Как работают современные ученые и что думают о современной науке
«Отдача от научной работы идет на убыль». Почему современные университеты тормозят работу ученых
В последние годы многие ученые объявляют о стагнации и близкой смерти своих областей знания — начиная с философии и психологии и заканчивая математикой и физикой. Действительно ли человечество исчерпало свой интеллектуальный ресурс — или проблема всё же в устройстве научных институций? Экономист Ной Смит в журнале Chronicle критикует современную систему высшего образования, распределение грантов, а также правила публикации и рецензирования научных статей за то, что они препятствуют развитию науки.
В последние годы появляется всё больше статей, авторы которых пишут о том, что их научные дисциплины зашли в тупик. Последний пример — пост Лиама Кофи Брайта об аналитической философии:
«Аналитическая философия — тупиковая область исследований. Люди сомневаются не только в том, что она может решить свои проблемы, но даже и в том, что эти проблемы вообще стоит решать. Предпринятые во второй половине ХХ века попытки систематизировать аналитическую философию потерпели неудачу, и нет никакой ясности относительно того, что делать дальше. Думаю, надежда на создание рациональной и обоснованной теории умерла навсегда».
В качестве еще одного примера можно привести книгу Сабины Хоссенфельдер «Затерянные в математике: как поиски красоты заводят физиков в тупик» (2018), рассказывающую об упадке физики элементарных частиц из-за стремления ученых разрабатывать элегантные теории вместо теорий, объясняющих реальность.
Книге предшествовало несколько статей, в которых отмечалось, что Большому адронному коллайдеру так и не удалось обнаружить хоть какие-нибудь отклонения от Стандартной модели (хотя эксперимент Muon g-2 всё еще может предоставить новые результаты).
Не стоит забывать и о многочисленных книгах и статьях, посвященных бесперспективности теории струн.
Тайлер Коуэн считает, что экономическая наука в последние годы переживает упадок. Лично я с ним не согласен, ведь за последнее время появилось множество качественных и доступных эмпирических исследований в этой области. Но, возможно, Коуэн имеет в виду теоретическую экономику. Еще в 2012 году он жаловался, что новых интересных теорий не было с 1990-х годов.
В 2013 году Кит Дэвлин, руководитель Стэнфордской открытой программы математического образования, выразил обеспокоенность тем, что «математике, какой мы ее знаем, уже в следующем поколении может прийти конец».
Некоторые опасаются, что нейробиология уничтожит психологию.
Да и вообще, если выбрать научную дисциплину Х и забить в Google «конец Х», то вы легко найдете какое-нибудь вышедшее за последние десять лет эссе, в котором либо высказывается предположение, либо безапелляционно утверждается, что с этой дисциплиной покончено.
Нормально ли это? Или все исследователи склонны считать, что их дисциплина переживает кризис — по крайней мере, до тех пор, пока не появляется новое важное открытие? В конце XIX века многие считали, что с физикой покончено, а затем появились теория относительности и квантовая механика. Возможно, нынешнее посыпание головы пеплом необоснованно?
Может, и так. А может, все важные открытия уже были сделаны, а нам остается лишь скрести по сусекам в поисках немногих оставшихся во Вселенной тайн. Это мнение отстаивают, в частности, Николас Блум и его коллеги из Стэнфордского университета в статье «Действительно ли делать открытия становится всё труднее?» (2020).
Но есть еще третья возможность. Что, если методы, с помощью которых мы проводили научные исследования со времен Второй мировой войны и до сих пор, не способствуют новым открытиям? Подумайте о том, как устроен современный университет. В соответствии с немецкой моделью, каждый профессор занимается одновременно преподаванием и исследованиями. Мы, как правило, не задумываемся о том, почему эти два вида деятельности совмещаются (это отдельная тема).
На практике данная модель означает, что количество профессоров, занимающихся исследованиями, определяется не необходимостью в их проведении, а спросом на высшее образование.
Спрос на разные дисциплины разный: если есть больше желающих изучать экономику, то университет наймет больше профессоров экономики.
Это, в свою очередь, значит, что американская система высшего образования — а также системы других стран, которые ее переняли — переполнена профессорами, которых наняли преподавать, но которые должны доказывать свою состоятельность, занимаясь исследованиями.
Они должны публиковать статьи, чтобы сохранить место, независимо от того, есть ли интересные темы для исследований. А научные журналы, зная, что закрывать двери перед молодыми исследователями вредно для всей системы, охотно публикуют новые статьи.
Следствие всего вышеописанного — замедление исследовательской деятельности. С одной стороны, чем больше исследователей, тем больше открытий и тем более высокий социальный возврат на инвестиции (по крайней мере, на данный момент). С другой стороны, с точки зрения каждого отдельно взятого исследователя кажется, будто проделывается всё меньше и меньше работы, поскольку количество новых открытий на одного исследователя и на одну статью снижается.
Другими словами, отдача от научной работы идет на убыль. Создается впечатление, что многие дисциплины сходят на нет, так как люди сравнивают свежесть современных статей со свежестью статей предыдущей эпохи, когда было намного меньше студентов, а следовательно, и намного меньшая необходимость в публикации статей.
Вдобавок, система устроена так, что все ищут новое в тех областях, которые предоставляли новые открытия раньше, тогда как самые большие дивиденды можно получить, если пойти в новом направлении и создать новую область.
Что стоит за этой вспышкой открытий? Прогресс в электротехнике и информатике, подтверждение верности закона Мура, возможность создавать большие наборы данных благодаря интернету.
Но, как утверждают Блум и его коллеги, обеспечивать рост производительности процессоров в соответствии с законом Мура становится всё труднее, так как для этого требуются всё бóльшие денежные вливания и трудозатраты. Другими словами, область ИИ обязана своим стремительным развитием другим развивающимся областям.
Представим себе, что каждое направление исследований — это жила руды. Руду, залегающую ближе к поверхности, получить легче. Чем дальше вглубь, тем труднее добыча. Но иногда удается наткнуться на новую жилу — тогда добыча снова становится легкой и быстрой.
Проблема в том, что устройство современных университетов мешает людям следовать этому принципу.
Во-первых, новых исследователей нанимают старые исследователи. А старые исследователи предпочитают нанимать тех, кто занимается изучением знакомых им тем, задает знакомые им вопросы и использует знакомые им методы. И это не только мое мнение. Об этом писали Пьер Азуле и его коллеги из Массачусетского технологического института в статье «Действительно ли прогресс в науке наступает с каждыми похоронами?». Вот ее аннотация:
Другими словами, когда старый уважаемый исследователь умирает, люди перестают заниматься старыми направлениями, которые разрабатывал он, и начинают заниматься новыми.
Во-вторых, правила рецензирования требуют, чтобы новое направление исследований было одобрено заслуженными исследователями. Другими словами, чтобы опубликовать новое исследование, нужно получить благословение от людей, которые занимались предыдущими исследованиями. Хосе Луис Ринкон обнаружил десятки примеров в науке, когда старая гвардия — по крайней мере, временно — сдерживала проведение новых исследований.
Наконец, ведомства по выдаче грантов отдают предпочтение испытанным направлениям исследований, а это означает уклон в сторону проверенных областей и проверенных методов. Само собой, в реальности всё не всегда так уж плохо; как пишет Алексей Гузей, ведущие исследователи, как правило, говорят ведомствам по выдаче грантов то, что те хотят услышать, а затем распределяют средства между научными сотрудниками, занимающимися другими, более полезными исследованиями. Но данная уловка лишний раз подтверждает, что деньги оседают в лабораториях старших, заслуженных исследователей.
Другими словами, причина нынешней стагнации научных дисциплин проста: они изначально обречены на стагнацию, а существующая система усугубляет эту тенденцию.
Но, возможно, ситуация не так уж трагична. Возможно, новые области настолько перспективны, что не нуждаются в больших грантах и благословении заслуженных ученых. Возможно, несколько независимых новаторов могут положить начало новым направлениям и без подобной поддержки, а за ними последуют другие.
Но когда знаменитые исследователи, неравномерно развивающие науку, попадаются в ловушку системы и тратят время, пытаясь решить трудные проблемы в давно существующих областях, вместо того, чтобы создавать новые области, система действительно препятствует прогрессу.
Как бы там ни было, слишком многие сегодня пытаются добыть оставшиеся крупицы руды из старых, истощенных жил — создать более совершенную динамическую стохастическую модель общего равновесия, более точно рассчитать массу бозона Хиггса и т. д. Это приводит к разочарованию среди людей, которые надеялись посвятить свою жизнь разгадыванию тайн Вселенной.
Важно поощрять не просто новые исследования, а новые направления исследований. Задавать вопросы, которые никто прежде не задавал. Использовать методы, которые никто прежде не применял. Создавать новые области, свободные от иерархий престижных научных журналов и заслуженных ученых.
Ответ: что же происходит с наукой в России
Я очень частично согласен с изложенным, и в первую очередь потому, что в статье в ряде случаев сделаны сомнительные акценты: что-то чрезмерно выпячено, чего-то недоговорено и сделан обобщающий рукоопускающий вывод.
Я подтверждаю: в России с наукой во многих аспектах хуже, чем в развитых странах. Но в целом не безнадежно. Худшие времена сейчас позади, и они также могут быть впереди, если не принять определенные меры. Описанные в указанной статье проблемы присутствуют, но являются второстепенными, существуют скрытые ямы и посерьезнее, чем отсутствие графы «наука» в программных документах неокомсомольских движений. Давайте же я их перечислю, а также приложу свой инсайдерский взгляд на современное состояние отрасли.
Мой топ проблем российской науки
Разбор
Тут слияние сразу нескольких проблем. Для лохматого деда-физика, выжившего в 90-е, коричневая лампа завода «Карболит», табуретка с линолеумом на сидении и спектрофотометр из ГДР сами по себе не являются чем-то плохим. То, что это выученная нищета, момент скорее психологический, присущий поколению. Я в своей короткой жизни видел много кафедЕр и лаб, заваленных лютым количеством свирепейшего говна, от треснутых эксикаторов до коробок с ксерокопиями публикаций 70-х годов, от неработающих трансформаторов с наполовину порванной обмоткой до слипшихся в нерушимый бетон реахимовских солей в темных банках. В принципе это не мешало людям иметь там же на столе современные аналитические весы или другие приборы и сносно публиковаться в признаваемых WOS отечественных журналах, но везде более-менее деятельные молодые ученые разгребали эти авгиевы конюшни под любым предлогом. То есть, люди сами могут быть не замотивированы что-то менять в обстановке, искренне не понимая, кому мешает разваливающийся стол из ДСП и компьютер с 1 Гб оперативы и монитором 1280*1600. Особенно остро это встает, когда составляется смета на грант — почти всегда оказывается лучше купить побольше центрифужных пробирок и новые антитела. Оборудование хорошего качества вообще по ценам лежит за гранью любого финансирования, даже с серьезных грантов покупать его довольно больно. Микроскопный объектив за миллион рублей, датчик Холла модели «рассыпуха» за 10 000 — это суровая реальность узкого рынка олигополий производителей сертифицированного лабораторного оборудования. Не каждому грантодержателю такое по зубам, и проще организовать центр коллективного пользования в институте (но тут есть свои нюансы, про них ниже, где я пишу про ЦКП).
Вообще подобные вопросы по оснащению, от мебели до нормальных приборов в центре коллективного пользования должны ложиться на администрацию, а не на конкретную лабораторию. Но наверное, ни у кого не возникает иллюзий о взаимодействии бюджетных денег и АХО в госучреждениях. Не уверен, что это проблема науки в чистом виде.
Что делать в такой ситуации молодому? Искать сильную лабораторию или взаимопонимания с завлабом. О’кей, я согласен на 20 000 доплаты к аспирантским 7000, но на работу хожу с 12 до 19 и три дня. Или: я согласен посвятить свою жизнь физике, от забора и до обеда, но и платить вы мне будете с гранта по 70 000 в первый год. Второй год можете меньше, но там будет публикация со мной первым автором, и уже институт доплатит мне ПРНД. После защиты — рекомендация на зарубежную стажировку. Или вы сразу нравитесь профессору в каком-нибудь Сколтехе, Курчатнике или ВШЭ, где аспиранту платят московскую медиану за сам факт его существования. Это уже чисто вопросы призвания, на самом деле: хотите нормальных денег, хотите интересную тему, хотите пинать балду, косить от армии и получать на игры в Стиме, живя у мамы. Пока еще все эти пути открыты.
Абзац подкреплен какой-то слабой аргументацией. «А у нас в Германии частные фонды». И что это за частные фонды — миллионеры, передающие грев своей alma mater, НКО в поддержку малоимущих талантливых студентов, фонды от богатых промышленников в развитие прикладных исследований? Это имеет большое значение.
На картинке во врезе написано, что «в России не наблюдается интереса бизнеса к инвестированию в науку». Я бы сказал, что в России не наблюдается бизнеса как такового – это либо средний бизнес, который пока еще не сидит, либо заматеревшие и легализовавшиеся представители дикого капитализма, которые сами в 90-е продали станки с отжатых заводов на металлолом ради своих особняков и мерседесов, и ждать от таких персонажей заботы о науке как минимум странно. Нет, можно убедить такого отслюнить денег — на храм, или на салон красоты племяннице, или вот этим сумасшедшим ученым — им в целом все равно. Но это не есть здоровое финансирование науки бизнесом.
Кроме того, отмечу, что разнообразные модные коммерческие научные структуры, типа Сколтеха, обмазываются современной мебелью, мониторами и учебным оборудованием по самые брови. Но они представляют собой неких провайдеров знания — приглашают профессоров, организуют учебный процесс, но не являются научной организацией в полной мере. Это хорошо именно для образования, но не для науки, которая должна иметь базу в виде научной школы, преемственности научных направлений. Без этого работа наемных коллективов по грантовым проектам — это и есть те разрозненные, фрагментированные знания, о которых автор упоминал в абзаце про высшее образование.
Я, честно говоря, не встречал аспирантов (вчерашних студентов), готовых к грамотному изложению собственной темы и технически подкованных к оформлению ее в виде проекта, гранта, да даже собственной диссертации. Я тоже могу привести пример истории.
Все, теперь по моему списку проблем.
Финансирование и напряжение
Про финансирование. Конечно, легко ныть, что денег мало. Но я рекомендую взглянуть сюда и отсортировать в таблице GPD (доля ВВП на науку) по убыванию. А у нас, напомню, госсектор финансирования наибольший, то есть, коммерческих денег он прибавит несильно выше 2% в общем, а вот для США показатели наверняка улетят в космос. В заинтересованность бизнеса в отечественной науке я не верю — уже 30 лет крупный бизнес здесь основан на сиюминутных сверхприбылях, а вкладываться в технологии… штоэта. Проще за бугром готовое купить.
При этом в России действительно надо восстанавливать инфраструктуру — многие лаборатории в НИИ до сих пор выглядят именно так (чуть не прослезился, когда смотрел), требуют современного оборудования (это и до Крыма были миллионы рублей за единицу) — и это, в общем-то, заботы государства. Пока что государственные программы выглядят так, что «этот кусок денег достанется только лучшим из лучших». Нет, цифры выигранных заявок выглядят красиво (пдф). Просто если вы не обеспечите загрузку вашего ЦКП на 80% времени, не привлечете 20% внешних исследователей, не будете публиковаться с этими приборами, то и денег не будет. (прим. Я безуспешно пытался снова отыскать протокол отбора заявок, где солидные учреждения пролетали на десяток миллионов из-за того, что у них не сходились часы загруженности приборов, подсчитанные администрацией и самим ЦКП, отсутствия доверенности на замдиректора, подписавшего заявку, и прочей бюрократической дребедени. На сайте минобра по этому адресу 404).
Вообще же, это не единственный пример давления государства на РАН. Явно это слишком самобытная, да еще и наполненная уважаемыми людьми структура, с которой приходится считаться, да и имущества в виде зданий институтов и приборной базы у нее очень много. Кое-где уже возникали имущественные споры на тему, что под учеными многовато дорогой московской земли.
История с реформой и введением эффективного менеджмента под эгидой ФАНО тоже не очень приятна, особенно на фоне последовавших слов тогдашнего министра Котюкова про то, что переводы коллективов на полставки представляют собой единичные случаи (по моим наблюдениям, как раз обратное было редким исключением).
В принципе, я не хочу углубляться в эти политические аспекты — на повседневную жизнь рядового сотрудника они влияют мало (хотя недовольство ощущалось на всех уровнях). А вот что реально в силах изменить каждому из тех, кто идет в науку — это стать немного международнее.
Международный языковой барьер
Для меня до сих пор загадка, почему даже мое поколение стабильно дерьмово знает английский язык. Мне, собственно, всегда было плевать на какие-то правила языка, за которые бьют линейкой по пальцам в школах и вузах — все хорошо, пока я точно понимаю сказанное и написанное, и понимают меня. Учить артикли и дифтонги довольно бессмысленно, сталкиваясь с реальностью в виде онлайн-лекций американского профессора с произношением «я не успел проглотить свой биг тейсти» или менеджера по продажам реактивов, который общается с тобой такими же короткими фразами, как в чате игры. Но это факт — людям не хватает навыка, времени, смелости, желания импрувить свой инглиш.
А русский язык — это проклятие отечественной науки. Давно прошли времена, когда некоторые области советской науки были на мировом уровне, все печаталось на машинках, лежало в библиотеках, и иностранец мог заморочиться и перевести интересующую его статью с русского. Сейчас, увидев в PubMed’е под названием статьи [Article in Russian], он закроет ее с таким же раздражением, как я закрываю все польские, французские, китайские статьи. Доступ стал настолько легким, а количество научного знания столь обширным, что нет смысла учить язык каких-то эльфов, не говорящих по-английски. Английский я не считаю лучшим, или более простым и удобным языком, просто раз уж исторически он стал популярнее остальных — имеет смысл придерживаться этого стандарта.
Разумеется, такое неумение еще в советские времена привело к замыканию на себя и окукливанию публикационной активности внутри границ страны. Средний ученый приходил в ужас от необходимости писать на английском или общаться с англоязычным рецензентом. В результате многие неплохие публикации до сих пор идут в разнообразные отраслевые журналы и прочие «Вестники», не участвуя в общепринятом в мире процессе цитируемости.
На эту тему еще сразу после развала СССР грамотно присели коммерческие структуры, наладив издание переводных версий российских журналов. Автор этих строк лично носил в издательства дополнительную пачку макулатуры на тему отчуждения своих прав на текст научной статьи издательству Pleiades.inc. Все было тихо-мирно, пока в 2018 не грянула некрасивая история: академическому издательству «Наука» стало совсем нечего есть, а его ключевой тендер перекупила кипрская дочка Pleiades со словами: «ну так давайте мы и вас купим заодно))0)».
Подробности истории можно прочесть здесь и в более ангажированном варианте здесь. Для восстановления деловой репутации той стороне пришлось назваться не меньше, чем спасителями российской науки, в ход также пошла тяжелая артиллерия в виде президента РАН. Но это так, забавный эпизод.
Кстати, вышеописанные переводы журналов на английский породили сложности. В Россию пришли крупные издательства и агрегаторы, вроде Web of Science и Scopus, которые рассчитывают цитируемость (импакт-факторы) журналов и присваивают им индексы, включают или исключают из своих списков (а по публикациям в журналах из этих списков у министерств тоже есть KPI для институтов и ученых). И никто нигде не может внятно ответить: Izvestiya Akademii Nauk: Seria Khimicheskaya — это основной российский журнал, и надо учитывать его цитируемость, или WOS должна считать импакт-фактор только для его переводного двойника Russian Chemical Bulletin? Это вообще один журнал или два разных? А почему у них два разных договора с авторами в двух издательствах? А что цитировать российским ученым в российских публикациях — российский или «международный»?
В общем, научные статьи достойны отдельной статьи.
Один из путей — это обращаться напрямую к иностранным профессорам, преподающим у вас в вузе (если такие есть, конечно), либо работать с теми из наших соотечественников, кто сам руководит научными группами за рубежом (в принципе таких людей немало). Но полноценная работа за рубежом — это все же для свежеиспеченных кандидатов наук.
Лично я считаю такой опыт крайне важным для развития науки в нашей стране, и к сожалению, чем меньше остается возможностей для такого научного обмена, тем хуже будет и нашей науке в том числе.
Отсутствие преемственности
Здесь я хочу обрисовать две главные проблемы.
Первая — это преемственность поколений. Когда около 10 лет назад я пришел в (как мне казалось) науку, дела там обстояли так: есть руководители подразделений сильно пенсионного возраста, есть люди калибра с.н.с. лет за 50 и есть аспиранты/свежие кандидаты 25-30 лет. Промежуточные по возрасту отсутствовали как класс, и вполне понятно почему – я совершенно никак не могу винить людей, которые в 90-е вместо аспирантуры пошли зарабатывать стремительно обесценивающиеся деньги.
Молодежь, естественно, оказалась социально и культурно слабосовместимой с «древними совками». Но если даже отбросить то, что старый профессор, который сам учился 50 лет назад во времена еще откровенно неразвитой науки, может иметь (а может и не иметь, я встречал и очень эффективных людей) устарелые взгляды и знания, он мало что может один в плане организации науки. Написание грантов, понимание, как их правильно написать по своей теме, но под госзадания и федеральные программы развития, — это все нетривиальные хинты, которыми владеет не каждый. Именно энергичный, но нюхавший пороху молодой старший научный сотрудник из выбитого поколения мог бы решать такие задачи. Но этого нет. Профессор уходит на покой, иногда в слишком прямом смысле, магистры разбегаются, его кабинет потрошится, а дело жизни прекращается. А может быть, это научное направление было стоящим, его просто надо было осовременить литобзором аспирантки, шарящей, как пользоваться pubmed и sci-hub’ом и вытянуть чисто деньгами. Кто теперь узнает.
Вторая — это преемственность ВУЗов и научных институтов. Я, наверное, неудачный пример, поскольку работаю не по специальности. Но я могу сказать, что институт вообще никак не открыл мне глаза на то, куда я должен после него идти. Я только смутно подозревал, что наполнен заметно устаревшими знаниями, и кому я такой нужен — непонятно. Это уже сильно позже я понял, что мог прийти с улицы в любой НИИ и спокойно работать и кайфовать от осознания «работаю в науке. » — в 22 мне норм было жить с родителями, а зарплат выше аспирантских 7000 тогда нигде толком и не было.
Опять же, только доучившись курса до 4-го, я понял, что чтобы идти в науку, мне нужно было поступать на факультет под странным названием «Высший химический колледж РАН», где уже со 2-го курса были курсовые работы в различных НИИ. А не байтиться на красивые слова промо-буклетов про «дизайн молекул с заданными свойствами». Сейчас я могу сказать, что неприятно тратить свою жизнь на неоптимальные решения. Может быть, ВУЗы когда-нибудь перестанут вкручивать хрен в уши студентам при поступлении, а займутся помощью им в профориентации.
Еще один важный момент. Я никогда не понимал, почему «наука и образование» так часто упоминаются вместе. Во всяких анкетах, опросниках, категориях на хедхантере, и во всей остальной жизни их лепят бок о бок.
В России активно развивают, насаждают развитие науки при университетах. Автор публикации, на которую я ссылаюсь в начале, приводил в пример региональный вуз и его неэффективность. У меня вопрос: а на хрена вообще региональному вузу научная деятельность?? Я понимаю, какой-нибудь старый университет, где есть научные традиции, как во многих европейских почтенных заведениях. Но зачем делать из этого какой-то очередной карго-культ? А давайте еще вспомним, что первые европейские университеты возникли в стенах монастырей и аббатств — и тоже откроем в монастырях филиалы институтов! Чем не устраивает совершенно нормальная модель приглашенного лектора в институте? Зачем все эти потуги на научную работу на кафедре силами полутора ассистентов? Вузовская аспирантура? Почему не дать одному специализированному учреждению (ВУЗ) делать свою работу, а другому (НИИ) — свою? Не так давно был крик души про аспирантуру на Пикабу — люди офигели, стали делиться историями про покупку подарков оппонентам, как им предлагали пойти в институтскую аспирантуру бить балду после диплома за копейки, но очень мало кто способен понять, что подобный беспредел происходит именно в вузовской аспирантуре, профанированной, на понтах, насажденной искусственно. Я в НИИ не видел ничего подобного, хотя теоретически и там возможна всякая дичь, плюс есть отраслевая специфика неформальных правил и взаимоотношений, например, в медицине. Но в целом, если ты в этой системе, никто не будет трясти понтами, просить денег за защиту (кстати! вот в институте я делал на диплом подарок кафедре, да) и устраивать прочий трэш.
Гораздо важнее, чем симулировать в ВУЗах чистую науку и требовать с них показатели, приглашать современных специалистов, знающих свой предмет и текущие тренды и технологии в этой области. Чтобы не просто начитывал учебное пособие или спецкурс, а еще и разъяснял: а вот это используется сейчас в органических светодиодах, а эта конструкция приборов совершила прорыв в масс-спектрометрии, а сейчас фирма «Цейсс» внедрила такую-то технологию на свои флуоресцентные микроскопы. Причем это можно точно так же засчитывать и профессорам, и ВУЗам в показатели эффективности — надо всего лишь немного подумать головой и поменять формулировки этих KPI.
Выводы
В целом, вопрос, стоит ли идти в науку в России пока еще почти тождественен вопросу «стоит ли идти в науку в принципе». Еще не все развалено, денежные вливания туда есть, однако идет давление за сферы влияния.
Это своеобразное занятие, требующее определенного самоотрешения, содержащее много рутины, писанины, соблюдения формальностей и субординации. Крайне желательно заниматься ей в крупных региональных центрах вроде столиц нашей родины, наукоградах СО РАН и т.п. – больше денег, возможностей, тем, запасных вариантов. Нужно всегда внимательно смотреть на качество публикаций коллектива — насколько вменяемую и современную науку они делают. Это же поможет косвенно оценить деньги в распоряжении лаборатории. Хорошо, если она выигрывает крупные гранты или работает в крупных федеральных проектах и в коллаборациях с другими институтами.
Следует понимать, что это конъюнктурная отрасль. Будучи в системе, вы кормитесь от государства и отстаиваете интересы важных и пожилых дядей родом из СССР. Если это претит вашим убеждениям — зарабатывайте хорошие баллы в школе, поступайте в ВШЭ и «заводите трактор».
Следует понимать, что околофутбол околонаука приносит заметно больше денег. За зарплатой лучше идти продавать медицинское оборудование, лабораторные расходники или химреактивы, хотя в таких местах опыт работы в НИИ сильно поспособствует взаимопониманию с покупателями.
Научное сообщество содержит в себе гадюшники практически на всех уровнях, от верхов РАН до рядовых коллективов. Ищите здоровый коллектив. Не участвуйте в дружбе против кого-нибудь и прочих игрищах.
Пока что существуют некоторые KPI для привлечения молодежи в коллективы, но решение насчет приема вас на работу, и на какую именно – будет за руководителем подразделения. Не стремитесь ему понравиться. Попытайтесь как можно раньше понять, устраивает ли он вас — это важнее.
Если вы хотите зарабатывать деньги заметно выше медианы, если вы хотите строго нормированный рабочий день до 6 вечера, если вы не планируете работать на одном месте больше трех лет, если вы не хотите карьерного роста, привязанного к определенной геолокации и/или иерархической системе, если не хотите сталкиваться с вредными условиями труда, если не хотите работать «на дядю» — российская (и не только) наука не для вас.
Получилось и так не коротко, но я что-то мог забыть. Добро пожаловать в комментарии.