зачем арапа своего младая любит дездемона как месяц любит ночи мглу а пушкин союз
А. Пушкин Зачем кружится ветр в овраге
«Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем Арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя условий нет.»(А. Пушкин. Езерский)
«Поэт идет: открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его.
«Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет».
— Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего.» (А.Пушкин. Египетские ночм)
___
И моя попытка перевода на финский.
Aleksander Pushkin
Siksi, ett; tuulille ja kotkallae
ja tyt;n syd;melle – ei ole lakia!
Sellainen runoilija on – kuten Aqvilon,
Mit; h;n haluaa, se siirt;;.
H;n lent;; kuin kotka,
ja kysym;tt; kenelt;k;;n
kuten Desdemona valitsee
symbolin syd;meens;!
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
У каждого поэта
Зачем Арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя условий нет.
Дорога здесь. Но ты не слышишь,
Идешь, куда тебя влекут
Мечты златые; тайный труд
Тебе награда; им ты дышишь,
А плод его бросаешь ты
Толпе, рабыне суеты.
У каждого поэта свой читатель,
Кто беден им, а кто богаче,
Какая разница? Издатель,
Лицом, с баблом кто, не иначе!
Проныра, как Фадей Булгарин,
Плевать ему, клиент бездарен,
Заказал превосходный переплёт,
Может кое-как в рознице пойдёт.
Но это уже не его забота,
Прибыль, хоть небольшую получил,
За чью-то поэтическую рвоту,
И книжный рынок ей заполонил.
Несут в мешках на свалку книги,
Как раньше, в скупку не берут,
Но на лит поприще интриги,
Есть, были и всегда будут!
Читатель есть, по крайней мере,
Пусть и один лишь, если верить, *
Писателю, гусиных перьев лет,
Вот кто не бедный ими был поэт!
А я признаться очень беден ими,
Корявый слог и никакой имидж,
Занят я, видно темами плохими,
Народ интересуется другими ж,
Которые никак мне не даются,
Или даются очень плохо,
Другие пусть за них берутся,
А мне они выходят боком.
За десять лет на Стихире,
Читателей совсем немного,
Но, наплевать на это мне,
Иду, раз выбранной дорогой.
Ну кто такой, он, здесь, читатель?
Во первых, сам, «поэт», «писатель»,
И, как мне объяснил один из них,
Чтоб бабу склеить он сюда проник!
Он задаёт мне свой вопрос ехидно,
Мол, он по делу тут, а я зачем?
С чего бы это, было мне обидно,
Нету читателей? Да нет проблем!
Случается, что под его метёлку,
Нет нет, да угодит моя безделка,
Кого-то значит угрожала зацепить,
Приходится пилюлю проглотить.
Так что скромней ты тут себя веди!
Со своей критикой, поосторожней,
Похож на mild мод, но и на moody!
И не прельщайся «мыслью ложной»:
И кому дали теперь право,
Награды раздавать поэтам,
И, рассуждая если здраво,
Отродья царского клевретам.
В 17-ом привёл Россию к краху,
И в целом, род тянул её назад,
Так спрашивается: какого ляха,
Наследию тому я был бы рад?
Спешит всей публике сказать,
О главной, видимо, заслуге,
А вирши как начнёшь читать:
Забытой всеми буниной потуги.
У этой же, в отличие от той,
Читатель не один, а вьётся рой,
Особенно, если она смазлива,
Восторгами завалят её чтиво.
Ту дамочку ещё можно понять,
Когда ж мужик начнёт перечислять,
Регалии свои, чины и званья,
Не уделяю я ему больше вниманья.
С такими темами, конечно,
Читатель будет, лишь один,
И, опасаясь его, вечно,
Рад уже тем, что не судим!
Как Гарик Зет дрожал когда-то,
Страницу, свою, досками забив:
«Посадят по статье УК за граты?»
Крест на стихи с испугу положив.
А рад то как, узнав что шум утих,
Доски убрал, но, как немой затих.
Так это был всего то детский стих:
http://www.stihi.ru/2013/01/07/1034.
Кровососущих, ядовитых змей,
Крыс и мышей, так ты скорей,
В чан чёрный суй этих тварей,
И спиртом всех, их, там залей!
Как бы залить пороки королевства,
Московского, что датского затмят,
Слишком уж много в нём беспутства,
А брался кто, наколбасят да спят.
* Хвостова, Буниной единственный читатель.
Пушкин ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ.
Зачем арапа своего младая любит дездемона как месяц любит ночи мглу а пушкин союз
– Quel est cet homme?
– Ha, c’est un bien grand talent, il fait de sa voix tout ce qu’il veut.
– Il devrait bien, madame, s’en faire une culotte.[1]
Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его. Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем.
Не смотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться: кроме права ставить винительный падеж вместо родительного и еще кой-каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем) – как бы то ни было, не смотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвратиться ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь новинького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? – красавица его покупает себе альбом в английском магазине и ждет уж элегии. Придет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле: тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще цветы ремесла! Каковы же должны быть невзгоды? Чарский признавался, что приветствия, запросы, альбомы и мальчишки так ему надоели, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь грубости.
Чарский употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище. Он избегал общества своей братьи литераторов, и предпочитал им светских людей, даже самых пустых. Разговор его был самый пошлый и никогда не касался литературы. В своей одежде он всегда наблюдал самую последнюю моду с робостию и суеверием молодого москвича, в первый раз отроду приехавшего в Петербург. В кабинете его, убранном как дамская спальня, ничто не напоминало писателя; книги не валялись по столам и под столами; диван не был обрызган чернилами; не было такого беспорядка, который обличает присутствие Музы и отсутствие метлы и щетки. Чарский был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках. Трудно поверить до каких мелочей мог доходить человек, одаренный впрочем талантом и душою. Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни. Он вел жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах, и на всяком званом вечере был так же неизбежим, как резановское мороженое.
Однако ж он был поэт и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете, и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего-нибудь новинького?
Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами, и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко ложатся под перо ваше, и звучн рифм бегут на встречу стройной мысли. Чарский погружен был душою в сладостное забвение… и свет, и мнения света, и его собственные причуды для него не существовали. – Он писал стихи.
Вдруг дверь его кабинета скрыпнула и незнакомая голова показалась. Чарский вздрогнул и нахмурился.
– Кто там? – спросил он с досадою, проклиная в душе своих слуг, никогда не сидевших в передней.
Он был высокого росту – худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые желтосмуглые щеки, обличали в нем иностранца. На нем был черный фрак, побелевший уже по швам; панталоны летние (хотя на дворе стояла уже глубокая осень); под истертым черным галстуком на желтоватой манишке блестел фальшивый алмаз; шершавая шляпа, казалось, видала и вёдро и ненастье. Встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе – за политического заговорщика; в передней – за шарлатана, торгующего элексирами и мышьяком.
– Что вам надобно? – спросил его Чарский на французском языке.
– Signor, – отвечал иностранец с низкими поклонами, – Lei voglia perdonarmi s ….[2]
Чарский не предложил ему стула и встал сам, разговор продолжался на италианском языке.
– Я неаполитанский художник, – говорил незнакомый, – обстоятельства принудили меня оставить отечество; я приехал в Россию в надежде на свой талант.
Чарский подумал, что неаполитанец собирается дать несколько концертов на виолончеле, и развозит по домам свои билеты. Он уже хотел вручить ему свои двадцать пять рублей и скорее от него избавиться, но незнакомец прибавил:
– Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату, и введете меня в дома, в которые сами имеете доступ.
Невозможно было нанести тщеславию Чарского оскорбления более чувствительного. Он спесиво взглянул на того, кто назывался его собратом.
– Позвольте спросить, кто вы такой, и за кого вы меня принимаете? – спросил он, с трудом удерживая свое негодование.
Неаполитанец заметил его досаду.
– Signor, – отвечал он запинаясь… – ho creduto… ho sentito… la vostra Eccelenza mi perdonera…[3]
– Что вам угодно? – повторил сухо Чарский.
– Я много слыхал о вашем удивительном таланте; я уверен, что здешние господа ставят за честь оказывать всевозможное покровительство такому превосходному поэту, – отвечал итальянец, – и потому осмелился к вам явиться…
– Вы ошибаетесь, Signor, – прервал его Чарский. – Звание поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чорт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них. У нас нет оборванных аббатов, которых музыкант брал бы с улицы для сочинения libretto.[4] У нас поэты не ходят пешком из дому в дом выпрашивая себе вспоможения. Впрочем вероятно вам сказали в шутку будто я великий стихотворец. Правда я когда-то написал несколько плохих эпиграмм, но слава богу с г стихотворцами ничего общего не имею и иметь не хочу.
Бедный итальянец смутился. Он поглядел вокруг себя. Картины, мраморные статуи, бронзы, дорогие игрушки, расставленные на готических этажерках, – поразили его. Он понял, что между надменным dandy,[5] стоящим перед ним в хохлатой парчевой скуфейке, в золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью, и им, бедным кочующим артистом, в истертом галстуке, и поношенном фраке, ничего не было общего. Он проговорил несколько несвязных извинений, поклонился и хотел выдти. Жалкий вид его тронул Чарского, который, вопреки мелочам своего характера, имел сердце доброе и благородное. Он устыдился раздражительности своего самолюбия.
А. С. Пушкин Из египетских ночей
Поэт идет: открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его…
«Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет».
— Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Новое в блогах
А.С. Пушкин. Египетские ночи. Пророк. Поэт и чернь.
ПУСТЫННОСТЬ ВЕРЫ ПУШКИНА
«Зачем от гор и мимо башен
Летит орёл, тяжёл и страшен,
На чахлый пень? Спроси его?
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
«От какого же закона отказывается Пушкин в лице поэта? Конечно от закона формальной логики в пользу закона единства противоположностей. И ветер, и дева, и орёл поступают вопреки логике. Таков и поэт.
Таков и поэт, подчиняющийся лишь закону всего существующего, закону развития, закону перехода одного качества в другое, закону поэзии» (1959 г.)
Н.Н.Асеев не уточняет, что же это за «закон всего существующего, закон развития, закон поэзии»? А между тем Пушкин как бы между строк указывает на примере Дездемоны на суть этого закона в словах «как месяц любит ночи мглу».
Это тайна мироздания, та самая тайна, что выражена в любви мужского и женского начал, любви, отрицающей иерархию власти и возводящей в смирении и кротости к горнему престолу Отца мироздания.
Закон формальной логики предполагает власть высшего над низшим, подчинение, обусловленность, детерминированность, встроенность в некую общую конструкцию. Закон же Любви в первую очередь предполагает Свободу. Ту Свободу, что превыше всего.
Ибо, ежели нет Свободы, нет тайны, нет «самостояния» человека в искреннем чувстве, и значит, не может быть и красоты формальной художественного творчества, проявляющейся во взаимоотношении частей единого целого – открытом, истинном, свободном.
У Пушкина правда искреннего чувства не предполагает обусловленность его не токмо внешней, но и внутренней, как правило, эгоистической волей человеческой, и сопряжена с отсутствием материального интереса, возможности использования, потребления, пользы.
И вот поэтому, когда «прохожий» «дёргает за край одежды поэта», Поэта, «открывшего вежды» для свободного приятия мироздания, когда «прохожий» указывает на «обязанность», «избирать» «возвышенные предметы» и на необходимость «стремления к Небу», Поэт ему отвечает:
«Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несёт,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждёт?»
Веры, оставляющей Свободу и право жить любому, даже самому малому и, казалось бы, ничтожному творению Божьему.
Поэт с «открытыми веждами», чувствует себя как дома и на земле своего, и других народов, и в горнем Мире своего Отца. Именно потому, он «долу взор низводит» и «низойти стремится».
Поэт, как ветер «что хочет, то и носит», потому что он, в отличие от «прохожих», умеет любить творение Божие и принимать весь Божий мир без исключения, безо всякого изъятия, как своё другое «Я», и более того, как Высшее себя, как то, пред чем он благоговеет.
И он «волен избирать кумир для сердца своего» именно потому, что в нём есть та широта приятия мира, что недоступна и никоим образом немыслима властителям, «миродержцам века сего» выстраивающим, «устрояющим» жизнь свою и чужую согласно внешним канонам, правилам, приличиям и уставам.
Эти последние, мнящие себя первыми, ис-пользуют мир и жизнь для себя и под себя. И, когда они прикрывают свои низменные помыслы даже именем Христа, Бога Единого, или другими «возвышенными предметами», суть их от этого не может измениться.
Более того, чем возвышеннее предмет, коего касаются эти деловые, волевые, исполненные чувства собственного значения и материальной пользы люди, тем глубже, губительнее для простого народа и благородного творческого ума последствия их действий.
И Пушкин не просто отстаивает пред ними свою независимость, отделённость от них, своё право жить иначе! Нет! Поэт до конца понимает, что ему с лукавыми господами-хозяевами мирно не разойтись, что они никогда не оставят его самого, и ближних его в покое.
Закону преданный, Отечество любя
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной Истине пути не заграждает
Живой поэзии развиться не мешает… (1822, «Послание цензору»)
И ему приходится противостать «глупцам и трусам» «по прихоти зовущим чёрное белым, сатиру пасквилем, поэзию развратом, глас правды мятежом, Куницына Маратом»…
« Политики смешного лепетанья,
Святых невежд, почётных подлецов,
И мистики придворного кривлянья. » (1819 г. Горчукову)
Что же подразумевает юный Пушкин под «святым невежеством» и «мистики придворным кривляньем»? Кого он видит в образе «хладного и надменного непосвящённого народа», «бессмысленно ему внимающего»? Кто душе его «противен как гробы»?
И вот эти-то люди, «зовущие по прихоти чёрное белым», т.е. сознательно путающие добро со злом, требуют от Поэта, чтобы он пел им песни на понятном им языке, любил их, как ближних своих, но пел им тихо … вполголоса… не далее их разумения, не волновал их свыше их убогой меры, не мучил их нечестивые сердца ненужным им обличением «как своенравный чародей», не мешал им пребывать в их «нуждах и заботах»…
« Вы чада дьявола есть. И волю его творите. И когда говорю вам слова Отца моего Небесного, именно потому – из-за этих самых правдивых слов и не принимаете меня. Ибо отец ваш дьявол – есть отец лжи. Когда говорите и приемлете ложь, приемлете как своё. Вы не можете слышать и принять Слово Правды, потому что вы не от Бога. Именно потому, что говорю Истину, не веруете мне и хотите исполнять похоти отца вашего» ( Ин., гл.VIII, ст.43-47).
Эти выводы Н.Н.Асеева из статьи его «Опыт и вдохновение» очень глубоки и точны и именно потому их следует принять за основу и дополнить пониманием того, что это отношение Пушкина к толпе и черни не ограничивается только эстетическими рамками.
Нет, именно так, бескомпромиссно, великий поэт ставит вопросы и в отношении к религии и истории своего великого народа. Таково его отношение и к общественной жизни и понимание прав и обязанностей гражданина, сформировавшееся ещё в Царскосельском лицее и впоследствии не менявшееся в течение всей жизни.
«Они составляли одно общество, без всякого различия в столе и одежде, как древний аристотелевский Ликей; в их образе жизни и взаимном общении наблюдалось общее равенство. Товарищество без всякой подлости было священно. Им никто ничего пространно не толковал. Токмо вопросами возбуждались их способности. Лишённые косых привычек их отцов, выходили из этой школы для Служения государству и Отечеству люди умные и прямые.
Люди новой породы – будущие дипломаты и законодатели» (Ю. Тынянов, «Пушкин»).
«Всему должно учить на родном языке, без иностранных преподавателей ( холодны, далеки, не поймут)» считали в лицее и преподаватели и учащиеся.
В речи по поводу открытия лицея, профессор А.П. Куницын, обращаясь к ученикам ни разу не упомянул царя.
А.П. Куницын призывал лицеистов « отвергнуть кичливость предками», но « не быть последними в Роде, состязаться в славе с отцами».
«Если граждане забудут о должностях и общественные пользы подчинят своекорыстолюбию, то общественное благо разрушится и в своём падении ниспровергнет частное благосостояние. Добрый означает сообразность вещи с назначением, ни более, ни менее. Вещи добры, когда служат средством к достижению цели. Так и добро есть стремление к счастью. Ложная гордость основана на воображении, которое без всяких на то оснований порочит окружающих и возвышает гордеца. Скупость – единственная страсть, но справедливость и малодушие не есть страсти…
В сих пустынных лесах – назвать так Царское Село, быть может, смело, но нужно возбудить их воображение: так недавно эти парки были пустынею – давно пора нам сделаться русскими».
В речи преподавателя предметов «Права естественного» и «Изображения системы политических наук» А.П. Куницына выражение «В сих пустынных лесах» дважды подчёркнуто.
Юный Пушкин глубоко воспринял наставления уволенного из Петербургского университета за «ниспровержение всех связей, семейственных и государственных» профессора нравственных наук, выпускника Гейдельберга и Геттингена:
«Свободы сеятель пустынный», «Пустыни сторож безымянный», «На берегу пустынных волн», «И чудо в пустыне тогда совершилось», «Пылай камин в моей пустынной келье», «В пустыне чахлой и скупой», «Отцы пустынники и жёны непорочны», «В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась награда»…
«Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слёз, не внемля стона,
На пагубу людей, избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без Закона,
Присвоило насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Здесь тягостный ярём до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе таить не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в моей груди горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! Народ не угнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над Отечеством Свободы просвещенной
Взойдёт ли наконец прекрасная Заря?» (1819 г.)
«Пустынность» лицеистов способствовала искреннему, глубоко личному обращению к Богу. В таком одиночестве и пристало чистой душе молиться не только о личном спасении, но и о благе ближних, униженных в своём государстве. Пушкин знал эту отрешённость от мира, эту «пустынность» и оттого не искал замены счастию в привычках и обрядах – «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Поэт помнил, кто и когда и где его воспитал и зачем разбудил его душу к духовной жизни:
«Куницыну – дань сердца и вина,
Он создал нас, он воспитал наш пламень.
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжжена…
Друзья мои прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село» (19 октября 1825 г.)
«Пламя чистой лампады, возжженной» Александром Петровичем Куницыным на «поставленном им краеугольном Камне» Родового «Естественного Права» в душе его учеников никогда не угасало в благодарном сознании Пушкина.
«Но в нас горит ещё желанье,
Под гнётом власти роковой
Отчизны внемлем призыванье» (1818 г. «К Чаадаеву»)
И через восемнадцать лет, в последний год жизни отношение поэта к абсолютному для него принципу Свободы Народа ничуть не изменилось:
«Всему пора: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем Лицея день заветный…
Вы помните: когда возник Лицей,
Как царь открыл для нас чертог Царицын,
И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж царственных гостей.
Тогда гроза двенадцатого года
Ещё спала. Ещё Наполеон
Не испытал Великого Народа –
Ещё грозил и колебался он…
Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущённые народы;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То гордости багрила Алтари…
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шёл мимо нас…и племена сразились,
Русь обняла кичливого врага,
И заревом московским озарились
Его полкам готовые снега».
Как видим, А.С. Пушкин никогда не переставал «гореть Свободою» на «Алтаре Отечества», с детства он был «озарён заревом московского великодушного пожара». И именно это жертвенное состояние его верящей Богу души и определяло его отношение к черни. Для великого поэта не было авторитетов, как в мирской, так и духовной жизни. Чернь духовная и мистическая, и «светская» ему были омерзительны вдвойне.
В Евангелии от Иоанна есть понимание этого жертвенного горения души:
Вот и мы, грешные, но ещё к тому же и «празднословные и лукавые» люди, готовы скорее умереть с Христом Иисусом и быть искупленными Его Кровию, вместо того, чтобы по высочайшему примеру и Подвигу Его Жертвы самим принести себя на Алтари Отечества, Свободы, Жертвенной Любви…
Вместе с исповедующим Праведное Слово Небесное юным Поэтом и Молитвенником нашего великого народа нечем нам внять «Неба содроганью, горних Ангелов полёту, гад морских подводному ходу(мир нави)» и «дольнему прозябанию Лозы» на наших бескрайних русских полях.
Лозы Рода – Древа жизни, той самой Лозы о которой говорил Спаситель: « Аз есмь Лоза Истинная, и Отец мой Делатель есть. Ветвь мою, не творящую плода изымает. Творящую же плод очищает от омертвевших, да множайшый плод сотворит. Уже вы чистыми стали от Слова, егоже глаголах вам. Будьте во Мне, и Аз в вас пребуду; как ветвь не может сотворить плода сама от себя, ежели не будет на Лозе: так и вы, если не пребудете со Мною в Роде праведном на Древе жизни.
Аз есмь Лоза, вы же ветви, рождённые от Её Ствола. И ежели будете со Мною, и Аз в вас пребуду, то сотворите многа плода: яко без Слова Небесного воплотившегося в Роде Праведном не можете творити ничесоже.
Ежели кто во Мне и Роде праведном не пребудет, извергнется вон, как омертвевшая ветвь и изсохнет: их собирают вместе и в Огнь Алтаря влагают: и сгорают.
Тою Любовью, что возлюбил Меня Отец, Аз возлюбил вас, пребудьте в Любви Моей. Сия есть Заповедь Моя, да любите друг друга, якоже Аз возлюбил вас. Нет боле той Любви, да кто положит душу свою за други своя» ( Евангелие от Иоанна, гл.XV, ст.1-9, 12-13).
Мы боимся громкой речи, «мы живём под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны» (О.Э.Мандельштам). Не таков был наш Пушкин. Русский гений «обходя моря и земли Глаголом жёг сердца людей», и его за это ненавидели власть предержащие и боялась предавшая Волю Божию мирским властям на поругание церковь…
Каким же «святым невежеством» надо было обладать, чтобы прочитав пушкинского «Пророка» продолжать воспринимать его автора лишь как «жреца чистого искусства» ; подвергать его творчество тупой критике с атеистических позиций со стороны демократов социально-прогрессистского направления и возводить совершенно нелепые обвинения в безбожии со стороны кондового официоза!
Не по зубам – «зелен виноград» пушкинской лозы показался как его современникам, так и последующим поколениям даже искренних почитателей его. И дело тут не в том, что «Пушкин опередил своё время».
Нет, дело в том, что русский гений со всей возможной остротой впервые поставил Вопрос о характере и качестве Веры своего великого народа.
Пушкин уже в начале XIX столетия не только не принял, но твёрдо и без сомнений отверг западно-европейское просвещение с его выморочными противоестественными задачами и целями:
«Мир опустел… Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба земли повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье, иль тиран».
Ещё будучи восемнадцатилетним юношей поэт посмел задуматься о сакральном смысле и отношении к Единому Богу церковных алтарей, о «крови людей, то гордости, то Славы, то Свободы», что «багрила» ветхозаветные «Алтари», о смысле и значении жертвоприношения в различных системах вероисповеданий: католического, православного, униятского, мусульманского, языческого.
И потому что «разбились ветхие скрижали» поэт искал и нашёл вечные истины Любви, Свободы, Чести, Справедливости, Совести в глубинах Родовой Веры своего великого народа, «великодушным пожаром московским» озарившего его праведную творческую жизнь.