проведения тендеров, а другая защитница народа по имени Надежда Константиновна Филиппова донесла их до руководства Комбината. Выглядят предложения на первый взгляд красиво, но реально дают возможность бесконтрольно манипулировать заказами, отдавать деньги нужным фирмам и отваживать «законными способами» конкурентов от участия в тендерах.

Кандидаты от организованной преступности известны очень узкому кругу лиц, есть среди них и профсоюзные деятели и совершенно неизвестные широкой общественности лица. Но все они получают достаточную, хотя и не явную поддержку. Упор делается не на сегодняшний результат и массовость, а на раскрутку своих людей для дальнейшего продвижения во власть. Главное не результат, главное участие и получение конкретного опыта в конкретных выборных процессах. Это первые выборы в Норильском промышленном районе, когда организованная преступность начала продвижение своих людей в публичную власть.

Источник

На закрытом заводе «Норникеля» в Норильске запустили огромную майнинговую ферму

Российская компания BitCluster открыла крупный майнинговый центр в Норильске на территории закрытого никелевого завода компании «Норникель». Как сообщает издание о криптовалютах CoinDesk, корпорация «активно исследует блокчейн и криптопространство и планирует продавать токены, обеспеченные металлами, в США и Швейцарии». Сам завод был остановлен в 2016 году из-за экологических причин.

В пресс-службе «Норникеля» изданию не ответили на запрос. Однако о проекте подробно, но не упоминая заказчика, рассказывает пресс-служба BitCluster.

В BitCluster говорят, что в дата-центре BitСluster Nord сегодня доставлена первая партия из 150 машин для майнинга Antminer S19, в ближайшее время оборудование будет установлено и запущено. Кроме того, сконструирован навес для холодного коридора, в котором происходит подмес теплого воздуха, чтобы исключить попадание на «ферму» снега, а также защитить оборудование от переохлаждения «в самую лютую пургу».

Издание CoinDesk уточняет, что «ферма» будет работать как «отель для майнинга», то есть на ней разместят интегральные схемы (ASIC) для клиентов и будут взимать с них плату за потребление электроэнергии. Первым клиентом станет фирма из Китая, название которой не разглашается.

Ранее в компании BitCluster объясняли, почему выбрали для майнингового центра именно Крайний Север. В числе плюсов — низкая температура, так как оборудование для майнинга сильно нагревается, и низкая стоимость электричества благодаря прямому договору с Норильско-Таймырской энергетической компанией.

Местные власти уже одобрили инициативу. «Уверен, что это только начало цифровой реальности Норильска. У нас есть ВОЛС, есть энергетические мощности, есть кадры, есть инфраструктура. Я убежден, что любая власть должна мыслить на десятилетия вперед, прогнозировать развитие технологий и урбанистики. Только тогда города в Арктике будут развиваться по интенсивному пути. Строительство ЦОДов в Арктике позволит привлечь туда крупные инвестиции, что, несомненно, станет драйвером развития регионов», — сказал изданию «Заполярная правда» председатель горсовета Норильска Александр Пестряков.

Ранее представители «Норникеля» поддерживали законопроект «О цифровых финансовых активах», который наконец дает определение криптовалюты и запрещает ее использование в России для оплаты товаров и услуг. Закон принят Госдумой РФ и вступит в силу с 1 января 2021 года. Советник вице-президента «Норникеля» Вадим Калухов говорил изданию ICT.Moscow о том, что закон «обеспечит новые возможности прежде всего для малого и среднего бизнеса».

«Для „Норникеля“ запуск платформы по токенизации части сбытовых контрактов и иные цифровые решения являются важным, но второстепенным инструментом, в то время как огромному количеству предприятий малого и среднего бизнеса они упростят доступ к ликвидности, позволят ввести в оборот более технологичные и удобные для клиента товары и услуги, у бизнеса появится возможность компоновать сложные продукты максимально удобно для потребителя, делать активы более ликвидными за счет возможности дробления в цифровом виде», — заявил Калухов.

Источник

Сплошной кошмар в Норильске

Первый день в Норильске, дождь пахнет химией. Только что возбуждено уголовное дело на мэра города Рината Ахметчина — за халатность, «выразившуюся в неисполнении своих обязанностей при возникновении ЧС». ЧС — это утечка 21 тысячи тонн дизельного топлива из норильской ТЭЦ-3 в реки Далдыкан и Амбарная. Мы померзли перед администрацией, а теперь едем в Кайеркан — отдаленный район Норильска. Директор НИИ сельского хозяйства и экологии Арктики Зоя Анатольевна Янченко, местная ученая, назначила встречу в парке. 9 вечера, дождь. Парк — это пустошь с пластиковой надписью «Я люблю Кайеркан». Мы встречаемся в полукрытой беседке. Я знаю, что Зоя Анатольевна говорила журналистам: рыбы в норильских речках подвержены странным мутациям репродуктивной системы. Мне нужно поговорить с ней о том, что происходило до и после разлива.

Зоя Анатольевна — красивая, маска поверх макияжа, нежный розовый шарфик поверх пальто. Холодно. Ежимся, начинаем разговор.

Зоя Анатольевна успевает сказать, что ее институт никак не зависит от «Норникеля».

Затем к нам подходят трое полицейских. «Здравствуйте, господа!»

Просят документы. «О, Москва». Просят редакционное задание.

«Сейчас пройдемте с нами. Режим самоизоляции».

Свежие справки об отсутствии коронавируса не помогают.

Я говорю, что сейчас идет интервью и полицейские могут подождать.

Нависают над беседкой.

Зоя Анатольевна меняет тон.

У рыб действительно странные мутации, об этом есть статьи — но говорить она об этом не может, она не ихтиолог. Не может подсказать, с кем поговорить. «Это — лица приезжие».

Говорит: «Я думаю, все нормально будет. Компания выделит средства… Мы, наука, готовы всем помочь, устроить. Главное — не нагнетать ажиотаж». «Мы обязательно справимся!» Она повторяет это несколько раз.

В отделе нас продержали четыре часа. Старший полицейский все время повторял: «Если бы я знал, что вы журналисты, никогда бы к вам не подошел».

— Какое глупое совпадение, — говорит Юра Козырев.

И мы правда думали так.

Что такое Норильск? Это самый северный город России. Сюда нельзя добраться иначе как самолетом, дорог нет, единственная железнодорожная ветка идет до Дудинки.

Под тундрой лежат цветные руды. Здесь ведется добыча металлов: меди, никеля, кобальта, палладия, осмия, платины, золота, серебра, иридия, родия, рутения, попутно добывается техническая сера, металлические селен и теллур, серная кислота. «Норникель» производит 35% мирового палладия, 25% платины, 20% никеля, 20% родия, 10% кобальта. В России это почти весь никель, почти весь кобальт и половина меди.

Цветные руды здесь были всегда, а население прирастало постепенно — сначала ГУЛАГ, потом завод, потом — город.

Комбинат был построен силами заключенных. Город был построен силами заключенных. Строительство Комбината было начато в 1935 году. Именно эта дата является датой основания Норильска, хотя само строительство города началось лишь в 1951-м.

Город окружен комбинатом, слит с ним.

Трубы, трубы, поселки — разрушенные и еще живые, шахты и рудники (здесь это слово ударяют на первый слог), дым, редкие лиственницы, как призраки.

Зимой здесь –45, летом температура гуляет от 10 до 30 градусов. Три месяца ночь, два месяца день. Сейчас солнце не заходит за горизонт, даже не касается его края. Свет кажется сценическим. Ночью, неотличимой от дня, выгуливают собак, молодежь сидит на детских площадках. Небо исполосовано дымами.

Здесь живет 180 тысяч человек, треть из них работает на комбинате. Остальные обслуживают комбинат или тех, кто работает на комбинат. Последние 20 лет все мэры города, включая нынешнего Рината Ахметчина, — его выкормыши, начинавшие работать в «Норникеле».

Когда случился разлив топлива? 29 мая. «Материк» — Москва и Россия узнали об этом на двое суток позже. «Хорошо, что вообще узнали», — смеются норильчане.

Один из резервуаров лопнул по самому низу. Это был самый большой резервуар № 5. Трещина в два с половиной метра видна из-за забора. Резервуары — и лопнувший, и соседние — покрыты ржавчиной сверху донизу. «Норникель» винит подтаявшую вечную мерзлоту, которая «подвинулась», но город знает — ТЭЦ-3, как и Надеждинский металлургический комбинат, стоит на скале. Но вечная мерзлота действительно тает, это тоже общее знание.

Обваловки, которая могла бы удержать топливо на территории, просто не было.

Топливо ручьем потекло в речку Далдыкан, оттуда в Амбарную. Оттуда — в озеро Пясино.

Официальная позиция комбината и Росприроднадзора — в Пясино топливо не попало, сумели остановить до. Но первые боны — плавучие заграждения, остановившие пятно, — появились спустя 1,5 суток. Течение рек сильное, озеро совсем близко.

Официальные лица ссылаются на прижимной ветер, не пустивший солярку в озеро. Ветер дул два дня и остановил 21 тысячу тонн, 350 вагонов топлива, плывущих по реке. Это повторяют снова и снова и, кажется, в это даже верят.

Пока арестованы четверо — директор ТЭЦ-3, главный инженер, его зам и начальник цеха. За начальника котлотурбинного цеха Вячеслава Старостина, вышедшего на работу лишь в январе, город собирает подписи. 66 тысяч подписей, комментарии «не там нужно искать виноватых», «люди очень боятся», «на его месте мог оказаться любой».

Второй день в Норильске. Мы едем в Дудинку — порт, по которому металлы вывозятся на материк. Мы встречаемся с лидерами коренных народов. Их тут пять — нганасане, долгане, ненцы, энцы, эвенки. Они по-прежнему считают Дудинку столицей.

Мы встречаемся с ними в отделе образования. Один выходит покурить, возвращается, спрашивает: у вас что, проблемы с полицией?

На выходе нас окликают по именам.

Молодой полицейский, смущаясь, настаивает, чтобы мы дали объяснения — кто мы и зачем в Дудинке.

Через два часа он позвонит мне на мобильный.

«Вы когда закончите? Очень нужно закончить побыстрее. Я вам разъясню, получил разъяснение, у вас тоже должна быть самоизоляция. Вам тоже надо находиться и соблюдать данное требование. Поэтому в случае, если вы продолжите, мы будем вынуждены принять меры. Поэтому, чтобы этого не было, необходимо. Не хочу просто вам впечатление портить и как бы ссориться, на конфронтацию идти с вами. Поэтому я прошу вас — пожалуйста, закончите побыстрее, и в Норильск.

Елена Геннадьевна, поймите меня правильно, не сочтите это за какие-либо там угрозы или еще что-то… Я не хотел бы, чтобы у вас появились какие-то проблемы на Таймыре».

Нет, мы все еще не понимаем.

«Каменная вата», — говорит наш главный редактор.

Местные журналисты — в городе две газеты, одна принадлежит Комбинату, другая — администрации — тоже знают, что мы приехали. Здесь помнят и любят Игоря Домникова, который до прихода в «Новую» издавал в Норильске единственную независимую газету «69 градусов». Передают приветы, но встречаться отказываются.

Руслан Абдуллаев — адвокат и лидер движения «Мой дом» — говорит осторожно. Но говорит. Мы встречаемся в его офисе. Норильчане считают, что именно его письмо о разливе топлива попало на стол президенту.

Очень долго он был один в поле воин. Семь лет он пишет жалобы и отстаивает их в судах. Он объясняет просто: я юрист, хочу вернуть Норильск в правовое поле.

Он верит в вертикаль власти и в общественный контроль. «И сработала именно та общественная вертикаль власти, которую выстраивал президент, которую мы в свое время подхватили и, так или иначе, несмотря на все тяготы и лишения, реализовали. Фактически вот этот канал общественной и гражданской связи и сработал».

Он любит город, но сам не может объяснить, почему, «что-то здесь завораживает».

В его организации нет членства, но есть костяк — восемь адвокатов. Трудовые права, коррупция, экология. «Это все вы не представляете как связано». До прошлой зимы здесь дороги посыпали гранулированным шлаком, который администрация выкупала у «Норникеля». После многолетней битвы Руслана шлак признали тем, чем он является, — опасными отходами.

— Норильск — это заповедник коррупции. То, что происходит тут — ну ни в одном другом регионе, наверное, таким изощренным способом не происходит.

(продолжает) Ну если я говорю, нагло умудряются отходы, те, которые должны утилизировать, продавать и из бюджета еще платить деньги? Ну блин! И при этом нету ни одной надзорной структуры, кто бы сказал — ой, мы не знали. Все знали. Все вот фактически этому способствуют.

Однажды по этим анонимкам его задержали вместе с женой. «После этого я все для себя до конца решил».

Руслан рассказывает: в 16-м году сорвало ветром с крыши дома 33 по Талнахской лист проржавевшей жести и убило девушку.

— Следственный комитет возбудил дело, расследовал-расследовал 10 месяцев и закрыл. Возбудили по 109-й — причинение смерти по неосторожности, когда в результате действий, ненадлежащего исполнения лицом своих должностных обязанностей. Закрыл на том основании, что отсутствуют события самого преступления.

Сейчас дело открыто в третий раз, открывали через Бастрыкина. С третьего раза, забрав дело у норильских следователей, нашли ответственного — начальника эксплуатационной части управляющей компании.

— Он свою вину признал. Все, собственно говоря, мы уже ждали, когда будет вот это окончательное решение. А ему, видать, начальники сказали. И он все — нет, нет, я не виноват, я ничего не скажу. Ну следователи работают дальше, следом главного инженера привлекают. Потому что вот пошли по инструкциям — это то, что сейчас по аварии происходит. Документы изъяли, изучают, что должно быть.

Ему не жалко задержанных ни сотрудников ТЭЦ, ни Старостина.

— Как бы там ни было, он — должностное лицо. Он обязан был сигнализировать! Говорю, ко всем обращаюсь, кто где находится — смотрите, заявляйте, пишите, говорите и исключайте тот момент, когда вы там сидите, молчите, а потом крайними становитесь. Он и будет крайним, если он не будет говорить. Ну это уже осознанный выбор. И к этому все идет, к сожалению, — 51-я статья, и московский адвокат. Все! Почему показаний не дает?

Если бы он пришел, сказал — ребята, да, я вот в январе ступил, я то-то делал, я к начальнику обращался, я писал, я говорил, я обошел территорию, видел, что она не соответствует, видел какие-то риски. Я, соответственно, уведомлял, ну и как бы все необходимые меры предпринимал. Надлежащим образом выполнял свои обязанности, старался предотвратить. Тут вопросов нет! Но он же этого не сделал! Он же мало того что этого не сделал — он еще и скрывает. Он фактически соучастник. Как ты осуществлял свои полномочия, насколько вверенный тебе опасный производственный объект ты контролировал. Да извините меня, можно на этом бетоне сидеть и днем, и ночью, но не допустить!

Я вспоминаю, что коррупция в своем изначальном значении — растление, разложение, ржавчина.

Именно к Абдуллаеву пришел замглавы норильского Росприроднадзора Василий Рябинин, чтоб опубликовать свой ролик.

Василий Рябинин смотрит на нас и говорит: «Я не буду с вами разговаривать».

Он в рубашке и подтянут. Перед ним — совершенно пустой стол. Это его 20-й день работы в Росприроднадзоре. Он уже написал заявление об увольнении, этому заявлению не хотят давать ход. Заходит молодой коллега, видит нас и выходит. Внизу ходят рубашки следственного комитета.

— Попробуйте договориться через главу Росприроднадзора, — говорит Василий и улыбается уголком рта. — Типа, официальное интервью.

В сорокаминутном видео, которое в городе называют «самоубийством», Василий Рябинин говорит о том, как во время проверки Красного ручья (из трубопроводов сочится постоянно, и самым старым разливам уже дают здесь названия) поступил сигнал о разливе топлива. О том, как начальника и замначальника Росприроднадзора не пустила на место охрана комбината — в присутствии полиции. Как они вышли пешком к Далдыкану и увидели поток дизельного топлива, идущего «горной рекой». «Пару кадров красной реки, которая впадает в дизельную реку, ощущение катастрофы налицо». И как они пытались подъехать к ТЭЦ-3, и за ними приехала «буханка» с вооруженными людьми.

На следующий день с Рябининым встретились сотрудники департамента безопасности, спросили, как он оценивает обстановку.

И дальше — про указание руководства отбирать пробы только около бонов. Про появление версии, что в озеро ничего не попало из-за прижимного ветра. При этом пробы с озера никто не брал.

«Тогда я организовал как бы людей, наших всех, с отдела. И сказал, что мне кажется, это должностное преступление, вот. И я этим заниматься не хочу. Поэтому выдавайте мне задания в письменном виде. На что мне сказали: «Ты отстранен от этой проверки». А начальству подготовить служебку о моем отстранении. И сказали: «Ну ты подготовь письменно, чем ты в общем-то недоволен». Вот. Я сказал, что я обязательно подготовлю, когда будет распоряжение об отмене отстранения меня от проверки.

И, в общем, что это на самом деле как бы такое не должностное, наверное, преступление, а преступление против даже моих детей.

Это вообще на самом деле здесь очень тяжело, с детьми. Потому что, например, у меня часто дети плачут, просятся: «Папа, выпусти погулять», а на улице газ, и я просто понимаю, что это моя ответственность за это.

Потому что я сейчас работаю именно в этом месте, кто должен вот это вот предотвращать. А этого не происходит. Да, возможно, мне надо было это делать как-то постепенно, но эта авария, она изменила все планы. В результате этого ну вот я пошел на такой вот шаг, как вы сейчас видите».

Мы выходим курить, и он говорит: «Я увольняюсь и уезжаю из города. Я свое сделал, я свое отвоевал». Он говорит: «Главное — мои дети в безопасности. Они гуляют у дома — когда газа нет».

Замруководителя Енисейского межрегионального Росприроднадзора Александр Александрович Иванов говорит: «Я бы с вами поговорил, так уволят же. Уходите».

«Господь, наверное, знает, как помогать людям». Рамиль Садрлиманов православный, верующий. Иконы в старой машине. Он говорит — однажды у меня останавливалось сердце, и я запомнил это чувство. Говорит — у меня сын и дочь, надо жить достойно. Рамиль рассказывает, как был наблюдателем на выборах Путина, и «все потом перевернулось».

У него свой бизнес — магазин банных товаров. Его друг Игорь желает ему разориться — «скорее уйдешь в депутаты», только в депутаты Рамиль не хочет. У Рамиля есть видеокамера Sony и машина. Он, Игорь Клюшин, Руслан Абдуллаев и Андрей Васильев ведут в фейсбуке группу «Норильчане». Сейчас в группе 7 тысяч человек.

Рамиль прячет машину у трассы, мы с Игорем идем к Красному озеру — самому старому хвостохранилищу Надеждинского завода, «Надежды». Мы долго идем вдоль ржавых труб. Над трубами в полярный день горят новенькие фонари. Земля вокруг переворошена — после разлива топлива и перед визитами высоких лиц здесь убирали красные подтеки, перекапывали землю бульдозером.

Дальше дорога делает поворот. Здесь сбрасывают с КрАЗов землю в Красное озеро.

Земля пахнет и дымится. Экскаватор сгребает кучи в озеро с алыми берегами. Водитель вместо ответов похлопывает по спецовке «Норникеля» и улыбается.

Ребятам слили информацию, что грунт засыпают и в брошенный ангар напротив 5-й автоколонны. Брошенных зданий тут много. Рамиль снимает панораму, пока Игорь лезет внутрь.

Рамиль не может лезть — с тех пор, как его выследили и избили казаки два года назад, у него болит спина. Но завтра его репортаж увидит весь Норильск.

Интернет в Норильске появился три года назад. До этого был спутниковый, и скорость едва позволяла читать тексты. О Ютубе речи не шло, о соцсетях — тоже.

В группе начинали с расследований о коррупции местной власти, полюбившей закупать открытки и цветы по 40 тысяч рублей за комплект. Про «парки», устеленные искусственной травой. Про 3650 пустующих муниципальных квартир — при существующей очереди на жилье.

Но дошло и до Комбината.

Под шапкой группы — полоска, меняющая цвет. Это «народный» мониторинг воздуха и серных выбросов. «Зеленый — дышим. Оранжевый — дышим через раз и не везде. Красный — спешите в укрытие».

Именно «Норильчане» стали информационным центром после аварии на ТЭЦ-3.

Но членство в группе — вещь публичная.

Кроме этой группы существует «подполье». Подполье почти полностью состоит из бывших и нынешних сотрудников «Норникеля». Подпольем они называют себя в шутку, но меры безопасности не шуточные. Мы встречаемся с отключенными телефонами, садимся в правильные машины. Многих из них уже «взяли на карандаш».

Мне показывают угрозы, которые им приходят, и запрещают их цитировать. Угрозы написаны очень похоже, правильным русским языком, содержат в себе философские размышления.

Я думаю, что, видимо, существует человек, который получает зарплату за эти слова. Особенно мне запомнился тезис: «Будущего не существует, те, кто беспокоится о будущем, — лицемеры. Подумайте о настоящем. Настоящее может быстро измениться, и рядом с вами не останется ни одного человека».

Я бы хотела поблагодарить каждого и каждую, кто помогал нам все эти дни, но не могу назвать вас по именам. Спасибо вам.

Газ с Медного завода накрывает город, и я вдыхаю его.

Это действительно сложно описать. Плоский сладкий вкус обволакивает горло, остается глубоко внутри. Начинаешь покашливать, но кашель не приносит облегчения — диоксид серы уже в легких.

Начинается дождь, и меня загоняют под крышу: вода, касаясь газа, превращается в слабоконцентрированную сернистую кислоту.

В следующий раз я вдыхаю газ ранним утром. Улица полна людей, дети идут в школу. Немного покашливают, все. Треть города дышит этим на работе.

Говорят, раньше было хуже. Раньше работал Никелевый завод, находящийся на противоположной от Медного стороне города, и, откуда бы ни дул ветер, газ оказывался в городской черте. Четыре года как Никелевый закрыли. «Норникель» представил это как экологическую акцию. Заводчане говорят: разваливалась крыша, разваливалось оборудование; в ремонт вкладываться не стали.

Летом роза ветров оборачивается на город, и люди стараются уезжать или хотя бы отправить детей.

«Норникель» обещает построить «серный проект» — производить серную кислоту вместо выбросов. Это самое дорогое экологическое вложение компании, 3,5 миллиарда долларов. Обещают уже долго, сроки переносятся, сейчас говорят уже про 2025 год. По факту есть фундамент, закрытый забором, недавно забор повалился.

По городу ездит белая комбинатовская машина, замеряющая газ. С момента разлива выбросы уменьшились — и хоть уменьшили скорее всего для гостей города, норильчане благодарны Комбинату.

В Норильск приезжает министр природных ресурсов и экологии Дмитрий Кобылкин, глава Росприроднадзора Светлана Радионова и губернатор Александр Усс. Их везут на место аварии, потом — на встречу с коренными малочисленными народами (отбор шел жесткий), потом — на ликвидацию разлива. Их сопровождают правильные, отобранные журналисты. Мы не входим в их число. Передвижение осуществляется транспортом «Норникеля», и нас отказываются включать в делегацию.

Нас пускают на первые пять минут совещания в администрации.

Совещательная комната забита. Люди сидят вдоль стен, люди смотрят с экранов. Я узнаю Зою Анатольевну Янченко. Радионова поправляет жемчужный браслет на синей перчатке. Министр говорит:

Представители «Норникеля» заявляют — собрано 90% топлива.

Рабочий с «Надежды» говорит:

— Тут все равно, где ты работаешь, на самом деле. Норильск — такое место, куда бы ты ни пошел, везде сплошной кошмар. Действительно государство в государстве. Для каких-то регионов зарплата, допустим, в 35–40 тысяч рублей на руки чистыми, может быть, нормальная, а в Норильске по нашим ценам — за квартиру двухкомнатную 12 тысяч в месяц коммунальные услуги. Здесь зарплата 100 тысяч рублей — это немного, хотя 100 тысяч рублей получает плавильщик. Это та зарплата, которую не все на Комбинате получают. Причем платят за эти 100 тысяч рублей, мягко говоря, своим здоровьем.

Тарифы не рыночные, не соответствуют рынку по всей России. Если бы у нас были тарифы, которые существуют на материке, в других регионах, у нас зарплаты были бы кратно выше. Просто кратно. Те же плавильщики получали бы примерно по 200, как и проходчики. А никто так не получает.

Проверяющие связаны с Комбинатом. Как? Банально. Вот человек преподавал в корпоративном университете. А это как бы структура комбинатовская, там проходят обучение все работники Комбината. Опять же, контролирующие органы — они все между собой так же завязаны. Бывшие инспектора по технике безопасности Комбината работают в Ростехнадзоре, или работники Ростехнадзора работают в Комбинате.

Тут мало что кто-то сможет изменить, мне кажется. Ну приходят иногда какие-то независимые структуры. Они пишут отчеты, эти отчеты никто никогда не видит.

Рабочие места… Есть нормативы по превышению предельно допустимых концентраций. По шуму, по загазованности, по вибрации. Все это существует, как бы все эти нормативы есть. Но когда проходят проверки, допустим, по запылению рабочих мест, цеха не работают! Они приходят, естественно, в утренние смены. И что они будут замерять? Чистый воздух? По вибрациям я ни разу не видел мониторинга. И вроде как все хорошо, а люди выходят со смены, у них спины болят. Вот у тебя работа сидеть, контролировать какие-то процессы. А у тебя такая вибрация, что ты в конце смены встаешь, и просто каждый позвонок свой чувствуешь. А если кто-то пытается поднимать какие-то вопросы, обычно это замыкается внутри цеха или забора Комбината. И редко вылазит наружу.

Фотовидеосъемка запрещена, это жестко и в формате увольнения. Даже за бытовые фотографии какие-то, что люди просто сфотографировались коллективом на работе, — и их могут ждать какие-то санкции. Вплоть до лишения премии — это нормально. Были случаи в соседних коллективах — ребята просто сфотографировались, выложили в социальную сеть, на личные страницы. Причем фотография не отображала каких-то проблем, просто они сфотографировались на рабочем месте — все, они без премии сидят.

А премия какую часть оклада составляет? Минимальная — это 30%, максимально — до 50%.

Многие здесь зависимы. Это ипотеки, кредиты. Комбинатовские программы полурабства. Вроде как социальные проекты, «мой дом», «помощь в переселении». А в итоге люди подписывают документы, и они ни слова больше не смогут сказать.

Это не прописывается, но это все знают, все проходят. Все программы согласовываются с руководителями. То есть человек пишет заявление, что я хочу участвовать в такой-то программе, получить льготы, приобрести квартиру по этой социальной программе. И все, это согласовывается с твоим непосредственным руководителем, и так далее, по всей цепочке. Там количество подписей — вплоть до директора завода, что этот человек включен в программу, и ему дали эту льготу. И все, все знают теперь, что он раб. Что он теперь скажет — я не пойду работать на опасный объект? Вот на «Надежде» крыша обрушилась года два назад. Что он скажет — я туда не пойду?

Ремонты зданий и сооружений на Комбинате — это отдельная история. Все ветшает. Та емкость, которая лопнула, — это просто олицетворение всего Комбината. Все так держится. Яркий пример, допустим, НОФ (Норильская обогатительная фабрика. — Е. К.), там довольно-таки страшные есть места. Есть галерея лифта, которая просто в чудовищном состоянии долгие годы находится. И если идти, подниматься не на лифте, а по лестнице, где эта галерея, там дыры вот такие вот в стенах. И все это на ветру качается. Если посмотреть по кадрам, то специалисты, инженеры по зданиям и сооружениям здесь будут крайне востребованы, но никто не хочет идти. Потому что никто не хочет отвечать за это. Потому что все в страшном состоянии, и если человек идет на эту должность, он понимает, что это билет в один конец. Развалится стена — ты будешь отвечать. Крыша обвалится — ты тоже будешь отвечать. А чтобы провести ремонт, надо остановить оборудование. А как остановить оборудование. Ну как? А как мы работать будем? Сейчас все вот так вот.

За последний год за 2019-й это была чистая выжимка. Весь Комбинат показал сумасшедшие показатели, «Надежда» выдала максимальные показатели за всю историю своего существования! Проводилось кошмарное количество экспериментов по плавкам, привозились разные материалы, завозились для плава. Но при этом все оборудование просто звенело и громыхало. В лучшем случае там где-то что-то смазали, пришли быстренько слесаря, все, дальше работаем. Что толку смазать, если там внутри все раскрошилось? Печи, естественно, тоже стараются не останавливать. Остановка печи — это очень страшная вещь, потому что запуск печи — это еще большие проблемы. Представьте, что барабан вот этот крутится, а у него изо всех щелей расплав течет. Пока насты не появятся по полметра, чтобы стенки не заросли уже расплавом, люди просто там подпорками пытаются закрывать, затыкать дырки.

Навряд ли из плавильщиков кто поговорит с вами с охотой. Вы просто попросите плавильщиков руки показать. Там ожоги будут примерно до локтей.

Потому что расплав брызжет часто. Войлок, все средства индивидуальной защиты, они, конечно, эффективны, но когда у тебя шпур в руке, а расплав брызжет, что ты, шпур (инструмент плавильщика, трубка, по которой воздух подается в расплав. — Е. К.) будешь бросать, что ли? Нет, не бросишь ты его, это опасно! Вот. Брызгает — терпим.

Проблем-то много, все молчат. Бывали случаи, люди говорили об этом более вышестоящему руководству. Но примерно ответ был такой, что такого не может быть. Проходили обучение в корпоративном университете, и там кто-то из высшего руководства, из Заполярного филиала вел там лекцию. И люди начали ему говорить: что, ну что вы нам рассказываете, мы вчера буквально столько нарушений делали по приказу.

«Вы можете отказаться!» — «Без премии будем сидеть за отказ». — «Да такого быть не может, у вас все замечательно! У вас все хорошо! У вас идеальные условия труда!»

Тут в любой ситуации, если что-то пошло не так, ты будешь виноват. Есть все различные нормативы, что-то вроде динамической оценки риска. Ты не оценил опасность. Все, это твоя проблема. Не надо было тебе этого делать.

Бывали случаи, абсолютно абсурдные. Лет пять назад было. Мужчина в районе ЦАТКа вышел из машины, его покусали бездомные собаки. Он вышел с КамАЗа, его покусали. Вроде как в чем вина-то человека? На него накинулась стая. «Не оценил безопасность при выходе из транспортного средства». Вылечили, наказали. Это же бред, согласитесь?

Профсоюз как бы есть. Никто с ним никогда не общался. Ну то есть это афиллированная с Комбинатом структура из работников Комбината, о которых мало кто знает. Они не участвуют в жизни предприятия как-либо вообще. Когда происходят какие-то моменты по обсуждению — коллективного договора или продления, они появляются и начинают вести какую-то свою деятельность, типа торгов, что вот тут мы вам что-то добавим, тут не добавим. В итоге все вываливается в то, что тот же коллективный договор каждый раз уменьшается и уменьшается. То, что интересно работникам, оно зачастую не включается туда. Да банальные даже такие вещи, как транспортировка людей до работы и обратно. Вроде как обыденная вещь. Ну что такое — довезти людей до работы? Нет. Дорого. Зачем.

Экология! Ну вот вы видели же трубопроводы? Они же не из земли торчат. Соответственно, к ним идут еще подводы. То есть вертикальные, а есть еще горизонтальные трубы, которые от самого предприятия отводят сам газ. Сера, все эти вещества, они же оседают тоже на трубах. То есть вызывают такую корочку определенную. Трубы же забиваются со временем, зарастают. Зарастают чем — тем же, что и в воздух выходит, диоксидом серы. Их же промывать периодически надо. А диоксид серы с водой смешивается, это сернистая кислота. Соответственно, единственный способ убрать — это ее смыть. А куда смывается? Куда оно течет, там кто-то контролирует, что ли? Нет. Ну течет и течет ручей кислоты. Это же внутреннее предприятие. Ну вылилось через грунты, ушло куда-нибудь… ну ничего страшного. Это с древних времен идет.

Да, я родился здесь. По работе выбор не самый большой. Кумовство существует, и страшное, на самом деле, это одна из главных проблем,

и на Комбинате, и вообще всего происходящего. Потому что люди часто занимают должностя, не соответствуя по знаниям этим должностям. Ну они просто диплом купили, и их посадили куда-то работать. А то, что они отвечают за жизни людей, они как-то об этом мало задумываются. Ну работает и работает человек. А потом у него еще какая-то карьера, и так далее. В итоге у нас получается, что руководство прям совсем неквалифицированное. Вот. Совсем.

До абсурда доходит, что люди не знают процессов, происходящих, не знают устройства оборудования. И это твои непосредственные руководители могут быть! А он не знает, из чего у тебя оборудование состоит. Ты знаешь, он — нет. Как это? Сейчас я знаю, что пытаются это переломить. Привозят сюда специалистов на руководящие должности, что мало кому нравится из местного руководства. И все понимают, почему это: коррупция, откаты на выполнении работ, и так далее. Это все существует. Откат — это 50–60% с подряда может достигать. Кто занимался подрядами на комбинате, знает, что. ну тебе просто не подпишут. Наряд не закроют, и все. Ты работы выполнишь, а тебе не заплатят. Ну найдут до чего докопаться.

Про аварию мало кто говорит, стараются вообще не говорить лишний раз. Все понимают, что это всего лишь вершина айсберга. Эта емкость, она в принципе олицетворяет весь Комбинат. То есть это все вот так вот гнилое, ржавое. Авария — ну а что они скажут, что комбинат виноват?

Сейчас вот людей отправляют на устранение так называемой этой аварии. И тут тоже странная вещь — в первые дни люди ходили просто мусор с территории собирали, потому что ждали приезда больших начальников, надо было прибраться, а мусора везде кошмар сколько. Теперь вроде как занимаются уже на реагентах. Рассыпают эти реагенты по воде, чтобы якобы что-то восстановить. Всех, кого могли туда отправить, из штата, тех туда и отправили. Ну тех, у кого есть возможность какие-то работы сейчас отложить, допустим, ремонтный персонал, который еще остался в Комбинате. Их туда по приказу выводили. Все понимают, что в первые дни люди занимались просто ерундой. Не то что ерундой — это тоже полезно, мусор собрать, прибраться, это очень нужно иногда. Но когда у тебя под носом действительно экологическая катастрофа, а ты ходишь бутылки собираешь — ну это как-то. не знаю.

И это началось не с 29-го. Это началось где-то за сутки до приезда Потанина в город. Где-то 3–4 июня были процессы уборки территории.

То есть все остальные как бы еще не так страшны были руководству, а вот Потанин приехал — надо прибраться.

— Люди настолько приземленные, что видят единственную проблему, что рыба подорожает. Ну и что с таким населением можно сделать? Каждое население достойно правительства и тех условий, в которых живет.

Мы встречаемся с Василием Рябининым на следующий день после первого несостоявшегося разговора. С отключенными телефонами, почти ночью. В той самой квартире, которую Василий взял для своей семьи — и начал ремонтировать для своей семьи, но теперь будет продавать.

Квартира пуста, шпаклюются стены. За окном — озеро Долгое в переплетении ржавых труб, фонтаны охлаждения ТЭЦ-1 и сваи снесенного дома. За окном висит ресивер-репитер, принимает и дублирует сигналы раций туристов, охотников, рыболовов. Рекорд связи — 57 километров. Василий состоит в местном туристическом клубе, обошел весь Таймыр. Сплавлялся по всем речкам и знает скорость этих рек.

Он устроился в норильский Росприроднадзор 20 мая — заместителем начальника. Сам норильский отдел — новый, его только что открыли. До этого Рябинин не работал полгода. Проходил кучу собеседований, ездил на утверждение в Красноярск. Первую неделю вводил своего красноярского начальника в курс норильских реалий, таскал компьютеры. Они вместе готовили первую проверку — по Красному ручью, текущему вблизи Красного озера и впадающему в речку Далдыкан.

Прокурор, с которой готовили проверку, сказала: «Круто забираешь, работать тебе не дадут». «Я думал, если будут давить, — уйду через полгода, в конце испытательного. Но не так».

Говорит: моей семье мое решение обошлось в 400 тысяч полугодовой зарплаты примерно, не продавать же родину за такие деньги. Смеется.

Он увольняется послезавтра. Увольнять его не хотели, и Рябинину пришлось напомнить, что он на испытательном сроке. Он не юрист — химик, но легко ориентируется в любых печатных текстах, включая законы.

Рябинин — человек системы. Начинал работать в ГМОИЦ — научном предприятии «Норникеля». Потом, когда наука стала Комбинату не нужна и ученых «оптимизировали», перешел в Ростехнадзор — и штрафовал тот же «Норникель». Говорит, инспектору надо вырасти, «минимум три года занимает, чтобы научиться работать». Потом перешел в департамент безопасности «Норникеля». Говорит: «меня хотели убрать из Ростехнадзора, и я убрался», говорит: «погнался за деньгами». Шесть лет спустя ему сказали, что он больше там не нужен — и он уволился. Уволился бы он, если бы не предложили уйти? Неизвестно.

Он хорошо понимает, как работает система, и в этом его сила.

— Почему я увольняюсь сейчас? Потому что по факту я отстранен от всего. Радионова (глава Росприроднадзора. — Е. К.) говорит: благодаря вам я звезда Ютуба, и раз вы такой умный, придумывайте себе работу и выполняйте. Я говорю: хочу обследовать левый берег озера Пясино. Она: надо вертолет, вам дадут, езжайте, отбирайте пробы. Я готовлюсь на полном серьезе, маршрут, емкости, пробоотборник. Потом мне объявляют: вертолета нет, поедем на матрасе (судно на воздушной подушке. — Е. К.), а ты говорил, что и пешком пойдешь, вот и иди. Меня высадили, я 10 км прошел по этим болотам. Вертолет надо мной пролетел… На самом деле, на тебя сильно влияет общественное мнение, даже если ты уверен в чем-то. Начинаешь сомневаться. И нужно это топливо найти, подтвердить, хотя бы для себя. Запах был, но его к делу не пришьешь.

А когда меня обратно по левой протоке провезли и я высунулся из судна, я увидел. Я теперь точно знаю, что я прав. Я успел сделать фотографии.

— Да. Вот эти берега покрыты слоем соляры, 10 см. Это уже за бонами. И если она здесь прошла, то она уже ушла далеко.

Василий ссылается на свою новую библию — книжку доктора наук Станислава Александровича Патина «Нефтяные разливы и их воздействие на морскую среду и биоресурсы». Цитирует: обычно собрать удается не более 30% топлива, при самых лучших условиях — не более 70%. Ветер должен быть быстрее скорости течения воды в десятки раз, чтобы остановить поток разливающегося топлива.

Теперь он на связи с Радионовой ежедневно. «Она пытается меня подловить. У нее на следующий день было полное досье на меня — что я проверял, когда и как».

Еще Василию звонил министр Кобылкин. Просил звонить, если будут проблемы.

После того, как он шел 10 километров по берегу, Василий набрал номер министра.

— И как он отреагировал?

— Никак. И я сказал — я буду увольняться. Дайте мне уйти, не вставляйте палки в колеса.

Если бы я на самом деле не знал, как топливо движется, я бы тоже как бы вот в этот ветер верил. Нет! 3–5% от скорости ветра замедление пятна идет. Всего! То есть топливо практически не изменяет направление своего движения. Как оно вышло на струю, так оно и херачило. Я все это расписал, со ссылками. И Радионова открыла рот. Рябинину-то можно противостоять, а когда дяденька-академик написал книгу, ничего не сделаешь.

— Так как я работал в Ростехнадзоре, Комбинат я весь знаю, везде был. Ни один главный инженер не может похвастаться таким количеством посещений всевозможных мест здесь. Можно перечислить, где я не был: на шахте Скалистой не спускался под землю. На Комсомоле не спускался под землю, на поверхности я там был. Во всех остальных местах я все закоулки знаю, все проблемы. Поэтому я могу сказать, что завтра взорвется, упадет. «Надежда». Она не ремонтируется, потому что нужен металл. Здесь же система экономии. В советское время недаром были эти нормы на ремонты. Как только начали сокращать, начались смерти, жертвы, выходы расплавов постоянные, которые они скрывают.

Здесь очень интересно социологов государственных прислать, и чтобы изучать на этой территории наше государство российское. Президентом взять Потанина и от него отталкиваться, что здесь и как. Здесь внутренняя коррупция просто пипец.

Люди, которые управляют заводом, — те же чиновники, которые управляют государством. Они берут немалые откаты, несмотря на огромные зарплаты, например, главного механика. Стараются как сделать: вот эта ж деталь не износилась? Давайте ее не будем менять. На ремонт деньги сэкономили два миллиарда, вот тебе 400 тысяч в карман, грубо говоря. Огромная коррупция внутри структуры. Это еще губит. Это социальная проблема капитализма, по сути.

Потанин информационно защищен не хуже, чем президент. Я работал в департаменте безопасности. Никогда напрямую в головной офис письмо не попадет. Как бы ты ни хотел. Были люди, которые в Москву относили прямо туда, тут кипеш дикий был, как это письмо, минуя структуры норильские, туда попало. Но зачастую люди, которые так делают, они не могут изложить грамотно проблему, чтобы ее решили. Если бы, например, кто-то написал напрямую, например Потанину: жуть какая творится на ХАДТ, думаю, что там сразу бы поувольняли.

— Хозяйство аварийного дизельного топлива. Бочки эти.

Разные люди проводят проверки, понимаешь? Совершенно разные. Нельзя сказать, что в Ростехнадзоре, например, все взяточники сидят. Да, я знаю таких людей. Ничего они с этого хорошего не имеют. Потому что это Комбинат. Как только ты где-то прокололся — все, ты у них уже на крючке. И если бы я ничего не сделал, я бы был тоже на крючке. Ну нифига себе, мы столько вылили, а ты куда смотрел-то? Они же тоже знают юридические правила и тонкости. Они скажут — ну не хочешь делать по-нашему, сейчас от левого чувака поступит заявление, начнется проверка на полноту выполнения тобой проверочных мероприятий. А ты уже подпись поставил под этим, понимаешь? Ну и все, проверка эта пройдет, и выяснится, что ты не в полной мере их проверил.

Спрашиваю, что он чувствует к тем, кто сейчас сидит в тюрьме. Он говорит:

— Я тебе могу пример привести. Ты потом скажешь, что тут надо чувствовать. Я проводил газовый надзор по ТЭЦ-3. Там есть газораспределительная станция. Там нужно свечи открывать, тоненькие такие трубы с набалдашниками, чтобы в атмосферу излишек газа выходил. Свечи должны на крышу идти. Я туда пришел, там этих свечей нет. Я говорю — блин, ребят, вы чего? Газ скопится, какая-нибудь искра, не дай бог, и все это хлопнет. Дал предписание. И потом прихожу проверять выполнение предписаний. Они, такие, — да, все, мы сделали! Это был директор ТЭЦ-3, понимаешь? Не просто какой-то начальник газовой службы, а директор! Он, такой: пойдемте кофе попьем, и из моего окна все очень замечательно видно, там и посмотрим. Я говорю: не-не, чувак, не пойдет. Полезли. Я снизу смотрю — ну да, торчат свечи. Залажу на этот третий этаж по лестнице. За мной лезет директор.

И чего-то меня повело — и я просто выдернул эту свечу рукой, понимаешь? Они просто воткнули ее в снег! Ножки приварили к ней и воткнули ее в снег! Ты представляешь, какие я эмоции там испытал?

Знаешь, почему они задержали топливо на Амбарке? Потому что это граница земель промышленности. За земли промышленности практически ничего не надо платить. То есть их идея-то какая изначально была: ушло это, и хер с ним. Смотрите, мы загородили бонами.

Вот моя докладная для Радионовой про расчет ущерба. Я написал мировую практику, где люди уже считают совсем по-другому. Есть такой метод эквивалентных ресурсов. Для восстановления биоразнообразия природных ресурсов расчет ущерба водной среды обитания ведется на основе затрат на восстановление, экологических услуг, которые должны были бы быть оказаны поврежденным поверхностям за определенное время. Расчет учитывает потери относительно базовых условий, а также компенсационные меры. Короче, если русским языком это перевести…

Что сейчас происходит? Приходит Потанин и говорит: «Сколько вам нужно? Надо 10 миллиардов — я дам 10. Надо туда рыбок — я туда выпущу рыбок».

Но если мы проводим вот этот метод эквивалентных ресурсов, мы говорим ему: «Чувак, твои деньги не нужны, твои рыбки не нужны. Ты сам придумываешь, как восстановить эту систему. Ты засрал от Пясино до Карского — восстанови. Либо восстанови биоразнообразие соседней речки. И что он будет делать? Он уже не будет тратить свои деньги, чтобы выкинуть туда этих рыбок. Потому что они там просто сдохнут! Соответственно, биоразнообразие, оно не увеличится. Нет, тебе нужно сначала приостановить туда сбросы, каким-то образом очистить или дождаться, пока это очистится. А потом уже рыбок разводить. И так как это на тебе, все эти трудозатраты, то ты впустую не будешь тратить ресурсы свои. Ты не будешь садить деревья, если они на следующий год сдохнут. Иначе ты будешь до бесконечности тратить эти деньги. Вот и все!

А сейчас с барского плеча, десять лярдов, нате, чего хотите с ними, то и делайте. А я дальше буду срать.

. Но то, что я написал, никого не интересует. А это должно быть в законодательстве. Реформа экологического законодательства должна происходить. Тут нужна ответственность совершенно другая.

Вася хлопает по ободранной стене. Говорит:

— Я не знаю, правильно ли я делаю, что говорю с вами. Вы сделаете из меня героя. Я не решил, хочу ли я быть героем. Героев боятся, герои здесь никому не нужны.

Департамент безопасности, или ДБ, — это маленькая спецслужба внутри «Норникеля». Раньше ее называли дирекцией по экономической безопасности и режиму, сокращенно — ДЭБиР, и именно этим словом друг друга пугают в Норильске.

И хоть департамент безопасности должен заниматься охраной объектов и предотвращением хищений, на самом деле занимаются примерно всем. Внутри ДБ есть разнообразные отделы. Например, отдел мониторинга обстановки — город рабочий, революция никому не нужна. Отдел внутренней безопасности, охотящийся на взяточников и откатчиков. Отдел обеспечения безопасности технологических процессов, следящий за производственными косяками.

Сотрудники ДБ мониторят соцсети и форумы, следят, чтоб не публиковались фотографии с производства, и прессуют тех, кто все-таки что-то опубликовал.

Есть две машины наружного наблюдения.

Конечно, дэбэшники занимаются и прямыми обязанностями. Вот водители воруют дизель с тепловозов, сливают в бутылки из-под газировки и скидывают на переезде. И департамент отряжает своих агентов — сидеть с прибором ночного видения в ближайшем кусте.

Но таких несчастных немного.

Именно вооруженные сотрудники помешали Василию и его начальнику пройти на место разлива топлива.

Именно с разрешения департамента безопасности вывозятся все пробы воды и почвы из Норильска. Мне это говорят несколько раз разные люди, геологи, полицейские, бывшие сотрудники ДБ. Мне объясняют механизм — надо подойти на Орджоникидзе, 4А, где находится департамент, предъявить пробы, получить печать на протоколе и специальные пломбы на емкости — и только после этого отдел транспортной линейной полиции подтвердит вывоз.

Но этого не может быть, думаю я.

Мне отвечают: «Ты все еще не понимаешь, где ты находишься».

Система охлаждения ТЭЦ-1. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Город говорит: Интересы иностранных государств лежат в Арктике. И то, что Россия так круто облажалась, всем на руку. Не надо концентрировать внимание на разливе.

Город говорит: Наши заповедники хорошо живут благодаря «Норникелю». Никто не будет кусать руку дающего.

Город говорит: Кто не дружит с никельками, не дружит с головой.

Город говорит: Не будет Комбината — не будет нас.

Город говорит: Зачем вы вообще приехали?

Тесная квартира с самодельной мебелью. Жена Василия Рябинина Ирина — голубоглазая, хрупкая, в оранжевой футболке «мама» — поднимает рацию и говорит: Арсений, Всеволод, go home! Со двора, от труб, бьющих фонтанчиками, появляются двое пацанов, двойняшки, семилетки. Двухлетняя Аделаида играет в собачку, папа чешет ее за ухом.

— Маленькие пока, ничего не знают. Думают, я работаю хоккейным тренером.

Я спрошу Ирину, как она переносит это все, и она говорит: «Нормально. Я же замужем. За мужем. Я поддерживаю, я должна поддерживать».

Василий уволился. Трудовую книжку — он отработал ровно месяц — должны прислать по почте. С утра у него поднялась температура, но он говорит:

Мы доезжаем до железнодорожного переезда у рудника Октябрьский и, подлезая под трубами (они везде), уходим в кусты.

…Человек стоит на крыше машины — черным столбиком. Он смотрит в нашу сторону, но не видит нас. Неподвижен. Рядом — синий балок, первый пост. За ним — дорога, которая ведет к хвостохранилищу Талнахской обогатительной фабрики, ТОФ. Это хвостохранилище новое, оно запущено в 2017-м, но вокруг него уже озера самых разных цветов — от лазурного до желтого. Мы рассмотрели их на гугл-снимках. Василий предполагает, что жидкость хвостов сочится через дамбу хвостохранилища. Оно новое, ему нет и четырех лет, но оно не герметично. Мы хотим дойти до этих озер.

Человек на крыше поднимает руку с биноклем.

Мы ждали охраны — но не такого.

— Так не должно быть, — говорит Вася.

Мы сворачиваем глубже в тундру. Мы идем втроем. Я, Вася и его сестра Маша. Маша приехала из Ачинска, чтобы забрать детей, — но идет с нами, потому что не хочет оставлять брата одного. Она младше его на два года, волосы в косах, смешливая. У Васи поднимается температура — и она следит, чтобы он не забывал пить. Нам нужно пройти 7,5 километра по тундре и лесу.

Кажется, что Комбинат далеко. Из-под лиственницы вылетает куропатка, и мы видим гнездо, выстланное пестрыми перышками. По рудному отвалу взбегает заяц.

Тундра цветет сплошным ковром. Растения странные — цветы средней полосы, но с короткими стеблями, и абсолютно незнакомые. Хвостатые соцветия, скрученные из волосяных жгутов, голубые незабудки, опасный багульник. Зеленовато-желтые полярные маки. Комары вьются тучей и закрывают свет. Мы топаем вверх и вниз по склонам, продираемся через заросли, прыгаем через ручьи. Маша приземляется и говорит — так я учу своих детей делать гранд-батман. Она тренер, учит детей чирлидингу и рассказывает про трюки.

Вася привычно пригибает ветки, наступает на кусты. «Вам везет, что я болею. Так бы задал вам темп».

Мы обходим еще три поста. Вася мрачнеет с каждым. «Здесь не было столько». Натягивает серый чехол на оранжевый рюкзак, коротко бормочет в рацию.

Мы двигаемся вдоль правого берега речки Хараелах.

В какой-то момент мы сворачиваем в лес и идем вдоль странного мутного ручья. Ручей вытекает из озера.

Это мертвое озеро. Деревья стоят в нем палками — без коры, без сучьев. Мертвая полоска кустов по берегу, мертвые — умирающие, уже без листьев, но еще с корой — деревья. На воде дрожит белесоватая пленка.

Мы слышим шум двигателей, но не понимаем, откуда этот шум.

Привинчиваем Васину камеру к квадрокоптеру.

С лесной полянки запускаем коптер наверх. Он становится неразличим в синем низком небе. Вася смеется.

Мы замечаем черный джип на дороге. Дорога хвостохранилища близко от нас, не больше 200 метров — но эти 200 метров с трудом проходимы.

Мы ломимся через кусты, от машины, от дороги.

Отдышиваемся в километре от места. Смеемся.

Через несколько часов Вася напишет: приходи срочно.

Мы вместе откроем снимки.

Мы увидим, что от бьефа — края — хвостохранилища отходят три причала. На двух из них стоят будочки — желтая и оранжевая. Через эти будки протянуты ниточки шлангов. Одним концом шланги опускаются в зеркало хвостохранилища, другим переваливаются через бьеф и дорогу. Дорога изрыта, на ней накручены земляные валы и стоит машина, испугавшая нас.

Хараелах впадает в Пясино.

— Это сброс. ***, ***, это сброс, — говорит Вася. — СЕЙЧАС сброс, после этого всего.

Он листает снимки. «Разрешение маленькое, мы не докажем ничего».

Он открывает книгу «Норникеля», «Атлас минерального сырья, технологических промышленных продуктов и товарной продукции», бормочет: «офигительная книга», читает вслух: «хвосты сгущенные отвальные имеют в своем составе медь (0,068%), никель (0,53%), железо (37,7%), кобальт (0,021%) и серу (18%)». Говорит: под действием кислорода элементы переходят в ионные формы и перемешиваются с водой.

Открывает «Производство металлов за полярным кругом». Находит главку про ТОФ, читает: «В процессах флотации концентратов используются такие вещества, как аэрофлот, сосновое масло, бисульфит натрия, ксантогенат, ДП-4, ДМДК, которые являются поверхностно-активными веществами (ПАВ) и частично переходят с хвостами на хвостохранилище».

А из хвостохранилища — в тундру по трубе. В мертвое озеро, в мутный ручей, в речку Хараелах, в озеро Пясино, в Карское.

Он говорит: «Мы должны туда вернуться».

Нам надо подойти к самому месту сброса. Три человека — очень, очень мало, легко блокируются экипажем одной машины ДБ.

Есть подполье, которому Вася не доверяет. «Проболтаются. Как только информация утечет, они отключат насосы».

Вася встречается с Русланом Абдуллаевым у дома. Фонтанчики первой ТЭЦ стреляют в небо из озера Долгого, на трубах под технической водой гуляют мокрые девушки. Вася и Руслан присматриваются друг к другу. Вася просит помощи с заявлением, и Руслан спрашивает — каким именно? Что ты нашел?

Вася говорит: «Потом расскажу, что. Но мне нужна поддержка».

Возвращается домой. Дети спят, набегавшись в кустах. «У них там штаб», — говорит Маша.

Вася загибает пальцы, шевелит губами. Пишет план на бумажке.

— Нам нужно время. Нам нужны люди.

— Революционеры, мать вашу, — говорит Маша. — Братик, я иду с тобой.

Ирины глаза становятся совсем большими. Она кивает и молчит.

Активисты Гринписа прилетают в город ранним утром. Иосиф Коготько, Лена Сакирко, их фотограф Дима. Иосиф отвечает за сбор проб. Он из Питера, учился на лесотехническом, ему почти 40, но он выглядит на 20 — из-за улыбки, из-за волос, кудрявых, растрепанных вокруг головы. Все его зовут Йосом. Он сыроед, отказался от машин и от курения. Он говорит, что Гринпис — его главная семья.

Лена Сакирко училась на переводчицу, знает три языка. В Гринпис попала после того, как переводила для заключенных в мурманское СИЗО активистов организации. Была пожарной-добровольцем, тушила леса. У нее мягкий голос, она не забывает подкрашивать глаза даже в поле.

На съемной квартире разбираются вещи. Респираторы, желтые защитные комбинезоны, перчатки. Йос инструктирует:

— Эта защитная технология применяется во всем Гринписе. Пусть она и избыточна здесь. Мы делим берег на три зоны — горячая зона, где происходит вся работа, теплая зона деконтаминации — очистки, и чистая зона, куда складываются баночки. В горячей зоне буду только я, в теплой зоне кто-то помогает с водой, в холодной зоне — все, снимаем комбинезон.

Теперь — технологии по отбору проб. Отвинчиваем крышечку, снимаем, 3–5 раз споласкиваем, набираем полностью бутылку и ставим фольговую пробочку. По фольге завинчиваем. Одновременно пишем фото и видео. Донная берется с носа корабля, деконтаминатор — на просушку, на протирку, на упаковку. Для грунта определяется квадрат с пятью точками в метре друг от друга, лопатой пять точек вываливается в одну кучу, перемешивается. Из 5 проб делается одна, хорошо перемешанная проба. Удаляем камни и корешки.

Чтобы выбрать места отбора, рассматривали спутниковые снимки, изучали течение рек, движение озера, ветра. Определили восемь точек — вход в озеро Пясино с Амбарной, заливчик реки Пясина, завихрения, мыски, где «по потокам видны застойные явления». Самая дальняя точка — рыболовецкая застава Кресты. Между первой и последней пробой — 180 километров. Нужно взять и контрольную пробу — из чистых притоков, которые впадают в реку Пясину. С ней будут сравнивать остальную воду и почву.

— Дух захватывает от всего, что надо сделать, — говорит Йос. — Это будут первые пробы в реке Пясине, самые первые, и мы узнаем.

Когда мы уже грузили вещи на лодки, подъехала машина. Наших капитанов увели. Потом они вернулись — люди, представившиеся транспортной полицией.

Двое. Один вежливый, другой нарочито грубый. «Нету разрешения на управление маломерным судами. У них ни удостоверения, ни бортовых номеров. Как вы вышли на этих предпринимателей, так сказать?»

— Все есть, — тихо говорит начальник капитанов, помогающий нам грузиться. — Я вообще не понимаю, в каком государстве мы живем.

— Уважаемые граждане, вы обескуражены, приехали из другого региона и попали на таких недобросовестных людей. Хоть один бы помог следствию…

Полицейский не выдерживает и смеется.

Капитанов продержали в инспекции шесть часов, обоим выписали штрафы. После этого они отказываются выходить на воду.

Но мы все-таки выходим. Это напоминает чертово кино.

Мы встречаемся с человеком в магазине у полок с продуктами и договариваемся о времени. Долго «ложимся спать», затем молча пакуемся, садимся в нужную машину с отключенными телефонами. Наши вещи перекидывают в лодку за минуту.

«Быстро-быстро» — мужики толкают лодку от берега и машут большими руками.

Озеро совсем близко от города — 15 километров, 10 минут ходу на подушке. Видя эти километры, понимаешь, что топливо не могло сюда не дойти за те полутора суток, которые ставили боны.

На прощание дымят «Медный» и «Надежда». Дым линзой укрывает город, и капитан говорит: «Вовремя мы свалили. Теперь бы в речку проскочить, и нас не тронут. Прогуляли они свое счастье».

Голубые бессонные глаза. Он знает, что другим капитанам выписали штраф, что их запугали, — и все равно везет нас. Зачем? «А я люблю эти места. Знаю их очень хорошо».

Озеро Пясино называют страшным. Варьируется глубинами — от 10 метров до 40 сантиметров, ветер разгуливается на просторе и легко ломает лодки в шторм. Но мы проскакиваем.

Капитан говорит — на Голом мысу стоял лед, когда была авария. И солярка дошла до Голого мыса.

За Чаячим островом мы заходим в реку Пясину. Река тихая, вода едва серебрится. Растрепанный лес постепенно сменяется тундрой. По берегам мелькают охотничьи и рыболовецкие балки. Названия — Таловая, Блудный мыс, Заостровка, Крижи, Четвертинка, Черная.

По дороге нам встречается баржа из Усть-Авама. Капитаны машут друг другу.

Мы завтракаем у заброшенного балка, за балком белеют оленьи кости. Раньше здесь ходил олень тысячными стадами. Он изменил маршрут миграции — власти кивают на браконьеров, охотники — на трубопроводы «Норникеля» и газ, оседающий в тундровом мху.

Мы доходим до Крестов.

Кресты стоят на высоком берегу. Когда-то здесь была метеостанция, охотничья база Госпромхоза, магазин. Брошенные дома — совсем как жилые, разрушенные ледники по берегу — ледяные пещеры в вечной мерзлоте, много, много ржавого железа. Метеовышка зарастает низкой травой. Только два дома жилые. Из домов неспешно выбираются рыбаки. Русских здесь нет — долгане и нганасаны. Сонные, недоверчивые лица, закуривают хором, рассматривают нас. Они не приглашают нас в дом и говорят односложно.

Нет, солярки не видели. Было масляное пятно на сетке, но мало ли.

Нет, вода ничем не пахнет.

И рыбы нет. Совсем нет. Исчезла со времени разлива.

Сергей Елагирь — долган, крепкий хозяин Сенькиного мыса. Женя Богатырев — нганасан, его одноклассник. Они росли в Усть-Аваме и ходили в одну школу. Теперь вместе рыбачат.

Сергей промысловик. Говорит, давно бы уехал в город, если бы не его приемный отец, который, уже умирая, попросил не бросать хозяйство.

Хозяйство — дом, похожий на корабль, сети, артель. В доме тепло. Дети спят. Жена Надежда ставит в печь хлеб в металлической формочке и быстро выходит.

Сергей наливает чай и говорит: «Вода не из Пясино, не бойтесь. Мы уже сто лет воду из Пясино не берем. Потому что Комбинат».

Сергей долго говорит про государство и про человека в государстве. Потом просит не писать «политику». «Я за свои слова отвечаю. Но за мной стоят люди, я их не защищу».

За сезон их артели удается добывать 3–4 тонны рыбы. Сдают в норильские супермаркеты.

Здесь водятся сиг, чир, муксун, пелядь, таймень, хариус, щука, запрещенная к вылову краснокнижная нельма. «Богатые были места».

— Для Таймыра, наверное, это будет как. Как Чернобыль. Для реки Пясина и для, значит, населяющих эту реку и эти местности население. Вот и все.

Сергей и Женя едут проверять сетки, поставленные накануне. Река беспокоится, бьет в борта.

Сергей останавливает лодку, Женя перебирает сеть осторожными руками.

Первая сетка пустая.

В третьей запуталась маленькая щучка, и Сергей, подержав, выпускает ее.

Женя говорит: «Никогда такого не было, Господи».

Сергей отворачивается и плюет в реку. Это немыслимо. Река — это священное и живое. Но это мертвая река теперь.

Долган осталось семь тысяч, они рассеяны по Таймыру. Нганасан — 700 человек. Они живут в двух поселках — Усть-Авам и Волочанка, расположенных в речке Дудыпта, отходящей от Пясины. «Молодежь не помнит себя», — говорит Женя. А старики помнят, но стариков почти не осталось. В поселках запойно пьют, случаются убийства, оленей забили еще при советской власти, Госпромхоз, дававший работу охотникам, рыболовам и швеям, закрыт, перекупщики берут рыбу по минимальным ценам и часто расплачиваются водкой. Но еще есть каста рыбаков, объединившихся в артели, в хозяйства. Это молодые ребята и взрослые мужики, не живущие дома по полгода. Они ходят рыбачить на речку Пясину. С вычетом расхода на топливо и еду, рыбак зарабатывает не больше 70 тысяч за сезон. Этого хватало на жизнь здесь. Что теперь?

— Мы уйдем на озера, — говорит Женя. — Можем уйти.

Но озера, разбросанные по тундре, требуют больше бензина, чтобы добраться до них. Одна бочка — сто литров — здесь стоит 25 тысяч. И хрупкий баланс нарушается.

Этот народ, наверное, был обречен, но теперь его конец стал виден.

— Они и так-то брошены, в принципе, на самосуществование, — говорит Сергей. — Ну значит, еще больше будут. Значит, будут недоедать. Вот и все. Чего? Значит. Ну значит, будут хлеб просто без масла. А возможно, и хлеба даже не. Вы думаете, половина из них вот сейчас в нынешней ситуации, ну вообще даже не связанной с этим топливом, хорошо живет? Я имею в виду, даже в плане еды. Не то что там что-то купить. Там голодуют люди. Прямо голодуют конкретно. И они бы рады уехать, но куда? У кого-то нет образования. Ну просто элементарного. Ну так вот получилось. Они же не думали, что они будут там жить в поселке и что вот так получится. Что кто-то чего-то зальет, что все поменяется. Что коммунизм уйдет, придет капитализм. Что не останется чем жить.

У нганасан были песни — ситаби, которые пелись целые сутки. Были колыбельные, каждая из которых сочинялась для ребенка и росла вместе с ним. Были боги, и мать подземного льда, и мать всех рек.

— В поселке пока не понимают, что произошло, — говорит Женя. — А вы уже понимаете?

В какие деньги можно оценить жизнь уже умирающего, уходящего народа? Кто это посчитает и как, кто осмелится считать? Я не знаю.

Рыбы нет ни на Коренной, ни на Центральной, ни на Космофизиках. Рыбаки говорят: убили речку — и дальше матом. Виктор с Центральной говорит, что сделает петлю, если рыба не вернется, и смеется, и это страшный смех.

Капитан хочет зайти в протоку, чтобы спрятать судно — мало ли, но из тундры белыми реками ползет туман. Мы останавливаемся на ночь в балке под названием Курья.

Мы просыпаемся от винтов вертолета. Вертолет — красный, ничего нет такого красного в тундре — садится на берег. Выходят четверо. Полицейский в форме, еще один — в камуфляже с комариной сеткой. И двое молчаливых в гражданском — «общественность».

Потом норильчане их опознают как «Сашу фээсбэшника» и главу отдела расследований в департаменте безопасности «Норникеля» Владимира Сазонова.

«Общественность», не скрываясь, обыскивает берег, Сазонов подходит близко и фотографирует нас хорошей профессиональной камерой.

Мы отвечаем, что капитан уехал за горючим.

Полицейский спрашивает, какая у Йоса национальность.

— Я не знаю, — говорит Йос.

В какой-то момент полицейский заходит в дом. Смотрит под нары, под скамейку в бане, просит развернуть спальники.

Дэбэшник Сазонов осматривает туалет.

Саша-фээсбэшник нудит, что врать нехорошо и капитана они все равно найдут.

Полицейские отходят звонить по спутнику.

Затем выносят из-за дома горючее, принадлежащее хозяину балка.

Затем идут отвязывать горючее от лодки. Крадут ключ зажигания.

— Вы оставляете нас в тундре без горючего?

— Мы вызовем вам спасателей. А до города вы можете дойти на том, что есть.

— Изымаем! Капитан без права управления, лодка не зарегистрирована, а вы не сообщили про себя в МЧС!

Трясут протоколом на вчерашних капитанов. Сазонов продолжает снимать.

Пишут протокол осмотра места происшествия. Формулируют: «Для остановки и предотвращения дальнейшего движения изъяты канистры с предположительно дизельным топливом».

Горючее не влезает в вертолет. Его увозят двумя партиями.

Долго кружат над леском — ищут капитана.

Капитан появляется, когда вертолет улетает совсем. Он весел и зол. Рычит: «Гандоны позорные».

На соседних балках нам дают горючее, золотое здесь горючее. Говорят: вертолет вас искал два дня. «Убили озеро, убили реку, а они за вами летают, суки. Вы, главное, пробы возьмите, возьмите и вывезите, а ты пиши, пиши, как было, как сейчас, все пиши».

Йос берет пробы. Это непросто. Бутылку надо хорошо промыть. Дно каменистое, и специальный черпак, срабатывающий от удара, цепляется за камни, возвращается открытым. Все пробы дублируются — мы не знаем, какая партия доедет и как. Москва пытается решить вопрос с вывозом бутылочек с водой и землей, но Норильск — не Москва, мы это уже знаем.

Лена стоит в нескольких метрах в желтом костюме с подтекающим ранцем. По правилам, Йоса надо деконтанимировать — облить чистой водой, и только потом можно снимать костюмы.

Капитан курит и злится. Теперь ему страшно. И он бурчит: скорей, скорее, выгружу вас тут, пешком пойдете с пузырьками своими. Он смотрит на низкое небо и ищет красное.

На озере начинается шторм. Мелкая злая волна гнет винт у лодки, и мы не доходим до последней точки — там, где Вася снимал берега, облитые солярой. Мы возвращаемся в город. Драгоценные пробы уже упакованы, пронумерованы и тайно помечены от подмены.

Нас быстро перегружают в машины, лодку — без ключей, на последнем бензине — увозят прятать. Капитан кивает нам. Он уезжает из города.

Привычные дымы «Надежды» и «Медного».

Депутат Мосгордумы Сергей Митрохин прилетает сонный.

Его «ведут» от самого борта — веселый синеглазый парень в синих перчатках «узнает», предлагает помощь, выясняет цель поездки,

Митрохин отшучивается, отмалчивается, парень предлагает подвезти, но в итоге садится в джип к товарищу и сразу же начинает звонить по телефону.

Митрохин попробует вывезти пробы.

До того, как выдвигаться в аэропорт, пару часов экологи поят депутата чаем и решают, что делать, если пробы будут отбирать. «Давайте не называть их пробами вообще, — говорит Лена. — Везем землю».

План ломается на первой просвеченной сумке.

— Пробы? Разрешение от «Норникеля» есть? — спрашивает сотрудница авиационной безопасности. Говорит в рацию: — Срочно второй вход!

Появляются полицейские, мужик в длинном плаще, инспектор безопасности Наталья Васильевна Абрамова.

О том, что надо разрешение от «Норникеля», говорят все, не стесняясь. Начальник смены Стебаев Александр Геннадьевич объясняет: «Так-то по правилам, только чтобы жидкость не больше пяти литров и чтобы не было легковоспламеняющихся, а больше мы вам ничем не можем помешать. Но мы люди подневольные, у нас приказ».

«А какое вы имеете отношение к «Норникелю»?» «Так мы и есть «Норникель». Аэропорт — это и есть «Норникель». «Дочка» его».

Отходит к полицейским и мужику в плаще, возвращается, смеется:

— Сейчас думают, как вас на нас перевалить.

Наталья Васильевна серьезна. Она заводит нас в комнату службы авиационной безопасности и просит открыть сумку. Затем просит открыть пробу. После препирательств открываем бутылку. Наталья Васильевна наклоняется низко.

— Но запах солярки есть! — говорит, принюхиваясь к воде из Пясино.

Притаскивают спектрометр. Спектрометр горит зеленым и к пробам равнодушен. Запрещенных веществ нет.

Заходит Стебаев. Я удивляюсь, как меняется его лицо. Добродушия больше нет.

— Поступило распоряжение свыше. Пробы изымаем для анализа. Неустановленные вещества…

— Вы же только что смотрели!

— Поступил сигнал. В полицию. Только что. Анонимный звонок. Поступил звонок в полицию о попытке вывоза на этом рейсе горюче-смазочных материалов.

— Вы весь рейс будете проверять?

— Тогда мы отказываемся от рейса. И забираем пробы.

— С разрешения полиции только, — говорит Абрамова и садится оформлять протокол об изъятии.

И в тот момент, в тот зазор, когда все еще решается, мы утаскиваем сумку с пробами из аэропорта.

Митрохин улетает без багажа.

Нам больше некуда спешить. Мы можем проверить наше самое страшное подозрение.

— Вернулись? Вывезли пробы? Ну да. Теперь слушай про ТОФ. Никто с нами не пойдет, — говорит Вася. — И С. не пойдет. Так-то. И можно их понять. Это прямая конфронтация с Комбинатом.

— Вот именно, — говорит Ира. Она обхватывает себя руками.

— Сколько нас? Вас двое, Гринпис, я.

— И я. Я пойду, — говорит Маша. — Я тебя не оставлю.

К Талнахскому хвостохранилищу мы выходим ночью.

В этот раз нас больше, и мы идем дольше. Мы уже знаем, где посты, и на открытых участках передвигаемся перебежками. Мы лезем в гору и спускаемся с горы, кусты, речки. Речки разлились, приходится давать крюк. Ноги мокрые.

Тундра влажная от росы. Чайки кричат над головами.

«Чайки жестко палят, — говорит Маша. — Хоть один охранник не спит если».

Но мы доходим незамеченными.

Первым звук мотора слышит Вася.

Мы быстро едим на полянке у Мертвого озера. Набираем сообщения, которые отправим, когда включим телефоны.

— Погнали, — говорит Вася.

Мы идем вдоль озера к дороге.

Слышим шум воды. Слышим гул мотора.

И мы выходим к сбросу.

Из двух труб в полметра каждая со страшной скоростью хлещет белая жижа. Пена, брызги. Жидкость гремит по уже пробитому руслу. Желтые лиственницы по берегам белого ручья.

— А воняет она ксантогенатом, — говорит Вася. — ***

Достает трекер, фиксирует координаты.

Мы включаем телефоны и камеры.

По нашему сигналу Йос, оставшийся в городе, звонит в полицию и МЧС. Звонит Руслану Абдуллаеву. Звонит Игорю Клюшину, и в группе «Норильчане» появляется пост «СБРОС. ».

Маша включает прямой эфир на фейсбуке. У нее совсем мало подписчиков, но важно, чтобы видео осталось, даже если у нас отнимут телефоны.

Жижа хлещет. Насосы гудят, трубы дышат со свистом. Мы поднимаемся на дорогу и поднимаемся на бьеф. Мне нужно убедиться, и я вижу — трубы выходят из хвостохранилища.

Вася набирает телефон полиции. Говорит: «Здравствуйте. Я Василий Рябинин. Я хочу сообщить о преступлении».

Но первым на месте оказывается департамент безопасности «Норникеля».

Трое мужчин, один из них автоматически здоровается с Васей за руку.

Нет, они не отнимают телефоны — они просят прекратить съемку. За ними подтягиваются рабочие. В какой-то момент один из рабочих и один из безопасников бросаются к насосным и отключают их. Через пару минут появляется «Служба спасения», подразделения МЧС. Насосы уже отключены, но мы показываем им видео с телефонов, и мужики хватаются за голову.

Прибывают полицейские. Трубы уже разбирают пугливые рабочие, но полицейских это не заботит. «Все уже зафиксировано», — говорит девушка. Ее напарник ползет вниз по склону — набрать молочной жижи в бутылочку.

— Горовой Александр Викторович, старший оперуполномоченный.

— А знаете, что нам сказали вот эти? — говорит фотограф Дима. — Это не территория природы, это территория «Норникеля».

— Я так понимаю, это все территория «Норникеля», по их словам.

Через час здесь уже много людей и техники. Люди — в форме и в костюмах — толпятся у машин. Полицейские пишут протоколы.

Техника растаскивает трубы и очень спешит. Из города приезжает прокуратура. И бульдозер «Норникеля», сдавая назад, въезжает в полицейскую машину с прокурорами внутри, подминает под себя. Люди успевают выскочить. Водитель полицейской машины стоит на обочине и повторяет: «Надеюсь, что он нас не видел. Я уже с жизнью прощался».

Полковник МЧС говорит в телефон: «Молчат, друг на друга кивают, полиция не может их опросить. Нет, Михалыч, разведку ведем. Тут целое озеро, где скидывали постоянно».

Представляется — Савченко Евгений Александрович. «Ну хоть покажите, что творится-то у нас на самом деле!»

Эмчээсовцы говорят: «Вы молодцы». Майор МЧС Денис Макаров говорит: «Одноклассник говорит, с 2017 года тут сливают. Вы еще знаете, куда съездите? Аганер и Талнах, очистные сооружения. Они ничего не боятся».

— А почему вы туда не едете?

— А как мы поедем? Заявлений-то нет. Кто заявит-то на них?

Другой говорит: «Это Рябинин с вами? Ого. Ребята, там Рябинин».

32.
— Я знаю сто мест, где льется. Два дня работаем, один день спим. Как тебе такое?

Ночь. Рябинин и Абдуллаев только что дописали письмо Путину. Обоих шатает от усталости.

— Мне такое отлично, — говорит Руслан. — Я тебе всю законодательную практику под это подведу. Ты сколько еще будешь в городе?

На совете директоров «Норникеля» тем временем разразился скандал. Служба по финансовому контролю подготовила свой отчет по разливу топлива и состоянию лопнувшего резервуара по внутренним документам компании.

И вот что было в этом отчете.

Менеджмент «Норникеля», зная о проблеме высокого износа резервуаров, почти 14 лет не восстанавливал их.

Последнее исследование от декабря 2018 года отмечало «ограниченно работоспособное состояние» стенок, основания, отмостков и оборудования резервуара и существенные риски.

Проект реконструкции переносился трижды, не вышел из стадии «планирование», расходы были оптимизированы на 25%. При этом проводились частые ремонты отдельных элементов.

По мнению Службы, таяние вечной мерзлоты под фундаментом резервуара на ТЭЦ-3 может носить локальный характер и вызвано техногенными причинами.

Но быстрое и обширное (длина трещины до 2,5 м) разрушение стенки резервуара стало возможным по причине ее изношенности. Ржавчины.

Из отчета Службы по финансовому контролю

«Упомянутая экспертиза резервуара № 5 ТЭЦ-3 ХАДТ показала значительное превышение предельных отклонений по ряду элементов нижнего пояса резервуара, где впоследствии произошел разрыв с выбросом топлива. При гидравлических испытаниях деформация стенки превысила максимально допустимое значение более чем на 30%. Кроме того, на основных конструкциях резервуара отсутствовала антикоррозийная защита. Вместе с недостаточным объемом поддерживающих ремонтов и затягиванием полноценной реконструкции это могло привести к случившемуся разрушению стенки резервуара».

Контролеры наметили следующие места возможных катастроф — ТЭЦ-1 НТЭК, Норильская, Кайерканская и Дудинская нефтебазы.

Контролеров обвинили в предвзятости и некомпетентности. Звучали и намеки, что сам отчет — не больше чем виток войны между главными акционерами «Норникеля» Потаниным и Дерипаской.

Все эти три недели я пыталась связаться с «Норникелем». Я получила много помощи от его сотрудников, но официально разговаривать со мной никто не хотел.

Но после того, как нам не дали вывезти пробы, после того, как нам удалось зафиксировать слив с ТОФ, интервью было назначено. Со мной захотел поговорить директор Заполярного филиала компании Николай Николаевич Уткин.

Я приехала на интервью с песком в волосах. Я ездила в окрестности хвостохранилища Лебяжье, чтобы узнать, что будет, если сбросы с ТОФ не остановятся.

Там будет серая пустыня с мертвыми деревьями, где ветер гоняет пыль.

Через пустыню течет мертвая река Купец, по берегам которой когда-то ходили олени.

Из серой пульпы выступает рыжий ржавый окислившийся металл.

Я не знаю, как описать то, что я поняла там.

Офис Заполярного филиала «Норникеля» находится в самой красивой сталинке Норильска на самой главной улице самой главной площади.

Внутри ничего не напоминает сталинку. Световые панели, быстрые лифты. На столе в кабинете директора стоят бутылочки с водой Evian.

На интервью присутствует Андрей Грачев, глава отдела по взаимодействию с органами власти, московский, центральный офис. Он организовал это интервью. Он смотрит на меня через стол и произносит: «Когда требуется оправдание, тогда оно всегда рядом».

— Мне не в чем оправдываться, — говорю.

— Я не прошу у вас оправданий. Случается горе, и появляются люди, которые это горе усугубляют.

Горем он называет разлив.

Николай Николаевич Уткин бодр, подтянут, дружелюбен. Он приходит с распечатанными ответами на мои вопросы, но почти не заглядывает в них. Он говорит час, и я считаю важным привести следующие его слова.

Говорит директор Заполярного филиала «Норникеля» Николай Уткин

— Авария произошла в вечернее время. Во второй половине дня. Мы обнаружили уже пятно в районе Далдыкана у ручья в районе воскресенья. Это было точно 31-го числа. Наша газоспасательная служба 31-го числа, выйдя на место по кромке пятна в реке Амбарная, сразу же установила боновые заграждения. Более того, сразу мы пятно купировали, оно не дошло до устья реки Амбарная. Нам еще и повезло с тем, что и в субботу и в воскресенье, в пятницу и в понедельник, и во вторник, в течение 5 дней дул реально штормовой северный ветер, который дул со стороны озера Пясино, в этом плане, можно сказать, помог тому, что пятно по течению не пошло дальше. Оно двигалось очень медленно, у нас как раз было время среагировать и не допустить попадания в озеро, в дальнейшую систему реки Пясины. В воскресенье мы отработали с профессиональными морскими спасателями из Мурманска, которые были приглашены. Они прибыли в понедельник и уже на месте устанавливали свои заградительные боновые заграждения.

У нас солярка высокого качества, дизельное топливо, оно арктическое, что подтверждено на сегодня всеми гостами на это топливо. Там мало парафинов, очень много летучих веществ. Более того, это подтверждено на периоде всей работы на других ЧС горами проб, вы знаете, их сделано очень много. И пробы отбирались не только с водной поверхности, не только на реке Амбарная, озеро Пясино, реки Пясины, отбирались пробы Росприроднадзором, министерством природных ресурсов Красноярского края, прокуратурой, следственными органами. Свыше 600 проб мы отобрали.

Всякие заграждения насыпные сделали, дамбы, купировали всевозможные ручьи подземного характера. И вынимали грунт, в колодцы откачивали, собирали. Собрано грунта 42,5 тысячи тонн. Это на сегодняшние сутки. Все оно складируется с разрешения Роспроднадзора в специальные ангары бетонного типа, как днище, так и полностью закрытые, без возможности попадания влаги. У нас площади свыше 200 тысяч квадратных метров, подготовленные для этого грунта. Результаты: 33 тысячи тонн смеси собрано. По первой оценке, нам удалось собрать свыше 90%.

То, что произошло, это очень больно. Для меня как человека, и не будем говорить, насколько больно для «Норникеля». Для нас это очень важно, для компании, чтобы никакого следа и последствий этой аварии не осталось. Я считаю, это возможно.

Сделали выводы, вы понимаете, да? Есть версии разные. Тем не менее и у контролирующих органов одна из версий — растепление грунтов. У нас много построено в вечной мерзлоте. Мы понимаем, что нам здесь дальше жить и работать. Будем пересматривать подходы в части диагностики наших всех промышленных объектов. Цистерна действительно стоит на скале, но она проходит линзу вечной мерзлоты. Потепление, свая могла дать подвижку.

У нас выполнили замену листов именно днища, мы делали ремонт днища в 2017–2018 году. Вы понимаете, что топливо было полностью оттуда откачано. После ремонта мы провели гидравлические испытания обязательные, предписанные. Более того, получили заключение экспертизы промышленной безопасности после ее ремонта и также еще налили первый налив в цистерну, с применением акустико-эмиссионного контроля. Это одно из комиссионных требований, которое мы также выполнили. Вы же помните первую неделю, когда все это произошло? Много выдавалось всякой информации от контролирующих государственных органов, в интернете, в СМИ, еще где-то. Сегодня ведется следствие следственным комитетом, комиссией Роспотребнадзора, комиссией со стороны надзора за всеми авариями, инцидентами. Мы сами ждем результатов озвученных.

То, что вы видели, — это не коррозия, это гидроизоляция, которая была сделана опять же в период ремонта 2017–2018 года, о чем мы предоставили документацию. Но то, что у нас за год-два поверхность от дождя и резких температур она просто выгорает и такое складывается впечатление.

(Про вывоз проб.) Смеяться я не буду, хотя в другой ситуации меня бы рассмешило. Я наслышан об этой ситуации, я точно могу сказать, никакие службы Заполярного филиала, ни департамент безопасности — мы никак не участвуем. Департамент безопасности — это сохранность объектов, предотвращение хищений продукции, это важная функция, но точно внутри контура нашего предприятия, не вовне. Это однозначно.

(Про сброс.) Подтверждаю, что в нарушение всех правил эксплуатации хранилищ руководством (Талнахской обогатительной) фабрики было принято решение в целях недопущения. Действительно, был дождь, паводок, было принято решение слива — не хвостов, а именно зоны отстоя воды, которая сегодня идет обратным водоворотом, обратно заходит на фабрику. Для «Норникеля» это вопиющий случай, инцидент. Мы с ним будем разбираться в очень жесткой форме. Мы так не работаем в «Норильском никеле». То, что произошло, это вопиющий случай. Нами сразу же были отстранены от действий и от своих должностных обязанностей и директор фабрики, который принимал решение, и главный инженер, и заместитель главного инженера, т.е. все самые высокие должностные лица. Мы уже вчера назначили расследование, оно будет беспристрастным, никто ничего не собирается покрывать. Мы этот факт признали сразу же в воскресенье. Они качали с 3 до 9 утра приблизительно. Примерно тысяча кубов в час. Когда поступил звонок по диспетчерской линии уже в главное управление, сразу же были вызваны соответствующие службы и это все остановлено. До 17 июля мы завершим расследование с самыми жесткими выводами в отношении себя самих. Я лично считаю, что это неподобающее поведение.

В рамках расследования мы все это будем проверять. В том числе про 20-е число. У нас же есть система журналов, мы ее поднимем, проверим. Просто так действия работники не совершают. Все фиксируется. Начата проверка Росприроднадзора. Оперативно были отобраны пробы. Я там был. Деревья там зеленые в принципе. У нас желтые деревья везде по тундре, не только в том месте. Я предлагаю просто не дискутировать на эту тему. Нет, я с удовольствием готов подискутировать, но. не хотел, чтобы, как в первые дни много версий, а потом стали рассыпаться, и стало понятно, другие выводы точные. Давайте дождемся.

Экология — это не болезненная тема, она сейчас во главе угла компании. Потому что «Норникель», то, что делал, то, что делает, — экология во главе угла нашей задачи. По минимизации выбросов загрязняющих веществ — основная наша задача. Минимизировать, по сути, мы хотим, чтобы люди забыли серу в воздухе. Сколько мы денег на это потратим, 2,5–3,5 миллиарда, это не главное.

В городе металлургов не глотнуть газку. Вы же были и в других городах, Челябинск, Магнитогорск, многих. Понимаете, это проблема не только Норильска. Она здесь острая, безусловно, никто не оспаривает, что это город-комбинат. Миссия основная, это, конечно, экология.

Ту историю (с Красными реками. — Е. К.), которая была, мы с 2016 года прекратили. У нас нет свежих проливов. У нас нет дренажей с хвостохранилищей. Да, есть история, которую мы поднимаем, есть сезонность, обильное таяние, мы этого не скрываем. Но мы сделали дамбы, валы, чтобы фильтровалось, чтобы не попадали. В этом году мы вообще не видели красного Далдыкана.

Если мы говорим про город, то через 10 лет точно должны появиться новые современные дома, по современным технологиям, как финны, канадцы строят. Таким я вижу Норильск через 10 лет. Это зеленый город. Город, где не ощущается запах серы в воздухе. Главное — счастливые лица норильчан.

Вот такие цели, которые мы для себя ставим. И лично я как работник «Норникеля», почему и работаю в этой компании: мне это по духу, когда предприятие в принципе особо сильно никто не заставляет, но оно имеет такие программы, их реализует, находит средства. Без какого-либо там, знаете, принуждения, скажем так.

Работа с коренными, с малыми коренными народами, которые нам небезразличны. Мы много уделяем этому внимания: как развить эти отношения — и эта авария нам показала в том числе. И с коренными я встречался два раза. Мы договорились, что нам надо не только сохранить тот уровень взаимодействия, помощи, независимой финансовой, совместных проектов, жилья в поселках, где они существуют, интернатов для их детей, ну и дальше развивать… Мы наметили пути развития. Мы наметили пути уже в рамках произошедшего вот этого случая. Мы будем [продолжать], начиная от выпуска малька породы ценных рыб до разведения поголовья оленей и строительства рыбозаводов. Это тоже важная вещь, которую делает компания. И я горд тем, что я сегодня участник вот этих вот позитивных, во всех смыслах слова, реалий, которые мы в «Норникеле» здесь реализуем. Негатива сейчас очень много. Я понимаю, никто не любит успешных. Но я здесь живу.

Человек везде влияет на окружающую природу. Своими действиями, поступками. Человека характеризует культура прежде всего. Поэтому мусор сортировать — это нужное дело, но главное, наверное, не это — а не мусорить для начала. Вот это, наверное, самое важное. Поэтому, если человек позволяет себе такое, можно дальше эту тему развить… Ведь надо понимать, что без экономики ничто не работает… Стоит отметить главное, что компания намерена и уже делает исключительные экологические проекты и мероприятия, что полностью исключает нагрузку на экосистему. Я бы все-таки, наверное, сказал так.

Ну а для людей: люди работают, люди живут… Это человеческие потребности, и все-все, что с этим связано. Еще раз говорю, что от этого зависит жизнь не только норильчан. Это ж край, налоги, которые мы платим государству, это много-много цепочек и звеньев.

— Сейчас до 40% бюджета… — отзывается Андрей Грачев.

— Это же не только жизнь Норильска. Если вам кажется, что вопрос можно закрыть только Норильском, и проблема решена. Нет. Так не получится.

Я бы хотел пожелать нам всем-всем перелистнуть эту страницу, да. И главное, главное — это то, что сегодня компания действительно делает многое. Вот эта авария никак-никак не повлияет, не ограничит нашу большую экологическую программу. Мы строим, мы будем дальше строить, будем реализовывать все экологические наши аспекты программы в рамках северных проектов, в рамках взаимодействия. Вот, я считаю, это важным.

Много-много выводов будет сделано еще впереди.

На прощание Николай Николаевич дарит мне книгу «Природа Таймыра».

— Мама звонит, — говорит Маша. — Сейчас будет и тебе, и мне.

Рябинины только что очистили от обоев еще одну стену в квартире.

— Совсем забыли родителей, — говорит мама в трубке.

— Папа нарыбачил что-нибудь? — спрашивает Вася.

— Ты кончай уже давай.

— Надо немного порядок навести. Вы же мои родители, вы должны меня поддерживать.

— Да ладно. Меня ухабом не перешибешь. Жить можно и в говне, и в болоте, но надо стремиться лучше жить.

— Чего в квартире сделали?

— Обдираем по чуть-чуть.

— Чего надо по чуть-чуть, надо нормально заниматься. Вы особо-то никуда не лезьте. Где работу будете брать, умники? Кончайте, у всех мамки и папки есть.

— Как воспитала, так и есть, мам.

— Ты немножко думай о семье.

Росприроднадзор оценил сумму экологического ущерба от разлива топлива на ТЭЦ-3 в 148 миллиардов рублей. Это беспрецедентный штраф для России.

«Объем ущерба водным арктическим ресурсам беспрецедентен. Сумма ему соответствует», — заявил министр природных ресурсов и экологии Дмитрий Кобылкин.

Компании предложили добровольно возместить ущерб. «Норникель» в ответ заявил, что будет оспаривать размер вреда. «По мнению компании, расчеты вреда, причиненного водным объектам и почве, выполненные Енисейским межрегиональным управлением Росприроднадзора, основаны на принципах, которые привели к искажению результатов и нуждаются в корректировке».

Через шесть дней после этого заявления лопнула труба с авиакеросином вблизи поселка Тухард. 44,5 тонны ушло в тундру. Труба (у нас есть ее снимки, и да, она ржавая и разошлась по шву) принадлежит компании «Норильсктрансгаз», входящей в «Норникель».

Источник