есенин я такой же как вы пропащий

⛵️ Да! Теперь решено. Без возврата

В 1922 году Есенин окончательно разрывает с деревней, оставляя себе только детские и юношеские воспоминания и не видя себя более в селе, на вчерашней Родине. На фоне этого разрыва и пишется стихотворение «Да! Теперь решено. Без возврата», в котором всё объясняется – что в строках, что между ними.

Смысл стихотворения

В начале 20-х годов деревня уже не та, там нищета и нет былой романтики. Если нищету Есенин ещё мог пережить, то он не воспринимает село в сегодняшнем виде, под красным кумачом, который не принёс ожидаемого достатка, но поломал сельский быт. Ничего из былого не осталось, но что ещё хуже, его творчество никому не нужно в деревне – там его если кто и помнит, так только как озорника и хулигана. Поэт ставит точку и с головой уходит в омут городских страстей, понимая, что это его путь на плаху.

На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.

Начало 20-х годов является переломным для Есенина – деревня стала другой и в неё нет места поэту, а в городе он так и остался чужим – мальчишкой из Рязанской губернии. Знакомых и поклонников много, настоящих друзей мизер, а власти пытаются поставить поэта на «путь истинный», сделав из него второго Маяковского. Проблема в том, что душу не обмануть, Сергей не хочет, да и не может быть рупором революции. Да, он иногда пишет «оды» советской власти, но это жизненная необходимость, а не порыв души.

Старого больше нет

Старого в 1922 году уже нет, а всё новое для него чуждо – все меньше поклонников понимают его творчество, как хочет сам поэт, всё больше появляется завистников, всё меньше становится настоящих друзей. Автор стихотворения всё чаще ищет выход в загулах, где общается с обитателями дна. Они его тоже не понимают, но в них Есенин видит хотя бы остатки искренности и не боится повернуться к ним спиной. Они такие же пропащие, как и он, и это роднит поэта с бандитами и проститутками – они хотя бы не лукавят и не ждут от жизни пряников.

Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

Сам поэт видит город как своё кладбище, где он погибает физически и духовно, но не может выплыть из омута, так как корни оторваны. Сергей после 1920 года похож на эмигранта, у которого уже нет старой Родины, а на новом месте он чужой – не такой как все, с клеймом пьяницы и хулигана.

Кабаки заменили деревню

В последние годы кабаки во многом заменили Есенину деревню, ведь ещё из Библии известно, что свято место пусто не бывает. Пьянство не самоцель Сергея, это способ забыться и возможность ускорить течение времени, чтобы поскорее разрешился вопрос, что же дальше, как жить, не имея корней в деревне и оставаясь не понятым в городе. Для деревни Есенин горожанин, для города деревенщина, которая не хочет идти шаг в шаг со строителями социализма.

Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

Есенин идёт в кабак не с радостью, а в печали, свесясь головой – вот ответ, который помогает понять состояние поэта в это время. Да, ещё будут попытки найти себя в городе и начать новую жизнь, вспомним брак с Толстой, но это лишь судороги, это лишь хаотичные попытки зацепиться за жизнь, заново найти себя.

Красивый и глубокий по восприятию стих, в котором строки пропитаны тоской безысходности, окружившей поэта и закрывшей собой голубой цвет неба. Стихотворение легко заучивается и позволяет понять состояние Сергей в последние годы жизни.

Текст стихотворения

Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

А когда ночью светит месяц,
Когда светит. черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
«Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад».

Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.

Завершает анализ стихотворения клип Монгол Шудан на слова Есенина.

Источник

Есенин я такой же как вы пропащий

Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

А когда ночью светит месяц,
Когда светит. черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
«Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад».

Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.

Mein Köter, der alte, hat ausgewinselt,
Ohne mich krümmt die Hutte ihr Kreuz.
In Moskauer Straßen, den verwinkelsten,
Hat Gott mir den Tod vorgezeigt.

Ich lieb diese Stadt, die verknäuelte Kordel,
So gedunsen und siech sie auch sei.
Hier schlief die asiatische Horde
Ermüdet auf goldenen Kuppeln ein.

Und, wenn sich nachts die Mondscheibe zeigt,
Und es heller wird. Der Teufel mag’s fassen!
Ich gehe, den Kopf tief herabgebeugt,
In meine Kneipe, schräg durch die Gassen.

In der Höhle herrscht wildes Gelärme,
Doch die Nacht hindurch, bis der Morgen anbricht,
Deklamier ich für Prostituierte Verse,
Verheize mit Gaunern reinen Sprit.

Immer öfter gibts Herz sich die Sporen
Und mir springt’s von den Lippen, mißglückt:
«Ich bin auch, so wie ihr, ein Verlorener,
Für mich führt kein Weg mehr zurück».

Источник

Матерные стихи Есенина (18+)

Осень гнилая давно уж настала

Осень гнилая давно уж настала
Птицы говно начинают клювать.
На старом заборе ворона насрала
Ну и погода, итить твою мать

Снова выплыли годы из мрака
И шумят, как ромашковый луг.
Мне припомнилась нынче собака,
Что была моей юности друг.

Нынче юность моя отшумела,
Как подгнивший под окнами клен,
Но припомнил я девушку в белом,
Для которой был пес почтальон.

Не у всякого есть свой близкий,
Но она мне как песня была,
Потому что мои записки
Из ошейника пса не брала.

Никогда она их не читала,
И мой почерк ей был незнаком,
Но о чем-то подолгу мечтала
У калины за желтым прудом.

Я страдал. Я хотел ответа.
Не дождался. уехал. И вот
Через годы. известным поэтом
Снова здесь, у родимых ворот.

Та собака давно околела,
Но в ту ж масть, что с отливом в синь,
С лаем ливисто ошалелым
Меня встрел молодой ее сын.

Мать честная! И как же схожи!
Снова выплыла боль души.
С этой болью я будто моложе,
И хоть снова записки пиши.

Рад послушать я песню былую,
Но не лай ты! Не лай! Не лай!
Хочешь, пес, я тебя поцелую
За пробуженный в сердце май?

Поцелую, прижмусь к тебе телом
И, как друга, введу тебя в дом.
Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я люблю в голубом.

Не смотри, что рассеян в россыпь

Не тужи, дорогой, и не ахай

Ветер веет с юга и луна взошла

Не пришла ты ночью,
Не явилась днем.
Думаешь, мы дрочим?
Нет! Других ебём!

Пой же, пой! В роковом размахе

Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хую
Не умру я, мой друг, никогда.

Да! Теперь — решено без возврата

Да! Теперь — решено без возврата
Я покинул родные края,
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом мой давно ссутулился,
Старый пёс мой давно издох,
На московских изогнутых улицах
Помереть, знать, судил мне Бог.
А я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия опочила на куполах.
А когда ночью светит месяц…
Когда светит чёрт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак;
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролёт до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандюгами жарю спирт.
Сердце бьётся всё чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
«Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад.»
Назкий дом без меня ссутулился,
Старый пёс мой давно издох,
На московских изогнутых улицах,
Умереть, знать, судил мне Бог.

Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?

Вы, любители песенных блох,
Не хотите ль пососать у мерина?

Полно кротостью мордищ праздниться,
Любо ль, не любо ль, знай бери.
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленный веник зари.

Скоро заморозь известью выбелит
Тот поселок и эти луга.
Никуда вам не скрыться от гибели,
Никуда не уйти от врага.

Вот он, вот он с железным брюхом,
Тянет к глоткам равнин пятерню,
Водит старая мельница ухом,
Навострив мукомольный нюх.
И дворовый молчальник бык,
Что весь мозг свой на телок пролил,
Вытирая о прясло язык,
Почуял беду над полем.

Ах, не с того ли за селом
Так плачет жалостно гармоника:
Таля-ля-ля, тили-ли-гом
Висит над белым подоконником.
И желтый ветер осенницы
Не потому ль, синь рябью тронув,
Как будто бы с коней скребницей,
Очесывает листья с кленов.
Идет, идет он, страшный вестник,
Пятой громоздкой чащи ломит.
И все сильней тоскуют песни
Под лягушиный писк в соломе.
О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка,
Се изб древенчатый живот
Трясет стальная лихорадка!

Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?

А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
По-иному судьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плес,
И за тысчи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.

Черт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце.
Хорошо им стоять и смотреть,
Красить рты в жестяных поцелуях, —
Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной «аллилуйя».
Оттого-то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
Оттого-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой.
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.

Источник

Возвращение на родину

Я посетил родимые места,
Ту сельщину,
Где жил мальчишкой,
Где каланчой с березовою вышкой
Взметнулась колокольня без креста.

Как много изменилось там,
В их бедном, неприглядном быте.
Какое множество открытий
За мною следовало по пятам.

Отцовский дом
Не мог я распознать:
Приметный клен уж под окном не машет,
И на крылечке не сидит уж мать,
Кормя цыплят крупитчатою кашей.

Стара, должно быть, стала…
Да, стара.
Я с грустью озираюсь на окрестность:
Какая незнакомая мне местность!
Одна, как прежняя, белеется гора,
Да у горы
Высокий серый камень.

Здесь кладбище!
Подгнившие кресты,
Как будто в рукопашной мертвецы,
Застыли с распростертыми руками.
По тропке, опершись на подожок,
Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
«Прохожий!
Укажи, дружок,
Где тут живет Есенина Татьяна?»

«Татьяна… Гм…
Да вон за той избой.
А ты ей что?
Сродни?
Аль, может, сын пропащий?»

«Да, сын.
Но что, старик, с тобой?
Скажи мне,
Отчего ты так глядишь скорбяще?»

«Здорово, мать! Здорово!» —
И я опять тяну к глазам платок.
Тут разрыдаться может и корова,
Глядя на этот бедный уголок.

На стенке календарный Ленин.
Здесь жизнь сестер,
Сестер, а не моя, —
Но все ж готов упасть я на колени,
Увидев вас, любимые края.

Пришли соседи…
Женщина с ребенком.
Уже никто меня не узнает.
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.

Ах, милый край!
Не тот ты стал,
Не тот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеется рот.

Конечно, мне и Ленин не икона,
Я знаю мир…
Люблю мою семью…
Но отчего-то все-таки с поклоном
Сажусь на деревянную скамью.

И вот сестра разводит,
Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,
О Марксе,
Энгельсе…
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал.

Источник