зачем же поле смолкло ты и поросло травой забвенья

Неразгаданная поездка Пушкина. Часть девятая

«У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том…»

Лукоморье… Когда я учился в школе, нас возили к Лукомльскому озеру, на экскурсию. Поражала его ширь, берега тонули в бескрайней дымке, плескались воды, и всплывали сравнения со сказочной стариной. Казалось, что стоишь на краю чего-то необъятного – волнительной летописи, что ли. Всплывала жизнь предков, и озеро-море грезилось необыкновенной картиной, пред которой

«Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею…»

Так вот откуда пушкинское Лукоморье! Вот откуда его «байки» про Финна и Черномора! Пушкин списал поэму с истории про Лукомль! Он был у Лукомльского озера, в междуречье – между Западной Двиной, Березиной и Днепром и впитал «соки» сердцевины Европы. Отсюда веером расходились дороги по всем направлениям. Лукомль стоял в ряду таких исторических мест, как Полоцк и Киев, Смоленск и Вильно.

Александр Сергеевич писал «Руслана и Людмилу», как известно, на протяжении нескольких лет – под впечатлением событий, услышанных из уст няни Арины Родионовны. Но знаменитый, так называемый «пролог», со словами «У лукоморья дуб зелёный…» был добавлен во второе издание поэмы в 1828 году, после ссылки, и, как видим, после проезда через белорусский край. Естественно, непосредственное видение Лукомльского озера слилось с воспоминаниями детства и рассказами няни, от которой он впервые услышал историю.

На слуху в то время были памятные легенды. Народное поверье гласило, что местность в районе Лукомля была театром кровавых побоищ со времен Владимира Мономаха. Историк А.Хмара в 1884 году, в статье для «Словника Царства Польского», отмечал, что из поколения в поколение местные жители передавали весть о неустанных ссорах между киевскими и полоцкими князьями, что выливались в жестокие сражения за междуречье.

«Узнай, Руслан: твой оскорбитель
Волшебник страшный Черномор…»

Черномор – образ противоборствующей стороны. Путь, который пролегал через Лукомль, тянулся с севера на юг, из варягов в греки. Отображение варяжского плавания находим в словах того же старика-финна:

«Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой бесстрашных земляков…»

Вся поэма пронизана удивительной связью с лукомльским, белорусским, краем. Тут и гусли (Янка Купала: сборник «Гусляр»), и другой, очень характерный для белорусов, музыкальный инструмент:

«Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая…»

Волынка – это дуда. Первое упоминание дуды в старинных белорусских текстах относится к XV веку. До середины XIX столетия дуда была самым распространённым инструментом и активно использовалась в белорусской народной музыке.

А «дуб зелёный»? Вы видели где-нибудь это дерево на самом берегу моря? Не укладывается в голове, а вот в прибрежье озера он абсолютно к месту. Дубовые рощи – дубравы, в междуречье очень распространены, даже лепельские бернардинки жаловались в великокняжеский трибунал на то, что владельцы поместий, вторгаясь в их владения, валили дубы и пилили на части, чтобы сплавлять как товар.

Кстати, в поэме есть ссылка на озеро:

«Вдоль озера, вкруг водопада,
Под мостики, в беседки. »

По легенде, связанной с Лукомлем, вследствие битв, которые сотрясали землю, образовалось мертвое пространство – проклятый необрабатываемый кусок земли. Смельчак, который отваживался тот кусок вспахать, утверждает А. Хмара, умирал на месте. А теперь снова заглянем в поэму. В третьей песне читаем:

«Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
…………………………………………
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья. »

Всё настолько органично вплетено в ткань произведения, что утверждаешься: несомненно, это междуречье! Взять хотя бы присутствие в сказке второстепенной особы – чашника.

«Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям…»

В Великом княжестве Литовском, свидетельствует белорусское энциклопедическое издание, должность чашника известна с 1409 года и была очень почётной. Её занимали лишь представители знатнейших родов, как и должность заместителя — подчашего. Существовали также поветовые чашники.

По одной из версий, именно в связи с винными погребами вблизи Лукомля появилось местечко Чашники. А первое упоминание о нем, говорят историки, соотнесено с князьями Лукомскими, которые владели Чашниками.

А теперь рассмотрим еще один посыл в поэме:

«Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя…».

Кто же это – грозный царь? Конечно же, Иван Грозный, а точнее – его времена. Грозного не пленяли, но зато было побито его войско, и где? Именно при Чашниках, совсем рядом с лукоморьем-Лукомлем, в каких-то тринадцати верстах.

Это эпизод Ливонской войны. Во второй половине XYI столетия Иван Грозный направил большую когорту стрельцов за Двину, для сооружения укреплений к югу от Полоцка. По разным оценкам, русская армия насчитывала более пяти тысяч человек. Хронист М.Бельский указывает, что в отряде вместе с татарами было человек «8000, следовавших из Чашников».

Пожалуй, можно сказать, что именно тогда впервые была использована тактика партизанского нападения.

Легко ориентируясь на местности, легкая конница литовского гетмана внезапно напала на военный лагерь, и русское войско почти полностью было разгромлено. Остатки спасались бегством в Полоцк. Погиб тогда русский князь Пётр Иванович Шуйский.

Лукомль был родовым гнездом князей Лукомских герба Roch, которые, по мнению того же Хмары, происходили из династии Гедиминов. Почему «там русский дух. там Русью пахнет!»? Уже в XIY веке Лукомские владели не только Лукомлем, а и Стародубом, и обширной частью Руси литовской. Лукомские были пропитаны «русским духом», и только благодаря протекции короля, сохраняли положение в своем округе.

Непонятно только, кого имел в виду Пушкин, когда говорил об «ученом коте», что «ходит по цепи кругом».

Можно представить, что это герцог Андрей Лукомский, которому выпала нелегкая судьбина – несмотря на противостояние между севером и югом, сохранить положение, свой край, свое достояние и людей, которые терпели невзгоды от постоянных стычек. Вот он и мечется, как тот кот: то направо, то налево…

Отсюда связь с «царевной», что «в темнице тужит».

У Лукомских были дочери. Герцог выдавал их за знатных особ, удерживая таким образом власть в крае. Хмара пишет, что и сам Андрей, и его кровные, сохраняли положение благодаря королевской протекции. Мария, дочка Андрея Лукомского, известна как первая супруга великого князя Витольда. А Богданка была выдана в жены Яна Радзивилла, прозванного Бородатым, – каштеляна троцкого и маршалка литовского.

В поэме есть намек и на него. Вспомним, как во второй песне поэмы Людмилу готовят к встрече с похитителем-супругом, дверь открывается, и что она видит?

«Арапов длинный ряд идет
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Седую бороду несет;
И входит с важностью за нею,
Подъяв величественно шею,
Горбатый карлик из дверей:
Его-то голове обритой,
Высоким колпаком покрытой,
Принадлежала борода…»

Встречаем в поэме и отражение политических козней, свойственных эпохе воинственного раздробления на воеводства и княжества. Хитрая героиня Наина посещает Черномора, и:

«Ей карла руку подает,
Вещая: «Дивная Наина!
Мне драгоценен твой союз.
Мы посрамим коварство Финна…»

Победы добывались не только с помощью пик, копий и сабель, но и договорами, союзами и тайными соглашениями. Как тут не вспомнить австрийско-русские договоренности о разделе Речи Посполитой!

На снимке: предместье Лукомля. Фото из интернета.
10.05/15

Источник

Руслан и Людмила

Но что-то доб­рый витязь наш?
Вы помните ль нежданну встречу?
Бери свой быст­рый карандаш,
Рисуй, Орлов­ский, ночь и сечу!
При свете тре­пет­ном луны
Сра­зи­лись витязи жестоко;
Сердца их гне­вом стеснены,
Уж копья бро­шены далеко,
Уже мечи раздроблены,
Коль­чуги кро­вию покрыты,
Щиты тре­щат, в куски разбиты…
Они схва­ти­лись на конях;
Взры­вая к небу чер­ный прах,
Под ними борзы кони бьются;
Борцы, недвижно сплетены,
Друг друга стис­нув, остаются,
Как бы к седлу пригвождены;
Их члены зло­бой сведены;
Пере­пле­лись и костенеют;
По жилам быст­рый огнь бежит;
На вра­жьей груди грудь дрожит —
И вот колеб­лются, слабеют —
Кому-то пасть… вдруг витязь мой,
Вски­пев, желез­ною рукой
С седла наезд­ника срывает,
Подъ­ем­лет, дер­жит над собой
И в волны с берега бросает.
«Погибни! — грозно восклицает; —
Умри, завист­ник злоб­ный мой!»

Ты дога­дался, мой читатель,
С кем бился доб­лест­ный Руслан:
То был кро­ва­вых битв искатель,
Рогдай, надежда киевлян,
Люд­милы мрач­ный обожатель.
Он вдоль дне­пров­ских берегов
Искал сопер­ника следов;
Нашел, настиг, но прежня сила
Питомцу битвы изменила,
И Руси древ­ний удалец
В пустыне свой нашел конец.
И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со сме­хом увлекла,
И долго после, ночью темной
Бродя близ тихих берегов,
Бога­тыря при­зрак огромный
Пугал пустын­ных рыбаков.

Песнь третия

Напрасно вы в тени таились
Для мир­ных, счаст­ли­вых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись
От гнев­ных зави­сти очей.
Уж блед­ный кри­тик, ей в услугу,
Вопрос мне сде­лал роковой:
Зачем Рус­ла­нову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, доб­рый мой читатель,
Тут злобы чер­ную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Крас­ней, несчаст­ный, бог с тобою!
Крас­ней, я спо­рить не хочу;
Доволь­ный тем, что прав душою,
В сми­рен­ной кро­то­сти молчу.
Но ты пой­мешь меня, Климена,
Поту­пишь том­ные глаза,
Ты, жертва скуч­ного Гимена…
Я вижу: тай­ная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покрас­нела, взор погас;
Вздох­нула молча… вздох понятный!
Рев­ни­вец: бойся, бли­зок час;
Амур с Доса­дой своенравной
Всту­пили в сме­лый заговор,
И для главы твоей бесславной
Готов уж мсти­тель­ный убор.

Уж утро хлад­ное сияло
На темени пол­нощ­ных гор;
Но в див­ном замке всё молчало.
В досаде скры­той Черномор,
Без шапки, в утрен­нем халате,
Зевал сер­дито на кровати.
Вокруг брады его седой
Рабы тол­пи­лись молчаливы,
И нежно гре­бень костяной
Рас­че­сы­вал ее извивы;
Меж тем, для пользы и красы,
На бес­ко­неч­ные усы
Лились восточны ароматы,
И кудри хит­рые вились;
Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно вле­тает змий крылатый;
Гремя желез­ной чешуей,
Он в кольца быст­рые согнулся
И вдруг Наи­ной обернулся
Пред изум­лен­ною толпой.
«При­вет­ствую тебя, — сказала, —
Собрат, издавна чти­мый мной!
Досель я Чер­но­мора знала
Одною гром­кою молвой;
Но тай­ный рок соединяет
Теперь нас общею враждой;
Тебе опас­ность угрожает,
Нависла туча над тобой;
И голос оскорб­лен­ной чести
Меня к отмще­нию зовет».

Со взо­ром, пол­ным хит­рой лести,
Ей карла руку подает,
Вещая: «Див­ная Наина!
Мне дра­го­це­нен твой союз.
Мы посра­мим ковар­ство Финна;
Но мрач­ных коз­ней не боюсь:
Про­тив­ник сла­бый мне не страшен;
Узнай чудес­ный жре­бий мой:
Сей бла­го­дат­ной бородой
Неда­ром Чер­но­мор украшен.
Доколь вла­сов ее седых
Враж­деб­ный меч не перерубит,
Никто из витя­зей лихих,
Никто из смерт­ных не погубит
Малей­ших замыс­лов моих;
Моею будет век Людмила,
Рус­лан же гробу обречен!»
И мрачно ведьма повторила:
«Погиб­нет он! погиб­нет он!»
Потом три раза прошипела,
Три раза топ­нула ногой
И чер­ным змием улетела.

Бли­стая в ризе парчевой,
Кол­дун, кол­ду­ньей ободренный,
Раз­ве­се­лясь, решился вновь
Нести к ногам девицы пленной
Усы, покор­ность и любовь.
Раз­ря­жен кар­лик бородатый,
Опять идет в ее палаты;
Про­хо­дит длин­ный ком­нат ряд:
Княжны в них нет. Он дале, в сад,
В лав­ро­вый лес, к решетке сада,
Вдоль озера, вкруг водопада,
Под мостики, в беседки… нет!
Княжна ушла, про­пал и след!
Кто выра­зит его смущенье,
И рев, и тре­пет исступленья?
С досады дня не взви­дел он.
Раз­дался карлы дикий стон:
«Сюда, неволь­ники, бегите!
Сюда, наде­юсь я на вас!
Сей­час Люд­милу мне сыщите!
Ско­рее, слы­шите ль? сейчас!
Не то — шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!»

Чита­тель, рас­скажу ль тебе,
Куда кра­са­вица девалась?
Всю ночь она своей судьбе
В сле­зах диви­лась и — смеялась.
Ее пугала борода,
Но Чер­но­мор уж был известен,
И был сме­шон, а никогда
Со сме­хом ужас несовместен.
Навстречу утрен­ним лучам
Постель оста­вила Людмила
И взор неволь­ный обратила
К высо­ким, чистым зеркалам;
Невольно кудри золотые
С лилей­ных плеч приподняла;
Невольно волосы густые
Рукой небреж­ной заплела;
Свои вче­раш­ние наряды
Неча­янно в углу нашла;
Вздох­нув, оде­лась и с досады
Тихонько пла­кать начала;
Однако с вер­ного стекла,
Взды­хая, не сво­дила взора,
И девице при­шло на ум,
В вол­не­нье свое­нрав­ных дум,
При­ме­рить шапку Черномора.
Всё тихо, никого здесь нет;
Никто на девушку не взглянет…
А девушке в сем­на­дцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться нико­гда не лень!
Люд­мила шап­кой завертела;
На брови, прямо, набекрень
И задом напе­ред надела.
И что ж? о чудо ста­рых дней!
Люд­мила в зер­кале пропала;
Пере­вер­нула — перед ней
Люд­мила преж­няя предстала;
Назад надела — снова нет;
Сняла — и в зер­кале! «Пре­красно!
Добро, кол­дун, добро, мой свет!
Теперь мне здесь уж безопасно;
Теперь избав­люсь от хлопот!»
И шапку ста­рого злодея
Княжна, от радо­сти краснея,
Надела задом наперед.

Но воз­вра­тимся же к герою.
Не стыдно ль зани­маться нам
Так долго шап­кой, бородою,
Рус­лана поруча судьбам?
Свер­шив с Рогдаем бой жестокий,
Про­ехал он дре­му­чий лес;
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утрен­них небес.
Тре­пе­щет витязь поневоле:
Он видит ста­рой битвы поле.
Вдали всё пусто; здесь и там
Жел­теют кости; по холмам
Раз­бро­саны кол­чаны, латы;
Где сбруя, где заржа­вый щит;
В костях руки здесь меч лежит;
Тра­вой оброс там шлем косматый
И ста­рый череп тлеет в нем;
Бога­тыря там остов целый
С его повер­жен­ным конем
Лежит недвиж­ный; копья, стрелы
В сырую землю вонзены,
И мир­ный плющ их обвивает…
Ничто без­молв­ной тишины
Пустыни сей не возмущает,
И солнце с ясной вышины
Долину смерти озаряет.

Со вздо­хом витязь вкруг себя
Взи­рает груст­ными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мерт­выми костями?
Чей бор­зый конь тебя топтал
В послед­ний час кро­ва­вой битвы?
Кто на тебе со сла­вой пал?
Чьи небо слы­шало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло тра­вой забвенья.
Вре­мен от веч­ной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поста­вят тихий гроб Русланов,
И струны гром­кие Баянов
Не будут гово­рить о нем!»

Источник

Зачем же поле смолкло ты и поросло травой забвенья

Напрасно вы в тени таились
Для мирных, счастливых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись
От гневных зависти очей.
Уж бледный критик, ей в услугу,
Вопрос мне сделал роковой:
Зачем Русланову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, добрый мой читатель,
Тут злобы черную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Красней, несчастный, бог с тобою!
Красней, я спорить не хочу;
Довольный тем, что прав душою,
В смиренной кротости молчу.
Но ты поймешь меня, Климена,
Потупишь томные глаза,
Ты, жертва скучного Гимена.
Я вижу: тайная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покраснела, взор погас;
Вздохнула молча. вздох понятный!
Ревнивец: бойся, близок час;

Амур с Досадой своенравной
Вступили в смелый заговор,
И для главы твоей бесславной
Готов уж мстительный убор.

Уж утро хладное сияло
На темени полнощных гор;
Но в дивном замке всё молчало.
В досаде скрытой Черномор,
Без шапки, в утреннем халате,
Зевал сердито на кровати.
Вокруг брады его седой
Рабы толпились молчаливы,
И нежно гребень костяной
Расчесывал ее извивы;
Меж тем, для пользы и красы,
На бесконечные усы
Лились восточны ароматы,
И кудри хитрые вились;
Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно влетает змий крылатый;
Гремя железной чешуей,
Он в кольца быстрые согнулся
И вдруг Наиной обернулся
Пред изумленною толпой.
«Приветствую тебя, — сказала, —
Собрат, издавна чтимый мной!
Досель я Черномора знала
Одною громкою молвой;
Но тайный рок соединяет
Теперь нас общею враждой;
Тебе опасность угрожает,
Нависла туча над тобой;
И голос оскорбленной чести
Меня к отмщению зовет».

Со взором, полным хитрой лести,
Ей карла руку подает,
Вещая: «Дивная Наина!
Мне драгоценен твой союз.
Мы посрамим коварство Финна;
Но мрачных козней не боюсь:

Противник слабый мне не страшен;
Узнай чудесный жребий мой:
Сей благодатной бородой
Недаром Черномор украшен.
Доколь власов ее седых
Враждебный меч не перерубит,
Никто из витязей лихих,
Никто из смертных не погубит
Малейших замыслов моих;
Моею будет век Людмила,
Руслан же гробу обречен!»
И мрачно ведьма повторила:
«Погибнет он! погибнет он!»
Потом три раза прошипела,
Три раза топнула ногой
И черным змием улетела.

Блистая в ризе парчевой,
Колдун, колдуньей ободренный,
Развеселясь, решился вновь
Нести к ногам девицы пленной
Усы, покорность и любовь.
Разряжен карлик бородатый,
Опять идет в ее палаты;
Проходит длинный комнат ряд:
Княжны в них нет. Он дале, в сад,
В лавровый лес, к решетке сада,
Вдоль озера, вкруг водопада,
Под мостики, в беседки. нет!
Княжна ушла, пропал и след!
Кто выразит его смущенье,
И рев, и трепет исступленья?
С досады дня не взвидел он.
Раздался карлы дикий стон:
«Сюда, невольники, бегите!
Сюда, надеюсь я на вас!
Сейчас Людмилу мне сыщите!
Скорее, слышите ль? сейчас!
Не то — шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!»

Читатель, расскажу ль тебе,
Куда красавица девалась?
Всю ночь она своей судьбе
В слезах дивилась и — смеялась.
Ее пугала борода,
Но Черномор уж был известен,
И был смешон, а никогда
Со смехом ужас несовместен.
Навстречу утренним лучам
Постель оставила Людмила
И взор невольный обратила
К высоким, чистым зеркалам;
Невольно кудри золотые
С лилейных плеч приподняла;
Невольно волосы густые
Рукой небрежной заплела;
Свои вчерашние наряды
Нечаянно в углу нашла;
Вздохнув, оделась и с досады
Тихонько плакать начала;
Однако с верного стекла,
Вздыхая, не сводила взора,
И девице пришло на ум,
В волненье своенравных дум,
Примерить шапку Черномора.
Всё тихо, никого здесь нет;
Никто на девушку не взглянет.
А девушке в семнадцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться никогда не лень!
Людмила шапкой завертела;
На брови, прямо, набекрень
И задом наперед надела.
И что ж? о чудо старых дней!
Людмила в зеркале пропала;
Перевернула — перед ней
Людмила прежняя предстала;
Назад надела — снова нет;
Сняла — и в зеркале! «Прекрасно!
Добро, колдун, добро, мой свет!
Теперь мне здесь уж безопасно;

Теперь избавлюсь от хлопот!»
И шапку старого злодея
Княжна, от радости краснея,
Надела задом наперед.

Но возвратимся же к герою.
Не стыдно ль заниматься нам
Так долго шапкой, бородою,
Руслана поруча судьбам?
Свершив с Рогдаем бой жестокий,
Проехал он дремучий лес;
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утренних небес.
Трепещет витязь поневоле:
Он видит старой битвы поле.
Вдали всё пусто; здесь и там
Желтеют кости; по холмам
Разбросаны колчаны, латы;
Где сбруя, где заржавый щит;
В костях руки здесь меч лежит;
Травой оброс там шлем косматый
И старый череп тлеет в нем;
Богатыря там остов целый
С его поверженным конем
Лежит недвижный; копья, стрелы
В сырую землю вонзены,
И мирный плющ их обвивает.
Ничто безмолвной тишины
Пустыни сей не возмущает,
И солнце с ясной вышины
Долину смерти озаряет.

Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья.

Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем!»

Но вскоре вспомнил витязь мой,
Что добрый меч герою нужен
И даже панцырь; а герой
С последней битвы безоружен.
Обходит поле он вокруг;
В кустах, среди костей забвенных,
В громаде тлеющих кольчуг,
Мечей и шлемов раздробленных
Себе доспехов ищет он.
Проснулись гул и степь немая,
Поднялся в поле треск и звон;
Он поднял щит, не выбирая,
Нашел и шлем и звонкий рог;
Но лишь меча сыскать не мог.
Долину брани объезжая,
Он видит множество мечей,
Но все легки, да слишком малы,
А князь красавец был не вялый,
Не то, что витязь наших дней.
Чтоб чем-нибудь играть от скуки,
Копье стальное взял он в руки,
Кольчугу он надел на грудь
И далее пустился в путь.

Уж побледнел закат румяный
Над усыпленною землей;
Дымятся синие туманы,
И всходит месяц золотой;
Померкла степь. Тропою темной
Задумчив едет наш Руслан
И видит: сквозь ночной туман
Вдали чернеет холм огромный,
И что-то страшное храпит.
Он ближе к холму, ближе — слышит:
Чудесный холм как будто дышит.

Руслан внимает и глядит
Бестрепетно, с покойным духом;
Но, шевеля пугливым ухом,
Конь упирается, дрожит,
Трясет упрямой головою,
И грива дыбом поднялась.
Вдруг холм, безоблачной луною
В тумане бледно озарясь,
Яснеет; смотрит храбрый князь —
И чудо видит пред собою.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в темной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной.
В недоуменье хочет он
Таинственный разрушить сон.
Вблизи осматривая диво,
Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо;
Щекотит ноздри копием,
И, сморщась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула.
Поднялся вихорь, степь дрогнула,
Взвилася пыль; с ресниц, с усов,
С бровей слетела стая сов;
Проснулись рощи молчаливы,
Чихнуло эхо — конь ретивый
Заржал, запрыгал, отлетел,
Едва сам витязь усидел,
И вслед раздался голос шумный:
«Куда ты, витязь неразумный?
Ступай назад, я не шучу!
Как раз нахала проглочу!»

Руслан с презреньем оглянулся,
Браздами удержал коня
И с гордым видом усмехнулся.
«Чего ты хочешь от меня? —
Нахмурясь, голова вскричала. —
Вот гостя мне судьба послала!
Послушай, убирайся прочь!
Я спать хочу, теперь уж ночь,
Прощай!» Но витязь знаменитый,
Услыша грубые слова,
Воскликнул с важностью сердитой:
«Молчи, пустая голова!
Слыхал я истину, бывало:
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!»

Тогда, от ярости немея,
Стесненной злобой пламенея,
Надулась голова; как жар,
Кровавы очи засверкали;
Напенясь, губы задрожали,
Из уст, ушей поднялся пар —
И вдруг она, что было мочи,
Навстречу князю стала дуть;
Напрасно конь, зажмуря очи,
Склонив главу, натужа грудь,
Сквозь вихорь, дождь и сумрак ночи
Неверный продолжает путь;
Объятый страхом, ослепленный,
Он мчится вновь, изнеможенный,
Далече в поле отдохнуть.
Вновь обратиться витязь хочет —
Вновь отражен, надежды нет!
А голова ему вослед,
Как сумасшедшая, хохочет,
Гремит: «Ай, витязь! ай, герой!
Куда ты? тише, тише, стой!
Эй, витязь, шею сломишь даром;
Не трусь, наездник, и меня

Порадуй хоть одним ударом,
Пока не заморил коня».
И между тем она героя
Дразнила страшным языком.
Руслан, досаду в сердце кроя,
Грозит ей молча копием,
Трясет его рукой свободной,
И, задрожав, булат холодный
Вонзился в дерзостный язык.
И кровь из бешеного зева
Рекою побежала вмиг.
От удивленья, боли, гнева,
В минуту дерзости лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и бледнела
В спокойном духе горячась,
Так иногда средь нашей сцены
Плохой питомец Мельпомены,
Внезапным свистом оглушен,
Уж ничего не видит он,
Бледнеет, ролю забывает,
Дрожит, поникнув головой,
И, заикаясь, умолкает
Перед насмешливой толпой.
Счастливым пользуясь мгновеньем,
К объятой голове смущеньем,
Как ястреб, богатырь летит
С подъятой, грозною десницей
И в щеку тяжкой рукавицей
С размаха голову разит;
И степь ударом огласилась;
Кругом росистая трава
Кровавой пеной обагрилась,
И, зашатавшись, голова
Перевернулась, покатилась,
И шлем чугунный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч богатырский засверкал.
Наш витязь в трепете веселом
Его схватил и к голове
По окровавленной траве

Бежит с намереньем жестоким
Ей нос и уши обрубить;
Уже Руслан готов разить,
Уже взмахнул мечом широким —
Вдруг, изумленный, внемлет он
Главы молящей жалкий стон.
И тихо меч он опускает,
В нем гнев свирепый умирает,
И мщенье бурное падет
В душе, моленьем усмиренной:
Так на долине тает лед,
Лучом полудня пораженный.

«Ты вразумил меня, герой, —
Со вздохом голова сказала, —
Твоя десница доказала,
Что я виновен пред тобой;
Отныне я тебе послушен;
Но, витязь, будь великодушен!
Достоин плача жребий мой.
И я был витязь удалой!
В кровавых битвах супостата
Себе я равного не зрел;
Счастлив, когда бы не имел
Соперником меньшого брата!
Коварный, злобный Черномор,
Ты, ты всех бед моих виною!
Семейства нашего позор,
Рожденный карлой, с бородою,
Мой дивный рост от юных дней
Не мог он без досады видеть
И стал за то в душе своей
Меня, жестокий, ненавидеть.
Я был всегда немного прост,
Хотя высок; а сей несчастный,
Имея самый глупый рост,
Умен как бес — и зол ужасно.
Притом же, знай, к моей беде,
В его чудесной бороде
Таится сила роковая,
И, всё на свете презирая,

Доколе борода цела —
Изменник не страшится зла.
Вот он однажды с видом дружбы
«Послушай, — хитро мне сказал, —
Не откажись от важной службы:
Я в черных книгах отыскал,
Что за восточными горами,
На тихих моря берегах,
В глухом подвале, под замками
Хранится меч — и что же? страх!
Я разобрал во тьме волшебной,
Что волею судьбы враждебной
Сей меч известен будет нам;
Что нас он обоих погубит:
Мне бороду мою отрубит,
Тебе главу; суди же сам,
Сколь важно нам приобретенье
Сего созданья злых духов!»
«Ну, что же? где тут затрудненье? —
Сказал я карле, — я готов;
Иду, хоть за пределы света».
И сосну на плечо взвалил,
А на другое для совета
Злодея брата посадил;
Пустился в дальную дорогу,
Шагал, шагал и, слава богу,
Как бы пророчеству назло,
Всё счастливо сначало шло.
За отдаленными горами
Нашли мы роковой подвал;
Я разметал его руками
И потаенный меч достал.
Но нет! судьба того хотела:
Меж нами ссора закипела —
И было, признаюсь, о чем!
Вопрос: кому владеть мечом?
Я спорил, карла горячился;
Бранились долго; наконец
Уловку выдумал хитрец,
Притих и будто бы смягчился.

«Оставим бесполезный спор, —
Сказал мне важно Черномор, —
Мы тем союз наш обесславим;
Рассудок в мире жить велит;
Судьбе решить мы предоставим,
Кому сей меч принадлежит.
К земле приникнем ухом оба
(Чего не выдумает злоба!),
И кто услышит первый звон,
Тот и владей мечом до гроба».
Сказал и лег на землю он.
Я сдуру также растянулся;
Лежу, не слышу ничего,
Смекая: обману его!
Но сам жестоко обманулся.
Злодей в глубокой тишине,
Привстав, на цыпочках ко мне
Подкрался сзади, размахнулся;
Как вихорь свистнул острый меч,
И прежде, чем я оглянулся,
Уж голова слетела с плеч —
И сверхъестественная сила
В ней жизни дух остановила.
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный;
Но злобный карла перенес
Меня в сей край уединенный,
Где вечно должен был стеречь
Тобой сегодня взятый меч.
О витязь! Ты храним судьбою,
Возьми его, и бог с тобою!
Быть может, на своем пути
Ты карлу-чародея встретишь —
Ах, если ты его заметишь,
Коварству, злобе отомсти!
И наконец я счастлив буду,
Спокойно мир оставлю сей —
И в благодарности моей
Твою пощечину забуду».

Источник