ехать так ехать сказал попугай когда кошка потащила его за хвост
Ехать так ехать сказал попугай когда кошка потащила его за хвост
Рентген строгого режима
Так память горя велика,
Глухая память боли.
Она не стишится, пока
Не выскажется вволю.
Мире Уборевич с любовью и благодарностью посвящаю…
Они прошли немного по Невскому проспекту и оказались на Дворцовой площади, замощенной круглым булыжником. Площадь была величественной и прекрасной. Зимний дворец, окрашенный однотонно в темную красную краску, раскинулся от края и до края ее. Не торопясь, они пересекли площадь и подошли к дворцу со стороны моста через Неву. Весь фасад здания был испещрен белыми какими-то неуместными дырочками.
– Пап, что это? – спросил мальчик.
– Это следы от пуль винтовок и пулеметов, во дворец стреляли вот из-под той арки, видишь? Это когда его брали.
– А зачем его было брать, он что, был чужой?
– Внутри заседало Временное правительство, красные хотели его выгнать и занять его место.
Они обогнули левое крыло дворца, вышли на набережную широкой Невы и пошли направо вдоль фасада. И тут мальчик увидел две большие круглые дыры в стене дворца между вторым и третьим этажами, это были следы уже не от винтовочных пуль.
– Пап, а это что? – снова спросил мальчик.
– А это стреляли пушки с крейсера «Аврора», который стоял за тем вот мостом. После этих выстрелов Временное правительство сдалось красным, все его члены были арестованы, и Россия стала Советской республикой.
Мальчик, которому было семь лет, плохо понял – красные, белые, но развороченные стены дворца и все, что говорил ему отец, хорошо запомнил. Его папа был огромный красивый мужчина в светлом элегантном летнем пальто, на голове у него красовалась форменная фуражка с зеленым кантом, на которой вместо кокарды сияли два скрещенных листика дуба – символ лесного ведомства, где служил его отец. Было это весной 1921 года в Петрограде.
Веди меня сегодня, память,
К далекой северной земле,
Там меркнет кровь моя, как пламя,
Полуистлевшее в золе.
День, которого я ждал десять лет, наконец пришел – меня арестовали и посадили во внутреннюю тюрьму МГБ, что на Литейном проспекте в городе Ленинграде.
Легко сказать «ждал». Это ожидание было самым мучительным периодом в моей жизни. Ежедневно, ежечасно думать, что вот-вот за мной придут, сегодня, завтра, может быть, днем, но, скорее всего, ночью.
Я всегда помнил день и час, когда пришли к нам «люди в штатском» и увели отца, увели навсегда. И только когда в 1941 году началась война, я, стыдно сказать, вздохнул с некоторым облегчением: теперь-то органам МГБ будет не до таких, как я, и если мне суждено погибнуть, то, скорее всего, я буду убит на фронте врагами моей России, а не пулей от своих «братьев и сестер, соотечественников и соотечественниц», как назвал нас в своей слезной речи наш Отец Родной и Учитель, Мудрейший из Мудрейших, когда Гитлер схватил Сталина за горло железной хваткой. Но все же я был не совсем прав, как позже выяснилось: органы МГБ хватали и сажали в тюрьму и во время войны «внутренних врагов» – детей и родственников репрессированных, и людей с иностранными фамилиями, особенно с немецкими или польскими. Но когда война окончилась, прежние тревоги вновь овладели мной, я понимал, что дамоклов меч вновь повис над моей головой. Я стал замечать, что и мой служебный телефон, и домашний подключены к подслушивающим устройствам, что ко мне стали подсылать подозрительных «товарищей», которые заводили со мной антисоветские разговоры или рассказывали политические анекдоты и наблюдали, как я отреагирую. И хотя я всегда помнил, что клеймо «сын врага народа» буквально светится на моем челе, не всегда мог удержаться от участия в политическом зубоскальстве и от всевозможных острот по поводу гениальности гениального вождя.
Среди моих друзей и знакомых в Ленинграде не было человека, который оправдывал бы неумелое руководство страной великим вождем. Все еще помнили страшные репрессии 1935 – 1939 годов и не могли ему простить чудовищные бедствия блокады, обрушившиеся на Ленинград из-за совершенно бездарного и безграмотного руководства войсками Верховным главнокомандующим. И по какому лезвию бритвы мы все ходили, я понял только во время следствия по моему «делу».
На машиностроительном заводе, где я работал начальником лаборатории автоматики, произошло событие, заставившее всех и меня не только задуматься, но и насторожиться. Рядом с кабинетом главного инженера завода появился еще один кабинет, но без надписи на двери, которая всегда была наглухо закрыта. Уже немолодая секретарша директора завода, знаменитая Ольга Анатольевна, сменившая на своем посту одиннадцать директоров, как-то шепнула мне, скосив глаза на закрытую дверь:
– Там два новых сотрудника, оба майора, будьте осторожны.
И я вскоре собственными глазами увидел двух майоров в штатском, которые с хмурым видом выходили из нового кабинета. Не теряя времени, они начали вербовать стукачей-осведомителей среди инженерно-технического состава конструкторских отделов и лабораторий завода. Я поступил на завод в 1938 году, многих сотрудников хорошо знал и со всеми был в отличных служебных отношениях. И вот многие сотрудники, главным образом молодые женщины, стали мне рассказывать, как их пытался завербовать в секретные сотрудники один из майоров. Конечно, рассказывали только те, кто не продал душу дьяволу и наотрез отказался подличать. И еще я успел заметить, что оба майора пристают к тем сотрудникам, у кого «рыльце в пушку»: имеющим репрессированных родственников либо носящим нерусские фамилии. Они недаром ели свой хлеб, и вскоре по заводу разнеслась весть, что арестован один из инженеров турбинного конструкторского бюро за шпионаж в пользу соседнего буржуазного государства. Об этом официально сообщил на общем собрании сотрудников конструкторского бюро один из майоров по фамилии Царев. Большинство инженеров завода к этому сообщению отнеслись с недоверием, знаем мы, дескать, энкавэдистов! Но некоторые сотрудники вспомнили, что арестованный инженер и в самом деле в конце войны ездил в командировку в Швецию и, может быть, действительно попал в лапы иностранной разведки? Кто знает, чужая душа потемки. Но почему – спрашивал я себя – его не судили открытым судом? Наш завод не военный, никаких особых тайн не было, вот бы и рассказали нам в его присутствии обо всех его грязных делах! Что-то тут не так, с тревогой рассуждал я, и мне надо быть особенно осторожным. И только через год, после окончания уже моего следствия, я узнал, что инженер получил срок не за шпионскую деятельность, а за беседу во время обеденного перерыва. Кто-то принес журнал «Америка», и все стали с интересом рассматривать его, и обратили внимание на статью с фотографиями о жизни американского фермера, и про себя сравнили жизнь советских колхозников с жизнью американского фермера. Все сравнивали молча, только он не удержался – и позволил себе вслух выразить свое восхищение. Этого восхищения оказалось достаточно для Военного трибунала, который и врезал инженеру по статье 58-10 часть 1 – десять лет строгого лагеря.
Ехать так ехать сказал попугай когда кошка потащила его за хвост
Приключения звездного торговца
В этой приемной, на фоне искрящегося пластика стен, среди высоких нефритовых колонн, уходивших в сводчатый полумрак потолка, в компании переговаривающихся и перемигивающихся машин, живая секретарша была, конечно же, анахронизмом. Иначе говоря, за письменным столом сидел совершенно сногсшибательный, рыжий и длинноногий анахронизм. Капитан Торрес лихо щелкнул каблуками и представился. Скользнувший по соблазнительным кривым взгляд неприятно зацепился за висевший на талии нидлер.
— Добрый день, сэр,— улыбнулась секретарша.— Сейчас посмотрю, освободился ли уже мастер ван Рейн.
Из включенного интеркома громыхнули трехмегатонные ругательства.
— Нет, видеосовещание еще не окончилось. Посидите, пожалуйста.
Прежде чем интерком замолчал, Торрес успел разобрать несколько фраз:
«Черти бы драли этого Николаса ван Рейна и всю Торгово-техническую Лигу! Самого бы его сбросить на Плутон без подштанников!»
С другой стороны, торговый князь имел полное основание опасаться наемных убийц и похитителей — при всей своей славе отличного стрелка. Но даже если и так, не очень-то вежливо вооружать секретаршу.
«Интересно,— с легким сожалением подумал Торрес,— она что, тоже одна из любовниц старого хрена? Возможно, и нет. Все равно ничего не выйдет, принимая во внимание напряженность отношений Братства с компанией, а заодно и со всей Лигой; ее контракт, несомненно, включает обычную для таких случаев клятву вассальной верности». За спиной рыжей секретарши красовалась эмблема Лиги — золотой, украшенный драгоценными камнями диск солнца, в центре его старинный ракетный корабль, а по краю девиз: «Вынесет любой груз». «»Вынесет»,— кисло усмехнулся капитан,— Это в каком же смысле — «вынесет»?» Под эмблемой Лиги висел фирменный знак этой конторы, Галактической компании «Пряности и спиртные напитки».
При вторичном включении из интеркома снова посыпались непристойности, но прежнего накала в них не было, аппарат словно бормотал ругательства себе под нос.
— Проходите, пожалуйста,— сказала девушка Торресу, а затем добавила уже в микрофон: — Сэр, мастер ложи капитан Торрес, по предварительной договоренности.
Астронавт встал и направился к двери кабинета, его худощавое, обветренное лицо напряглось. Встреча с такой шишкой — редкое событие, да и вообще он добрых десять лет не употреблял слова «сэр» и «мадам».
Одна из стен обширного кабинета оказалась прозрачной, где-то далеко внизу теснились отнюдь не низенькие здания Джакарты, а дальше — зелень, расцвеченная яркими пятнами тропических садов, и расплавленный блеск Яванского моря. По трем остальным стенам огромный (Торрес таких даже не видал) компьютер и полки, уставленные внеземными раритетами, а также, что удивительно, тысячами старинных печатных книг в роскошных кожаных переплетах, заметно потертых — хозяин явно держал их не для декорации. Беспорядок на необъятных размеров столе приближался к максимальной энтропии; среди канцелярского хлама выделялась небольшая, вырезанная из марсианского песчаного корня статуэтка святого Дисмаса. Несмотря на отчаянные усилия вентиляторов, воздух был насыщен густым, вонючим табачным дымом.
Посетитель четко отдал честь.
— Мастер ложи капитан Рафаэль Торрес, по поручению Братства. Добрый день, сэр.
— Так значит,— прорычал он утробным басом,— все ваши слова исходят от имени этого, слова доброго не стоящего союза.— Говорил ван Рейн с густым, как окутывавший его голову табачный дым, акцентом.— И от женщин тоже? Никогда не понимал, они-то как не стесняются своего в нем членства.
Нафабренные усы и длинная козлиная бородка нависали над золотым шитьем жилета; под жилетом не было ничего, кроме саронга, из-под которого высовывались слоновые лодыжки и широченные босые ступни.
— Да, сэр.— Сделав над собой усилие, Торрес говорил совершенно спокойно.— Хотя, конечно, разговор наш не будет официальным. пока. Я имею честь представлять все местные, расположенные на территории Содружества отделения, а ложи, находящиеся за пределами Солнечной системы, выразили свою солидарность. Насколько мы понимаем, именно вы будете представителем торговцев Лиги.
— В некотором роде. А ваши требования я отфутболю сотрудникам — тем из них, которые не успеют вовремя попрятаться в своих конторах и гаремах. Садитесь.
Не желая попадать в мягкие объятия кресла, капитан пристроился на краешке сиденья.
— Ситуация предельно проста,— резко сказал он.— Голоса уже подсчитаны, и результаты вряд ли вас удивят. Как вы понимаете, мы не объявляем забастовку, однако, есть там контракты или нет, пока с этой опасностью не будет покончено, мы не проведем ни одного корабля через Коссалут Борфу. А если кто-либо из владельцев попытается принуждать нас в судебном порядке, ему объявят бойкот. Мы попросили о сегодняшней встрече, мастер ван Рейн, чтобы внести в этот вопрос полную ясность и получить одобрение Лиги без излишнего шума, который может привести к настоящей сваре.
— Черт возьми, да вы же сами себе тупым ножом глотку перепиливаете.— Негоциант говорил неожиданно спокойно,— И дело не только в оплате да в комиссионных. Если прекратить регулярное снабжение сектора Антарес, там могут утратить привычку к лондонскому сухому джину и корице. Другие компании тоже не обрадуются потере доходов. Если, например, Технические Службы Джой-Бой перестанут посылать туда инженеров и ученых, колонии быстро обзаведутся своими собственными. Да кой черт, через несколько лет мы полностью потеряем весь тамошний рынок! Ну и что тогда? Вы в проигрыше, я в проигрыше, все мы в проигрыше.
— Ответ очевиден, сэр. Нужно проложить маршрут в обход Коссалута. Знаю, тогда он пройдет через области, опасные в астрономическом смысле, или крюк будет очень большим. Наши братья и сестры согласны на любой из этих вариантов.
— Что? — Невероятным образом мастер ван Рейн сумел басисто взвизгнуть,— Вы бы еще придумали обход из задницы в рот! Это же удвоит, учетверит расстояние! Оплата рабочей силы, амортизационные расходы, компенсации пострадавшим в авариях, страхование — все взлетит до небес. Годовые поставки уменьшатся в два, в четыре раза! Да мы же в трубу вылетим! Тогда уж лучше совсем забыть про Антарес!
Маршрут оказывался действительно дорогим, и Торрес это знал; а вот сумеет ли компания выдержать такие расходы или нет — дело темное, все их гроссбухи хранятся в тайне. Он терпеливо выждал, пока стихнет поток ругательств, а затем продолжил:
Апрель 2016 года
Роскосмос объявил 2016 год Годом Юрия Гагарина в честь 55-летия первого запуска человека на околоземную обриту. 12 апреля — 55 лет со дня первого полёта человека в космос
ОН сказал — «ПОЕХАЛИ!»
Двенадцатого апреля 1961 года в 09:07 часов по московскому времени с космодрома «Байконур» был произведен старт корабля «Восток». Так началась новая космическая эра — впервые человек смог взглянуть на свою родную планету из космоса. Звали этого первого покорителя космических пространств Юрий Алексеевич Гагарин. С этого памятного мига он стал настоящей легендой для всего человечества. А легенды, как водятся, сразу обрастают невероятными историями, правдивыми и вымышленными, разными.
Наверняка все хорошо помнят фразу, которую Юрий Гагарин произнес, отправляясь в первый космический полет. Она даже стала строкой песни. Помните? «Он сказал: “Поехали” — он махнул рукой, словно вдоль по Питерской пронесся над Землей». Биографы первого космонавта утверждают, что у этой простой, казалось бы, фразы есть глубокий литературный подтекст. И довольно остроумный.
Юрий Алексеевич Гагарин очень любил книги Диккенса. Особенно ему нравилось читать о забавных приключениях незадачливых джентльменов из «Пиквикского клуба». Произведение это Диккенс писал небольшими историями с продолжением, выходили приключения тонкими брошюрками и очень нравились читателям. Но настоящую сенсацию у современников писателя вызвал пятый выпуск «Записок Пиквикского клуба». В романе появился новый герой, да еще какой! Остроумный, веселый, неунывающий. Самый типичный житель Лондона — слуга мистера Пиквика Сэм Уэллер.
Очарование образу предавали афоризмы, которые по случаю то и дело изрекал Сэм Уэллер. Нужно сказать, что именно его литературоведы считают родоначальником черного юмора. Раньше Сэма, по мнению ученых, черным юмором пользовались только древние шумеры. В литературе для «черных афоризмов» даже термин такой появился, образованный от имени Уэллера — «уэллеризмы». Вот несколько шуток Сэма, перекочевавших из романа Диккенса в жизнь: «Выкладывай, да поживей, как сказал отец сыну, когда тот проглотил фартинг»; «Дело сделано, и его не исправить, и это единственное утешение, как говорят, когда отрубают голову не тому, кому следует»; «Долой меланхолию, сказал мальчик, узнав о смерти своей учительницы»; «Очень рад познакомиться с вами и надеюсь, что наше знакомство будет длительным, как говорил джентльмен, обращаясь к пятифунтовому билету». В романе еще множество других образчиков тонкого английского юмора, щедро рассыпанных Диккенсом по страницам.
Так вот, знаменитая фраза Юрия Гагарина «Поехали!» (если верить легенде) — это намек на один из афоризмов Сэма Уэллера. «Ну, поехали! В путь так в путь, сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки за хвост». Трудно сказать — правда это или вымысел, точно известно одно: первый космонавт очень любил хорошую шутку и был веселым и остроумным человеком. И то, что он любил читать, особенно Диккенса — тоже факт, не вызывающий никаких сомнений.
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Бранн Даша
Книга ««Я люблю» на всех языках мира»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
Организовав стол, Игорь достал первую бутылку и разговоры плавно потекли ниочем. Мы с Игорем вспоминали, как лазили на соседские огороды, воровали яблоки, клубнику. Первая бутылка быстро закончилась, Игорь из-за пазухи достал другую, но и она быстро кончилась. Правда мозги у всех уже поехали набекрень. Его тетя знала толк в настойках на спирту! Мы дружно сели и пригорюнились, как-то наливочка неочень пошла. Но тут один из парней, кажется его Антон звали, метнулся куда-то вглубь дома и буквально через минуту ввалился обратно в комнату, где мы сидели, а в руках он держал…САМОГОН. Три бутылки. Народ сразу воодушевился, а у меня как-то все мысли про институт вылетели из головы. Даже Алекс отошел на задний план.
Мне налили стакан, и я недолго думая выпила его залпом. Внутренности обожгло огнем, я выпучив глаза только и могла, что держась за горло открывать и закрывать рот. Ребята сидели и ржали, а Алена эта, послав мне снисходительную улыбочку, отпивала самогон из стакана с видом заправского эстета. В голову пришел донельзя банальный план просто ее споить. Встав на ноги и приняв величественную позу, тоесть, выставив одну ногу вперед и прижав свободную от стакана руку к груди, я продекламировала с акцентом: — На високой гаре Арарат жил адын пастух и било у него стадо авец. Но вот одна овца захатэла свабоды и ущла от стада! Долго брадыла она по горам и лугам, пока ей не повстречался волк и нэ слопал ее. Так випьем жэ за то, чтобы ныкто из нас нэ отдэлялся ат нашэва каллэктива!
Меня поддержал дружный смех компании, и мы опрокинули стаканы.
Я все не унималась: — «Поехали дальше!» — сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост из клетки. Давайте выпьем за то, чтобы не терять чувство юмора ни при каких обстоятельствах! — и мы снова выпили.
— Давайте выпьем за то, чтобы умереть спокойно, во сне, как мой дед, а не в страхе и с криками ужаса… как его пассажиры!
— Давайте выпьем водки за поколение, которое выбирает «Пепси»! Потому что нам больше достанется!
— Жизнь чудна и восхитительна — если выпить предварительно!
После шестого, произнесенного мной тоста, была выпита целая бутылка самогона и почти допита вторая. Эта мымра уже давно лежала головой в тарелке с порезанными огурцами, вот же слабачка! А у меня ни в одном глазу, ну это потому что я сидела на стуле. Я с умилением посмотрела на нее и произнесла, заметно заплетающимся языком последний тост: — До свидания! Трезвыми мы с вами сегодня не увидимся!
Нас, готовых к подвигам осталось четверо: Я, Игорь, Антон и Стас. Мы с Игорем решили вспомнить детство и позвали парней с нами яблоки воровать. Мы дружной компанией вывалились из дома, кто-то из парней успел еще пару бутылок самогона прихватить с собой, и пошли по улице.
— О,ребят смотрите какая яблоня!
— А кто на нее полезет-то?
— Не, я не полезу я пьяный.
Я, закатав рукава, вышла вперед: — Ребята, полезу я. Только скажите на какую из пяти яблонь мне лезть надо?
— Не не не, мать тебе точно нельзя! Вдруг ты не ту яблоню выберешь!
Я праведно возмутилась: — Я не ту! А ну смотрите и учитесь, пока я жива!
Я двинулась в сторону яблонь, но споткнувшись о какую-то ветку, растянулась на земле. Под ржач парней, я перевернулась на спину.
— Не ребят, что-то мне яблок уже не хочется! О,Игорь! А пошли, покажешь мне где ты работаешь. Ты трактор починил?
— А вот откуда ты знаешь? Ты проверял? А ну, пойдем проверим!
Как мы добрались до амбара, где стоял трактор, я не помню, видимо вступило в силу разрушительное действие спиртного. Дальше воспоминания идут какими-то отдельными кадрами.
Кадр. Мы куда-то мчимся во весь опор на тракторе, делая по глотку для храбрости из бутылки, и парни начали орать во все горло:
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Честь имею!
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Вступление. Человек без имени.
Эта книга имеет давнюю историю, и работал я над нею непростительно долго, иногда прерывая свой труд внутренними сомнениями — стоит ли продолжать? Была и своя предыстория. Я хорошо помню: это случилось в августе 1964 года, когда у нас и за рубежом отмечался трагический юбилей — ровно полвека со времени возникновения первой мировой войны, которую официальная пропаганда до революции именовала «второй Отечественной войной» — второй после войны 1812 года. Всегда свободный в выборе тем, я старательно вникал в подоплеку тех загадочных событий, которые эту войну вызвали. Мне было интересно забираться в дебри Большой Политики, которая выражалась в ультиматумах берлинской Вильгельмштрассе, в туманной казуистике лондонского Уайтхолла, в гневных нотациях венской Балльплатцен; мне хотелось знать, что думали тогда французские дипломаты на набережной Кэ д’Орсэ, как лихорадило римскую Консульту и чего боялись в Петербурге — в здании у Певческого моста, где располагалось министерство иностранных дел. Наконец, я был сильно заинтригован, прикоснувшись к тайнам разгрома армии генерала Самсонова. Какие злобные силы завели ее в топи Мазурских болот и оставили там на погибель? Кто виноват? И почему не сработала русская разведка?
Именно в эти давние дни, дни кровавого юбилея, мне привелось быть гостем в приятельском доме. Вот именно с этого вечера и начались кошмарные дни для меня, для автора.
Семья была культурная, а гости вполне грамотные.
Возник, помнится, разговор о Версальском мире. Казалось бы, немцам, потерпевшим поражение, только и радоваться условиям мира — ведь целостность Германии не пострадала, победители великодушно сохранили единство страны и нации. Но Германия взревела, словно бык, которого повели кастрировать. Немцы в 1919 году были раздавлены не тем, что Германия проиграла войну, — их угнетало сознание, что загублен идеал империи (с колониями и рабами). Таким образом, для немцев имперские понятия стали выше национальных. В этом отчасти и кроется секрет успеха, с каким Гитлер пришел к власти, обещая воскресить «третий рейх» — с колониями и рабами. Фюрера вознесло на дрожжах, заквашенных задолго до него. От крестоносцев-тевтонов до Гитлера — слишком большой путь, но он старательно обвехован для прихода фашизма — маркграфами, курфюрстами, канцлерами, кайзерами, писателями, епископами, философами и лавочниками.
Напротив меня сидела миловидная дама с удивительно живыми глазами, она держала на коленях большую муфту. Когда я удалился в соседнюю комнату, чтобы выкурить в одиночестве сигарету, эта женщина последовала за мной.
— Необходимо поговорить. Именно с вами, — сказала она. — Я обладаю рукописью мемуаров, которые вас как исторического беллетриста должны бы заинтересовать.
Я смолчал, ибо к чужим рукописям испытываю давнее и прочное отвращение. Возникла пауза, весьма неловкая для обоих. Ради вежливости я спросил — кто же автор этих воспоминаний?
— А разве не все равно? — ответила женщина. — Сейчас некрасивое слово «шпион» принято заменять нейтральным — «разведчик». Пусть даже так! Но дурной привкус от «шпиона» сразу же улетучится, если я вам сообщу: автор записок до революции был видным офицером российского Генштаба, он получил Георгия высшей степени за неделю до того дня, когда германский посол Пурталес вручил Сазонову ноту, которой кайзер объявил войну России. Россия еще не начинала мобилизацию, когда автор записок эту войну уже выиграл!
— Ситуация забавная, — согласился я. — Но я, мадам, терпеть не могу «шпионских» романов, в которых главный герой совершает массу глупостей и все равно остается хитрее всех. Я таких романов не пишу, и сам их никогда не читаю.
— Рукопись не содержит ничего детективного, — возразила дама. — Все было гораздо серьезнее. Автор воспоминаний предупреждал внезапность вражеского нападения, он имел прямое отношение к анализу пресловутого «плана Шлифена». Но и тогда имя его не было опубликовано! После революции служба этого человека, как вы и сами догадываетесь, тоже не афишировалась. Генерал-майор старой армии, он закончил жизнь генерал-майором Советской Армии. Согласитесь, что в течение одной жизни дважды стать генералом не так-то уж просто.
Я согласился. Из глубины обширной муфты женщина извлекла рукопись, скрученную в плотный рулон.
— Копий нету, — предупредила она. — Это единственный экземпляр. Скажу больше: я дарю вам записки. Вы вольны поступать с ними как вам заблагорассудится.
Мне показалось странным, что титульный лист в рукописи отсутствовал — ни названия, ни дат, ни имени. Повествование начиналось сразу — как обрыв в загадочную пропасть.
— Мадам, но тут не хватает многих страниц.
— Да, они изъяты умышленно. И пусть таинственный автор всегда останется для нас безымянным. Мало того, считайте, что этот человек был, но его и не было.
Такое заявление даже покоробило меня:
— Неужели при всех его заслугах перед Отечеством он никогда не поминался в печати?
— Однажды, — тихо произнесла дама. — Совсем недавно о нем кратко сообщил Владимир Григорьевич Федоров.
— Напомните, какой это Федоров?
— Федоров тоже не назвал его имени?
— Думаю, что Федоров имени его и не знал. Зато он хорошо запомнил внешность: когда этот офицер Генштаба поворачивался в профиль, это был профиль. Наполеона!
Я сказал, что образцовый агент должен обладать заурядной внешностью, чтобы ничем не выделяться из публики:
— А с лицом Наполеона разоблачение неизбежно. Дама до конца затянула на муфте застежку- молнию.
— Значит, повезло, — последовал ответ. — Не забывайте, что у французов есть хорошая поговорка: если хочешь остаться незаметным на улице, остановись под фонарем..
Прошло немало лет, и я начал думать, что этой женщины давно нет в живых, она никогда не напоминала о себе. Между тем шли годы. Я не раз подступался к анонимной рукописи, не зная, как вернее использовать материал, в ней заключенный. Лишь после написания романа «Битва железных канцлеров» я начал улавливать взаимосвязь между зарождением Германской империи времен Бисмарка и теми дальнейшими событиями, которые коснулись анонимного автора.