Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий в казённом месте.
Софья Павловна, дочь его.
Алексей Степанович Молчалин, секретарь Фамусова, живущий у него в доме.
Александр Андреевич Чацкий.
Полковник Скалозуб, Сергей Сергеевич.
Наталья Дмитриевна, молодая дама, Платон Михайлович, муж её — Горичи.
Князь Тугоуховский и княгиня, жена его, с шестью дочерями.
Графиня-бабушка, Графиня-внучка — Хрюмины.
Антон Антонович Загорецкий.
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова.
Петрушка и несколько говорящих слуг.
Множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде.
Действие в Москве в доме Фамусова.
Гостиная, в ней большие часы, справа дверь в спальню Софьи, откудова слышно фортопияно с флейтою, которые потом умолкают. Лизанька среди комнаты спит, свесившись с кресел.
А. С. Грибоедов – поэт, драматург, дипломат и общественный деятель.
В 11 лет стал студентом Московского Университета. За шесть с половиной лет прошел курс трех факультетов и готовился к карьере ученого. В совершенстве овладел несколькими европейскими языками, знал древние и восточные языки.
Война с Наполеоном прервала занятия Грибоедова; в августе 1818 года он отправился секретарем русской миссии при иранском дворе. В Тегеране Грибоедов успешно выполнил ряд ответственных дипломатических поручений: возвращение на родину русских солдат-военнопленных, подготовка и подписание Туркманчайского мирного договора (1828 г.).
30 января 1829 года огромная толпа тегеранцев напала на дом, занимаемый русским посольством. Небольшой конвой казаков, сам Грибоедов героически защищались, но силы были неравными. Грибоедов погиб.
Стихотворным творчеством Грибоедов занялся еще в университете, его литературные дебюты (1815-1817 гг.) связаны с театром: переводы-обработки с французского, оригинальные комедии и водевили, написанные в соавторстве с поэтом П. А. Вяземским, драматургами Н. И. Хмельницким и А. А. Шаховским.
Комедию «Горе от ума» (в первоначальном замысле – «Горе уму») Грибоедов закончил в 1824 году. Опубликовать целиком текст комедии ему не удалость из-за противодействия цензуры, увидеть на сцене – тоже. Поставлена она была только после смерти автора, сначала в отрывках, полностью – 26 января 1831 года.
Ослы! сто раз вам повторять? Принять его, позвать, просить, сказать, что дома, Что очень рад. Пошел же, торопись.
Пожало-ста, сударь, при нем остерегись: Известный человек, солидный, И знаков тьму отличья нахватал; Не по летам и чин завидный, Не нынче завтра генерал. Пожало-ста при нем веди себя скромненько… Эх! Александр Андреич, дурно, брат! Ко мне он жалует частенько; Я всякому, ты знаешь, рад; В Москве прибавят вечно втрое: Вот будто женится на Сонюшке. Пустое! Он, может быть, и рад бы был душой, Да надобности сам не вижу я большой Дочь выдавать ни завтра, ни сегодня; Ведь Софья молода. А впрочем, власть господня. Пожало-ста при нем не спорь ты вкривь и вкось И завиральные идеи эти брось. Однако нет его! какую бы причину… А! знать, ко мне пошел в другую половину.
Явление 4
Как суетится! что за прыть! А Софья? – Нет ли впрямь тут жениха какого? С которых пор меня дичатся как чужого! Как здесь бы ей не быть. Кто этот Скалозуб? отец им сильно бредит, А может быть не только, что отец… Ах! тот скажи любви конец, Кто на три года вдаль уедет.
Явление 5
Сергей Сергеич, к нам сюда-с. Прошу покорно, здесь теплее; Прозябли вы, согреем вас; Отдушничек отве́рнем поскорее.
Скалозуб (густым басом)
Зачем же лазить, например, Самим. Мне совестно, как честный офицер.
Неужто для друзей не делать мне ни шагу, Сергей Сергеич, дорогой! Кладите шляпу, сденьте шпагу; Вот вам софа, раскиньтесь на покой.
Куда прикажете, лишь только бы усесться.
(Садятся все трое, Чацкий поодаль.)
Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть: Позвольте нам своими счесться, Хоть дальними, – наследства не делить; Не знали вы, а я подавно, — Спасибо научил двоюродный ваш брат, — Как вам доводится Настасья Николавна?
Не знаю-с, виноват; Мы с нею вместе не служили,
Сергей Сергеич, это вы ли! Нет! я перед родней, где встретится, ползком; Сыщу ее на дне морском. При мне служа́щие чужие очень редки; Всё больше сестрины, свояченицы детки; Один Молчалин мне не свой, И то затем, что деловой. Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, Ну как не порадеть родному человечку. Однако братец ваш мне друг и говорил, Что вами выгод тьму по службе получил.
В тринадцатом году мы отличались с братом В тридцатом егерском, а после в сорок пятом.
Да, счастье, у кого есть эдакий сынок! Имеет, кажется, в петличке орденок?
За третье августа; засели мы в траншею: Ему дан с бантом, мне на шею.
Любезный человек, и посмотреть – так хват, Прекрасный человек двоюродный ваш брат.
Но крепко набрался каких-то новых правил. Чин следовал ему: он службу вдруг оставил, В деревне книги стал читать.
Вот молодость. – читать. а после хвать. Вы повели себя исправно, Давно полковники, а служите недавно.
Довольно счастлив я в товарищах моих, Вакансии как раз открыты; То старших выключат иных, Другие, смотришь, перебиты.
Да, чем кого господь поищет, вознесет!
Бывает, моего счастливее везет. У нас в пятнадцатой дивизии, не дале, Об нашем хоть сказать бригадном генерале.
Помилуйте, а вам чего недостает?
Не жалуюсь, не обходили, Однако за полком два года поводили.
В погонь ли за полком? Зато, конечно, в чем другом За вами далеко тянуться.
Нет-с, ста́рее меня по корпусу найдутся, Я с восемьсот девятого служу; Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы; Об них как истинный философ я сужу: Мне только бы досталось в генералы.
И славно судите, дай бог здоровье вам И генеральский чин; а там Зачем откладывать бы дальше Речь завести об генеральше?
Что ж? у кого сестра, племянница есть, дочь; В Москве ведь нет невестам перевода; Чего? плодятся год от года; А, батюшка, признайтесь, что едва Где сыщется столица, как Москва.
Вкус, батюшка, отменная манера; На всё свои законы есть: Вот, например, у нас уж исстари ведется, Что по отцу и сыну честь; Будь плохенький, да если наберется Душ тысячки две родовых, — Тот и жених. Другой хоть прытче будь, надутый всяким чванством, Пускай себе разумником слыви, А в се́мью не включат. На нас не подиви. Ведь только здесь еще и дорожат дворянством. Да это ли одно? возьмите вы хлеб-соль: Кто хочет к нам пожаловать, – изволь; Дверь отперта для званых и незваных, Особенно из иностранных; Хоть честный человек, хоть нет, Для нас равнёхонько, про всех готов обед. Возьмите вы от головы до пяток, На всех московских есть особый отпечаток.
Извольте посмотреть на нашу молодежь, На юношей – сынков и вну́чат, Журим мы их, а, если разберешь, — В пятнадцать лет учителей научат! А наши старички?? – Как их возьмет задор, Засудят об делах, что слово – приговор, — Ведь столбовые всё, в ус никого не дуют; И об правительстве иной раз так толкуют, Что если б кто подслушал их… беда! Не то чтоб новизны вводили, – никогда, Спаси нас боже! Нет. А придерутся К тому, к сему, а чаще ни к чему, Поспорят, пошумят и… разойдутся. Прямые канцлеры в отставке – по уму! Я вам скажу, знать, время не приспело, Но что без них не обойдется дело. — А дамы? – сунься кто, попробуй, овладей; Судьи́ всему, везде, над ними нет судей; За картами когда восстанут общим бунтом, Дай бог терпение, – ведь сам я был женат. Скомандовать велите перед фрунтом! Присутствовать пошлите их в Сенат! Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна! Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна! А дочек кто видал, – всяк голову повесь… Его величество король был прусский здесь, Дивился не путем московским он девицам, Их благонравью, а не лицам; И точно, можно ли воспитаннее быть! Умеют же себя принарядить Тафтицей, бархатцем и дымкой, Словечка в простоте не скажут, всё с ужимкой; Французские романсы вам поют И верхние выводят нотки, К военным людям так и льнут, А потому, что патриотки. Решительно скажу: едва Другая сыщется столица как Москва.
По моему сужденью, Пожар способствовал ей много к украшенью.
Не поминайте нам, уж мало ли крехтят! С тех пор дороги, тротуары, Дома и всё на новый лад.
Дома новы́, но предрассудки стары. Порадуйтесь, не истребят Ни годы их, ни моды, ни пожары.
Эй, завяжи на память узелок; Просил я помолчать, не велика услуга.
Позвольте, батюшка. Вот-с – Чацкого, мне друга, Андрея Ильича покойного сынок: Не служит, то есть в том он пользы не находит, Но захоти – так был бы деловой. Жаль, очень жаль, он малый с головой И славно пишет, переводит. Нельзя не пожалеть, что с эдаким умом…
Нельзя ли пожалеть об ком-нибудь другом? И похвалы мне ваши досаждают.
Не я один, все так же осуждают.
А судьи кто? – За древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима, Сужденья черпают из забыты́х газет Времен Очаковских и покоренья Крыма; Всегда готовые к журьбе, Поют всё песнь одну и ту же, Не замечая об себе: Что старее, то хуже. Где, укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве И где не воскресят клиенты-иностранцы Прошедшего житья подлейшие черты. Да и кому в Москве не зажимали рты Обеды, ужины и танцы? Не тот ли вы, к кому меня еще с пелён, Для замыслов каких-то непонятных, Дитёй возили на поклон? Тот Нестор негодяев знатных, Толпою окруженный слуг; Усердствуя, они в часы вина и драки И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг На них он выменил борзые три собаки. Или вон тот еще, который для затей На крепостной балет согнал на многих фурах От матерей, отцов отторженных детей?! Сам погружен умом в Зефирах и в Амурах, Заставил всю Москву дивиться их красе! Но должников не согласил к отсрочке: Амуры и Зефиры все Распроданы поодиночке. Вот те, которые дожи́ли до седин! Вот уважать кого должны мы на безлюдьи! Вот наши строгие ценители и судьи! Теперь пускай из нас один, Из молодых людей, найдется – враг исканий, Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний; Или в душе его сам бог возбудит жар К искусствам творческим, высоким и прекрасным, — Они тотчас: разбой! пожар! И прослывет у них мечтателем! опасным!! — Мундир! один мундир! он в прежнем их быту Когда-то укрывал, расшитый и красивый, Их слабодушие, рассудка нищету; И нам за ними в путь счастливый! И в женах, дочерях – к мундиру та же страсть! Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?! Теперь уж в это мне ребячество не впасть; Но кто б тогда за всеми не повлекся? Когда из гвардии, иные от двора Сюда на время приезжали, — Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!
Сергей Сергеич, я пойду И буду ждать вас в кабинете.
Явление 6
Мне нравится, при этой смете Искусно как коснулись вы Предубеждения Москвы К любимцам, к гвардии, к гвардейским, к гвардионцам; Их золоту, шитью дивятся будто солнцам! А в Первой армии когда отстали? в чем? Всё так прилажено, и тальи все так узки, И офицеров вам начтём, Что даже говорят, иные, по-французски.
Ослы! сто раз вам повторять? Принять его, позвать, просить, сказать, что дома, Что очень рад. Пошел же, торопись.
Пожало-ста, сударь, при нем остерегись: Известный человек, солидный, И знаков тьму отличья нахватал; Не по летам и чин завидный, Не нынче завтра генерал. Пожало-ста при нем веди себя скромненько… Эх! Александр Андреич, дурно, брат! Ко мне он жалует частенько; Я всякому, ты знаешь, рад; В Москве прибавят вечно втрое: Вот будто женится на Сонюшке. Пустое! Он, может быть, и рад бы был душой, Да надобности сам не вижу я большой Дочь выдавать ни завтра, ни сегодня; Ведь Софья молода. А впрочем, власть господня. Пожало-ста при нем не спорь ты вкривь и вкось И завиральные идеи эти брось. Однако нет его! какую бы причину… А! знать, ко мне пошел в другую половину.
Явление 4
Как суетится! что за прыть! А Софья? – Нет ли впрямь тут жениха какого? С которых пор меня дичатся как чужого! Как здесь бы ей не быть. Кто этот Скалозуб? отец им сильно бредит, А может быть не только, что отец… Ах! тот скажи любви конец, Кто на три года вдаль уедет.
Явление 5
Чацкий, Фамусов, Скалозуб.
Сергей Сергеич, к нам сюда-с. Прошу покорно, здесь теплее; Прозябли вы, согреем вас; Отдушничек отве́рнем поскорее.
Скалозуб (густым басом)
Зачем же лазить, например, Самим. Мне совестно, как честный офицер.
Неужто для друзей не делать мне ни шагу, Сергей Сергеич, дорогой! Кладите шляпу, сденьте шпагу; Вот вам софа, раскиньтесь на покой.
Куда прикажете, лишь только бы усесться.
(Садятся все трое, Чацкий поодаль.)
Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть: Позвольте нам своими счесться, Хоть дальними, – наследства не делить; Не знали вы, а я подавно, — Спасибо научил двоюродный ваш брат, — Как вам доводится Настасья Николавна?
Не знаю-с, виноват; Мы с нею вместе не служили,
Сергей Сергеич, это вы ли! Нет! я перед родней, где встретится, ползком; Сыщу ее на дне морском. При мне служа́щие чужие очень редки; Всё больше сестрины, свояченицы детки; Один Молчалин мне не свой, И то затем, что деловой. Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, Ну как не порадеть родному человечку. Однако братец ваш мне друг и говорил, Что вами выгод тьму по службе получил.
В тринадцатом году мы отличались с братом В тридцатом егерском, а после в сорок пятом.
Да, счастье, у кого есть эдакий сынок! Имеет, кажется, в петличке орденок?
За третье августа; засели мы в траншею: Ему дан с бантом, мне на шею.
Любезный человек, и посмотреть – так хват, Прекрасный человек двоюродный ваш брат.
Но крепко набрался каких-то новых правил. Чин следовал ему: он службу вдруг оставил, В деревне книги стал читать.
Вот молодость. – читать. а после хвать. Вы повели себя исправно, Давно полковники, а служите недавно.
Довольно счастлив я в товарищах моих, Вакансии как раз открыты; То старших выключат иных, Другие, смотришь, перебиты.
Да, чем кого господь поищет, вознесет!
Бывает, моего счастливее везет. У нас в пятнадцатой дивизии, не дале, Об нашем хоть сказать бригадном генерале.
Помилуйте, а вам чего недостает?
Не жалуюсь, не обходили, Однако за полком два года поводили.
В погонь ли за полком? Зато, конечно, в чем другом За вами далеко тянуться.
Нет-с, ста́рее меня по корпусу найдутся, Я с восемьсот девятого служу; Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы; Об них как истинный философ я сужу: Мне только бы досталось в генералы.
И славно судите, дай бог здоровье вам И генеральский чин; а там Зачем откладывать бы дальше Речь завести об генеральше?
Что ж? у кого сестра, племянница есть, дочь; В Москве ведь нет невестам перевода; Чего? плодятся год от года; А, батюшка, признайтесь, что едва Где сыщется столица, как Москва.
Вкус, батюшка, отменная манера; На всё свои законы есть: Вот, например, у нас уж исстари ведется, Что по отцу и сыну честь; Будь плохенький, да если наберется Душ тысячки две родовых, — Тот и жених. Другой хоть прытче будь, надутый всяким чванством, Пускай себе разумником слыви, А в се́мью не включат. На нас не подиви. Ведь только здесь еще и дорожат дворянством. Да это ли одно? возьмите вы хлеб-соль: Кто хочет к нам пожаловать, – изволь; Дверь отперта для званых и незваных, Особенно из иностранных; Хоть честный человек, хоть нет, Для нас равнёхонько, про всех готов обед. Возьмите вы от головы до пяток, На всех московских есть особый отпечаток.
Извольте посмотреть на нашу молодежь, На юношей – сынков и вну́чат, Журим мы их, а, если разберешь, — В пятнадцать лет учителей научат! А наши старички?? – Как их возьмет задор, Засудят об делах, что слово – приговор, — Ведь столбовые всё, в ус никого не дуют; И об правительстве иной раз так толкуют, Что если б кто подслушал их… беда! Не то чтоб новизны вводили, – никогда, Спаси нас боже! Нет. А придерутся К тому, к сему, а чаще ни к чему, Поспорят, пошумят и… разойдутся. Прямые канцлеры в отставке – по уму! Я вам скажу, знать, время не приспело, Но что без них не обойдется дело. — А дамы? – сунься кто, попробуй, овладей; Судьи́ всему, везде, над ними нет судей; За картами когда восстанут общим бунтом, Дай бог терпение, – ведь сам я был женат. Скомандовать велите перед фрунтом! Присутствовать пошлите их в Сенат! Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна! Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна! А дочек кто видал, – всяк голову повесь… Его величество король был прусский здесь, Дивился не путем московским он девицам, Их благонравью, а не лицам; И точно, можно ли воспитаннее быть! Умеют же себя принарядить Тафтицей, бархатцем и дымкой, Словечка в простоте не скажут, всё с ужимкой; Французские романсы вам поют И верхние выводят нотки, К военным людям так и льнут, А потому, что патриотки. Решительно скажу: едва Другая сыщется столица как Москва.
По моему сужденью, Пожар способствовал ей много к украшенью.
Не поминайте нам, уж мало ли крехтят! С тех пор дороги, тротуары, Дома и всё на новый лад.
Дома новы́, но предрассудки стары. Порадуйтесь, не истребят Ни годы их, ни моды, ни пожары.
Эй, завяжи на память узелок; Просил я помолчать, не велика услуга.
Позвольте, батюшка. Вот-с – Чацкого, мне друга, Андрея Ильича покойного сынок: Не служит, то есть в том он пользы не находит, Но захоти – так был бы деловой. Жаль, очень жаль, он малый с головой И славно пишет, переводит. Нельзя не пожалеть, что с эдаким умом…
Нельзя ли пожалеть об ком-нибудь другом? И похвалы мне ваши досаждают.
Не я один, все так же осуждают.
А судьи кто? – За древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима, Сужденья черпают из забыты́х газет Времен Очаковских и покоренья Крыма; Всегда готовые к журьбе, Поют всё песнь одну и ту же, Не замечая об себе: Что старее, то хуже. Где, укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве И где не воскресят клиенты-иностранцы Прошедшего житья подлейшие черты. Да и кому в Москве не зажимали рты Обеды, ужины и танцы? Не тот ли вы, к кому меня еще с пелён, Для замыслов каких-то непонятных, Дитёй возили на поклон? Тот Нестор негодяев знатных, Толпою окруженный слуг; Усердствуя, они в часы вина и драки И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг На них он выменил борзые три собаки. Или вон тот еще, который для затей На крепостной балет согнал на многих фурах От матерей, отцов отторженных детей?! Сам погружен умом в Зефирах и в Амурах, Заставил всю Москву дивиться их красе! Но должников не согласил к отсрочке: Амуры и Зефиры все Распроданы поодиночке. Вот те, которые дожи́ли до седин! Вот уважать кого должны мы на безлюдьи! Вот наши строгие ценители и судьи! Теперь пускай из нас один, Из молодых людей, найдется – враг исканий, Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний; Или в душе его сам бог возбудит жар К искусствам творческим, высоким и прекрасным, — Они тотчас: разбой! пожар! И прослывет у них мечтателем! опасным!! — Мундир! один мундир! он в прежнем их быту Когда-то укрывал, расшитый и красивый, Их слабодушие, рассудка нищету; И нам за ними в путь счастливый! И в женах, дочерях – к мундиру та же страсть! Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?! Теперь уж в это мне ребячество не впасть; Но кто б тогда за всеми не повлекся? Когда из гвардии, иные от двора Сюда на время приезжали, — Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!
Сергей Сергеич, я пойду И буду ждать вас в кабинете.
Явление 6
Мне нравится, при этой смете Искусно как коснулись вы Предубеждения Москвы К любимцам, к гвардии, к гвардейским, к гвардионцам; Их золоту, шитью дивятся будто солнцам! А в Первой армии когда отстали? в чем? Всё так прилажено, и тальи все так узки, И офицеров вам начтём, Что даже говорят, иные, по-французски.
