Как узнать что ты приемный ребенок
Дарья Емельянова: «Оказывается, меня звали Верой»
Читайте также
Ви-джей Арчи: «В сердце мамы — я и целый мир»
Мама и папа взяли тебя из детского дома. Каково узнать это, когда ты уже взрослый? Как с этим жить? Почему детям важно знать, откуда они, даже если кровные родители отказались от них?
Дарья Емельянова живет в Санкт-Петербурге, работает с детьми и точно знает: говорить о серьезном с малышами и подростками можно и нужно, а как и когда — подскажет любящее сердце. Дарья знает, что это важно, потому что ее саму удочерили в три месяца. Об этом она узнала только в 29 лет, и жизнь ее поменялась. Дарья рассказала об этом в интервью фонду «Измени одну жизнь».
«Мне уже нужна была правда»
В детстве у меня не закрадывалось никаких сомнений в том, что я дочка моих мамы и папы. Никаких подозрений не было, хотя, когда мне было семь, в семью взяли еще девочку, мою старшую сестру. Она была уже взрослая, уже все понимала, от нее ничего не скрывали. Я ревновала к ней маму и папу.
Все началось, когда я пошла в музыкальную школу. О том, что я не «мамина и папина», мне начали говорить дети: «А это не твои родители». «Почему?» — спрашивала я. «Потому что тебя удочерили». «Это сестру удочерили! Чего вы меня путаете, чего вы ко мне лезете?» Такое повторилось раз, два.
Городок, где я выросла, маленький, все друг друга знают. Многие решили, что это их обязанность: разоблачать неправду. Однажды я лежала в больнице. Медсестра, взрослая женщина, между делом мне сказала: «Это вообще не твои родители, ты удочеренная».
Мне было лет 12. Тогда я, конечно, задумалась. У мамы спросила. Она ответила: «Ну что ты глупости слушаешь?!» Я выкинула это из головы. Правда, с тех пор сомнения поселились в моем сердце.
Дарья Емельянова. Фото: из семейного архива.
Про удочерение я узнала наверняка, когда мне было 25 лет. Мамы уже не стало. Папа то болел, то грустил. А рассказала мне крестная. Было застолье, и она рассказала мне с посылом «все, не могу больше молчать».
Я молча послушала, приехала домой, и у меня случилась сильная истерика. Одно дело, когда тебе просто кто-то что-то говорит. Это просто информация. Другое — когда тебе это сообщает человек, который семью твою знает всю жизнь. Происходит осознание.
Начала обзванивать всех маминых подруг, мне нужна была правда. Все молчали как партизаны, кроме одной. Приехала ко мне, сказала, что может подтвердить и рассказать все, что знает. Тогда меня волновало одно: меня что, какие-то алкоголики родили? Был страх.
Мама работала в соцзащите, я слышала истории: «Вот, они пьют, сексом занимаются, потом дети рождаются». Хорошо помню повторяющуюся дома фразу: «Зачем нищету плодить?» Мама работала с такими семьями. Но ее подруга рассказала: девочка-студентка из хорошей семьи рано родила, чуть ли не в 16 лет, и родители велели ей оставить ребенка. То есть меня.
«Как поговорить с мамой? Я ее так боюсь»
С папой я тогда не осмелилась поговорить. Мне сейчас пишет много взрослых людей в подобной ситуации. Женщина под сорок у меня однажды спросила: «Как поговорить с мамой? Я ее так боюсь». Когда ты знаешь, остается последний шаг. Но как его сделать, ты не знаешь. Это большая боль. Я сама к этому шла четыре года.
Было время, когда я не думала об этом: была куча других задач, проблем, я «жила жизнь». Но периодически волнами накатывало. Перед 29-м днем рождения я почувствовала острую необходимость поговорить с папой: поняла, что, если не сделаю этого — умру.
В тот момент я случайно (хотя я верю, что все случайности вовсе не случайны) познакомилась с одной девушкой, Ольгой. Я подписалась на нее в Instagram. Оказалось, она тоже узнала, что удочеренная, ищет родную мать. Я увидела у нее пост: «Если у вас такая же ситуация — пишите». Я написала, Оля прислала номер телефона и мы созвонились. Этот разговор стал толчком, «волшебным пенделем», который дал мне сил для разговора с папой.
«О том, что я не «мамина и папина», мне начали говорить дети: «А это не твои родители». Фото: из семейного архива.
Позвонила папе и сказала, что все давно знаю, мне тяжело, мне нужна правда. По телефону он не стал ничего мне рассказывать, сказал: «Приедешь, поговорим». Приехала в наш городок через какое-то время, когда смогла. Мы долго сидели и смотрели телевизор. Молча. В конце концов я сказала: «Папа, мы можем с тобой до утра так сидеть, но я приехала по делу».
Разговор был неинформативный совсем: папа очень сдержанный человек, весь в себе.
— Ну да, мы тебя взяли.
— А почему меня оставили?
— А почему они всех оставляют?
Ноль информации, в общем. Но важность разговора заключалась вот в чем: когда я услышала правду из папиных уст, ко мне пришло окончательное осознание.
Я, если честно, обалдела. Все-таки я до последнего надеялась, что он скажет: «Это все выдумки. Маленький город, сплетничают все». Потом, анализируя, я поняла, что, узнав правду, не могу жить как раньше. Это выход из зоны комфорта. Это новый уровень: нужно что-то делать, напрячь себя, решать новую задачу, которую не хотелось решать. Но сидеть сложа руки уже было нельзя после этого: Оля интересовалась, как и что. Я не могла ей сказать: «Ничего, сижу сложа руки». Оля проконсультировала меня по поводу следующих шагов: как писать заявления, куда посылать, чтобы мне прислали повторное свидетельство об удочерении.
Просила папу, он писал заявления. В свидетельстве было указано мое настоящее имя и мой настоящий день рождения. Когда я это увидела, была в шоке, конечно. Оказывается, меня назвали Верой. И родилась я 14 августа.
Предпринимаю шаги, чтобы найти биологических родителей, хочу хотя бы посмотреть, на кого я похожа. Это может показаться мелочью для кого-то, но для меня это невиданная роскошь: увидеть родственников по крови.
С папой у нас все нормально. Мне кажется, он боится, что я, не дай бог, его забуду. Но я не собираюсь делать этого. У меня нет претензий ни к кому: ни к людям, которые меня растили, ни к людям, которые меня оставили в роддоме.
«А чего ж раньше не сказали?»
Знание о том, что ты усыновлен, что твои родители — не твои родители, на самом деле рвет крышу. Но я еще могу себя сдержать. У меня есть потрясающая соратница в лице Оли: не устану про нее говорить. Мы с ней на одной волне, у обеих есть силы на это, энергия. Идем дальше, поддерживая друг друга.
Я написала свою историю в социальных сетях, и мне стали писать люди, которые не знают, как им жить с такой же информацией о себе. Многим не хватает просто доброго слова поддержки. Им нужно, чтобы кто-то сказал им: они не какие-то неправильные существа. У многих такие мысли. У меня самой такие мысли были.
Мне всегда казалось, что моя жизнь внутри семьи — какая-то не моя, чужая, что я не понимаю родителей. Устройство нашей семьи вызывало протест. Взрослые меня все время спрашивали: «Чего тебе не хватает-то?» Родителям было непросто со мной. Было чувство, что из одной среды меня взяли и поместили в другую. Потом поняла, что всякое же может быть. Одно дело — взять чужого ребенка, а ты попробуй полюби его. Сердцу же не прикажешь. Материнский инстинкт по отношению к нему может включиться, а может — и нет.
Только сейчас понимаю, отчего во многих ситуациях я видела даже ненависть к себе, природы которой не знала. Никогда не было ощущения, что родители — моя стена, люди, которые простят все.
«Часто мне пишут приемные мамы: вот мы усыновили ребенка, как вы думаете, когда и как рассказать ему?» Фото: из семейного архива.
Когда узнала правду, все разложилось по полкам. И одна только мысль: «А чего же раньше не сказали? Ведь все так просто». Но что-то мешало. Привычка молчать, не выносить сор из избы, не жаловаться. Важно говорить об этом, нужно, необходимо.
Часто мне пишут приемные мамы: вот мы усыновили ребенка, как вы думаете, когда и как рассказать ему? Я честно отвечаю, что не гуру. Сама понятия не имею, когда рассказывать. Но могу предположить, что подскажет любящее сердце. Любящее сердце — залог успеха в любой ситуации.
Можно рассказать прямо сейчас: «Знаешь, ты у нас долгожданный, волшебный ребенок. Мы тебя ждали-ждали, и ты пришел из животика одной женщины. И пришел к нам. Представляешь, как необычно? Если захочешь узнать побольше, все тебе расскажем. А пока просто знай».
Я открыта для общения по теме усыновления. Назло всем табу буду продолжать об этом говорить. Для меня самой это терапия. Когда я увидела отклик, то поняла, насколько это важно. Если кому-то сложно, нужно с кем-то поговорить по этой теме, напишите мне. Хочу продолжать цепочку добра. Продолжать что-то хорошее.
Елена Мачинская, приемная мама, психолог фонда «Измени одну жизнь»:
Есть люди, которые, пройдя через тяжелые испытания в жизни, ломаются, озлобляются или стараются забыть, отречься от своего трудного опыта.
И лишь самые сильные находят возможность жить дальше, они помогают выбрать верную дорогу тем, кто находится только в начале пути. Не зря Фридрих Ницше сказал про таких людей: «Быть великим — значит давать направление».
Мне часто приходится говорить с замещающими семьями про тайну усыновления. Очень часто родители просто не знают, когда стоит сказать ребенку о том, что он приемный, поэтому они стараются годами оттягивать этот разговор. Пока однажды не понимают, что пауза затянулась, ребенок уже слишком взрослый, чтобы вот так вывалить на него информацию.
Ребенок взрослеет, задает все более и более сложные вопросы: «А я тоже был у тебя в животике? А почему у тебя нет фотографий, где я маленький?»; «Мама, а в каком родильном доме я родился?»; «Мама, а тебе тоже делали УЗИ, когда ты была беременной? Тебе сказали, кто родится?»; «Скажи, когда я родился, я сразу закричал? А кто придумал мне имя?» Ком лжи нарастает.
Тайна начинает трещать по швам: «Почему вы с папой и все родственники высокие и светлые, а я такой низкий и темноглазый?»; «А почему у вас с папой первая группа крови, а у меня вторая?»
Чем больше клубок лжи, тем сложнее его распутать, сложнее объяснить, зачем столько лет приходилось лгать тому, кто доверяет родителям безусловно. Многие папы и мамы считают, что это нужно для того, чтобы защитить его. Вдруг над ним в школе будут смеяться? Или соседки будут пальцем показывать?
Однако вот что получается на самом деле: тайну хранят не от соседей, не от одноклассников, а от самого ребенка. Чаще всего вокруг все и так знают. Слишком много обычно свидетелей, и всех молчать не заставишь. Это и персонал роддома, где родился ребенок, и сотрудники опеки, и педагоги и няни дома малютки, где жил малыш какое-то время, судья и секретарь суда, и та машинистка, что готовила дело, и тот следователь, что разыскивал мать, которая оставила ребенка, и участковая медсестра, и…
Список слишком велик для того, чтобы тайна навсегда оставалась тайной. Вероятность того, что кто-то из этих людей однажды окажется, к примеру, соседкой или матерью одноклассника, далеко не нулевая. Разве лучше, чтобы ребенок узнал правду от того самого одноклассника, чья мать однажды за обедом проболтается о том, что знает? Сомневаюсь.
Эта правда может слишком дорого стоить. И первое, что будет уничтожено, — это доверие, опора, на которую, как кольца на пирамидку, нанизываются отношения близких людей.
Именно поэтому так важно быть честным с ребенком с самого первого дня, с самой первой секунды. Близкие доверительные отношения с сыном или дочерью гарантированно становятся фундаментом, на котором сформируется здоровая зрелая личность. И, даже если однажды кто-то попробует сказать в насмешку, что он приемный, ребенок сможет спокойно и твердо ответить: «Да, и у меня самые лучшие на свете родители».
Материал подготовлен и опубликован совместно с «Аргументы и факты».
Тайна и следствие: почему ребенку важно знать, что он – приемный
Читайте также
«Сын перестал воспринимать меня как маму»
«Я могу на соседку в суд подать за то, что она раскрыла тайну усыновления?» Вы спросите – мы ответим
Сказка для приемного ребенка
Кто мы без прошлого?
«Ах, если б снова все начать!» Ошибки приемных родителей. Часть 14. Про тайну усыновления и родственников ребенка
Соломоново решение: ребенок все равно останется в проигрыше
«Правда менее травматична, если говорить о ней, как о норме»
Тайна усыновления остается одной из важных и спорных тем. Введенный в 1969 году закон запрещает без согласия усыновителей сообщать сведения об усыновлении ребенка кому бы то ни было. А в отдельно взятой семье закон оборачивается вопросом, который мамы и папы решают сами: должен ли ребенок знать, что он – приемный? Родители и эксперты поделились своим опытом и мнениями с фондом «Измени одну жизнь».
Мнения приемных родителей
Анастасия, Москва:
«Я воспитываю девочку, биологическая мама которой отбывает срок в местах лишения свободы. Настя – приемная дочка – знает о ее существовании, они иногда созваниваются. И наличие обеих мам она считает неправильной вещью. Говорит, что любит и ее, и меня.
При этом девочка стесняется говорить о кровной матери. И на вопрос о том, кто твоя мама, Настя называет меня. Она знает, что кровная мама ее родила, но ей хочется думать и верить, что родила ее именно я. И мне самой не хочется переубеждать Настю, раз она для себя так решила. Я считаю, что не нужно отдалять детей от себя такими понятиями, как «приемный родитель», «неродной ребенок».
Тайна усыновления нужна. Всех троих детей я воспитываю по договору опеки, но планирую усыновить и удочерить. И, наверное, в будущем не стану раскрывать тайну остальным детям.
У многих сирот родители – наркоманы и алкоголики. Зачем им знать, что их папы и мамы пили, кололись, совершали преступления?
Биологическая мать одного из моих сыновей сидела на наркотиках, и, скорее всего, ее уже нет в живых. Ребенку нужно знать все это? Не уверена».
Ольга Щеголева, Самара:
«Моей старшей дочке было три месяца, когда я взяла ее в семью. Знакомые и друзья знали, что она приемная. Когда девочке исполнилось 7 лет, я задумалась о том, чтобы рассказать ей правду о ее кровной семье. По характеру дочка – максималист, и лучше было бы получить информацию о кровной семье от меня, чем от посторонних.
Мы пошли к психологам, которые сразу сказали: вы пришли вовремя. В более позднем возрасте ребенок, узнав правду, может наделать множество ошибок. Специалисты считают наиболее оптимальным возрастом для подобных откровений с 6 до 9 лет.
Когда я рассказала дочке о том, что она мне не родная, она заплакала. Тот факт, что мы оказались ей приемными родителями, расстроил ее. В подростковом возрасте она начала задавать вопросы, касающиеся кровной матери. Но никакой подробной информации у меня не было.
Сейчас дочери 17 лет, и у нас очень близкие отношения. Любая тайна несет в себе ложь, которая не может пойти на благо человеку».
Надежда Афанасьева, Москва:
«Каждый имеет право знать о себе, своем происхождении. И лучше об этом знать с раннего детства. В подростковом возрасте принятие правды может проходить очень болезненно. Если ребенок с младых ногтей знает, что он приемный, растет с этой мыслью, то в будущем ему легче будет жить.
Моя дочка пришла в нашу семью в полтора года. Через полгода мы с мужем сделали фотокнигу: первые страницы – фотографии из дома ребенка, как мы ее забирали, первые дни дома, первые прогулки с братьями и сестрами. Книга написана в форме сказки: девочка потерялась, но ее нашел аист и принес нам. Думаю, что до 7-8 лет эта история еще будет востребована, а дальше мягко и постепенно мы расскажем дочке о нашей приемной семье.
Информации о биологической матери практически нет. Она отказалась от дочери на второй день после родов, есть только паспортные данные этой женщины. При желании можно найти ее. Но сейчас дочка не проявляет особого интереса к этой теме, мне кажется, она еще мала для понимания этого».
Мнения экспертов
Яна Леонова, директор фонда «Измени одну жизнь»:
«Тайна усыновления действительно охраняется законом, но касается она судей, вынесших решение об усыновлении ребенка, должностных лиц, осуществивших государственную регистрацию усыновления, а также лиц, иным образом осведомленных об усыновлении (ст. 139 Семейного кодекса РФ).
Безусловно, решение о раскрытии тайны усыновления перед внешним миром принадлежит только семье, исходя из интересов самой семьи и ребенка. Но то, что касается сохранения тайны для самого ребенка, все же не столь однозначно.
Это большая ответственность, решиться на построение отношений с ребенком, в условиях сокрытия такого важного события. Это большой стресс для всех членов семьи.
Понятны волнение и опасения родителей, просто здесь важно решить для себя — готовы ли вы скрывать всю жизнь от ребенка его прошлое, готовы ли вы к тому, что оно, скорее всего, будет раскрыто, потому что большое количество людей, так или иначе, знают об этом: от судов, органов опеки до поликлиник, УФМС и прочих инстанций.
Так получается, что рано или поздно ребенок узнает. И реакция бывает самой разной, но для него это всегда шок и стресс. По отзывам взрослых усыновленных, это были болезненные переживания, вопросы, абсолютная растерянность от того, что рухнула их картина мира, которая была заботливо выстроена приемными родителями, пытавшимися сохранить тайну.
Перед тем как принимать решение, все же важно не забывать о праве ребенка знать свое происхождение, корни и историю (тот же Семейный кодекс об этом говорит). Необходимо также ознакомиться с разными методиками и техниками раскрытия тайны, посоветоваться со специалистами, постараться договориться о сопровождении этого процесса, возможно, это снимет вашу тревожность относительно способа подачи информации. Безусловно, в прошлом усыновленных детей много тяжелых событий, но можно научиться правильно о них говорить.
Важно помнить о том, что ребенок все равно хранит многое из своего детства в памяти и в подсознании, пусть даже не всегда получается это проговорить, он помнит свои чувства и ощущения. Ребенку необходимо, чтобы родители разделили его чувства, объяснили и помогли пережить их».
Елена Альшанская, президент БФ «Волонтеры в помощь детям-сиротам»:
«Нет ничего, чего мы не знаем о себе. Все, что с нами было — знает наше тело, наш организм. Помимо сознательной части существует огромный пласт информации, которую мы не осознаем или не помним. Например, мы чаще всего вообще до четырех лет себя не помним. Но какие-то события, которых мы даже не помним, могут быть тяжелыми триггерами каких-то травматических ощущений.
То есть, наш мозг, конечно же, все знает, что с нами происходило, но лишь небольшая часть этого находится в нашей актуальной памяти. Когда мозг начинает получать от близких людей информацию о реальности противоречащую тому, что он знает, человек очень часто начинает себя чувствовать дискомфортно, либо подозревать что-то. Это может приводить к тяжелым состояниям в подростковом и более старшем возрасте.
Кроме того, отношения близких людей не должны быть построены на лжи. Ложь сложно хранить, на это требуется много энергии и постоянного самоконтроля. Какие настоящие и искренние отношения устоят в постоянной большой лжи, которую надо скрывать каждый день? И всегда существует риск, что кто-нибудь расскажет правду: бабушка-соседка, сотрудник поликлиники. Или сам родитель в гневе проговорится: «если бы ты был мой ребенок, ты бы так не сделал».
Чем позже человек узнает об этом, тем тяжелее для него последствия. Потому что вмиг рушится вся его жизнь, все, на чем она была основана, понимание того, кто ты такой — оказывается неправдой. Ощущение, что вся твоя жизнь ложь, – очень тяжелое для взрослого человека. В то время как маленький ребенок получает информацию постепенно и в доступной для него форме, и это не вызывает у него никаких сильных негативных эмоций. Ему можно рассказывать, как одна мама родила, но не смогла растить, нашлась вторая мама, которая смогла быть мамой и взяла к себе.
Кроме того, любой человек имеет право знать о себе правду. Кто он и откуда — это часть его личности. Никто не имеет права скрыть от другого человека существенную информацию о нем самом».
Таисия Лотарева, педагог-психолог Центра содействия семейному воспитанию «Наш дом»:
«Тайна усыновления – тема деликатная и многоаспектная. Тайна от ребенка в семье – это один вопрос, в котором психологи чаще всего помогают членам семьи преодолеть тревоги, связанные с нежеланием разрушить отношения с ребенком или покоробить его самооценку, и рекомендуют не скрывать от него факт его «приемности». К тому же, последствия неожиданного раскрытия тайны, как правило, более травматичны для всех членов семьи.
Существуют также факторы возраста ребенка, готовности и умения родителей обсудить с ним его историю жизни. В этих вопросах также помогает психологическое сопровождение семьи.
Но, пожалуй, самой сложной проблемой, на данный момент, остается проблема отношения приемного ребенка с социумом: учителя, одноклассники, родители одноклассников… Зачастую ребенок сталкивается с непринятием и неготовностью общества к встрече с сиротой и приемной семьей.
Сирот по-прежнему боятся и недолюбливают. Именно эта ситуация требует соблюдения этических правил педагогами о нераспространении информации о судьбе ребенка, если это грозит небезопасными для него последствиями, а также очень корректной работы с учениками и с их родителями, направленной на интеграцию ребенка-сироты в коллектив класса и школы».
Хочешь узнать, кто ты – усынови ребенка
Вселенская любовь ко всем сиротам
Я уже и не припомню, когда и как пришла мысль об усыновлении. То сюжет по телевизору покажут о брошенном ребенке, то на статью где-нибудь наткнусь про детский дом, короче, переживала, жалела, плакала, и в итоге пришла ко мне вселенская любовь ко всем брошенным детям. Ага. Вот прям всех бы забрала… Года два это вынашивалось. На эмоциях такие дела не делаются.
Муж мой был в шоке поначалу. Ему такая мысль никогда не приходила в голову, он был счастлив быть отцом своим родным детям и о том, чтобы стать отцом неродному ребенку, не думал никак и никогда.
Но капля камень точит, а я, как ржа железо, его точила. Года два. Т.е. вот пока сама вынашивала, его и точила, мне порой кажется, что не только ему нужны были эти мои докучания, но и мне: я, проговаривая, как бы укреплялась в мысли об усыновлении. В итоге он согласился, «из любви ко мне» – он так сказал.
Дети были маленькие совсем, я с ними и не говорила особо, сказала только, что скоро у нас будет еще один ребенок, они кивнули, спросили что-то типа «а когда?», и все. Старшая дочь, ей было уже около 20 лет, ничего не сказала, но мне кажется, она не приветствовала эту затею. Самое тяжелое было с мамой. Она была категорически против. Приводила известные доводы от пресловутых генов, которые «пальцем не задавишь», до того, что обделю любовью своих, а он, пришлый, вырастет и всех поубивает…
Как выбрать ребенка? Это ж не магазин
Начали мы с мужем потихоньку документы собирать. При этом я совершенно не понимала, как буду выбирать ребенка, это ж не магазин. Не представляла себе практического решения этого вопроса. Очень просила Бога указать мне путь к своему ребенку.
И однажды попала на мероприятие, где познакомилась с женщиной – воспитателем детского дома из районного города. Я тогда четко поняла, что именно ради нее я тут и оказалась. Обрисовала ей свою ситуацию и просила либо помощи, либо совета. Она и говорит: у меня как раз на примете есть такой мальчик, я бы его сама усыновила, но возраст уже не позволяет (предпенсионный). И я, не глядя, четко полагая, что это промысел Божий, решаю про себя, что именно этого ребенка я и буду забирать.
А потом, пару дней спустя, когда она мне по «электронке» выслала его фото, я аж отпрянула от монитора – настолько это был не «мой» ребенок. Вот не приняла я его сразу. Но успокоила себя, уговорила, что это первое впечатление такое неверное, всего лишь фото и прочее. И решила не отступать…
Ваня – мое зеркало
Забрали мы Ваню домой после суда, а я чувствую, вернее не чувствую не только любви, а просто неприязнь у меня даже к этому ребенку: незнакомый и неприятный запах, другое телосложение, волосатость рук, ног, спины, ногти – все не такое, как у моих детей, и ест он, издавая характерные звуки, и говорит с каким-то ужасным акцентом, и плачет противно, и смеется так заливисто – невыносимо.
В общем, когда от этого целого мира брошенных детей, который я так любила на расстоянии, отделился всего лишь один-единственный маленький человечек, обнаружилось, что полюбить-то я его и не в состоянии… Зато моя мама полюбила Ваню сразу и навсегда.
Я была на грани. Перечитала кучу литературы, пока мне мудрая приемная мама не дала информацию о том, что, оказывается, 60 процентов усыновителей переживают так называемую депрессию усыновителей, и перечислены там были как раз все мои симптомы.
А потом… Потом и поныне я понимаю, что Ваня – это мое зеркало. Благодаря этому ребенку я узнала, что же на самом деле я из себя представляю.
Было все беспросветно и тяжело. Никаких вспышек радости, никакого умиления, никакого сострадания – ни-че-го. Только ужас от содеянного. Ужас от самой себя, что я-то думала о себе, что я в целом неплохой человек, а оказалась такой вот дрянью, которая не может полюбить несчастную сиротку.
Разочарование в себе было очень сильно. Нелюбовь к ребенку тоже. Я, например, могла смотреть на него и думать: как можно так есть, так шмыгать носом, так ходить, так кривить рот при плаче… до бесконечности.
Однажды я в очередной раз вышла из себя, а он все ревел и ревел, я подошла к нему, взяла его за плечи и сказала: посмотри, на кого ты похож, и повернула его лицом к зеркалу, чтобы он увидел свое искривленное лицо, … но в этот момент я увидела в зеркале свое лицо. Земля ушла у меня из-под ног. Такого страшного, злобного лица я не видела никогда. Оглушенная, я ушла на кухню, у меня был шок от увиденного… Шок от себя.
Особенно тяжело мне было, когда он обижал моего младшего сына. Еще в первый месяц жизни дома Ваня толкнул его на угол стола, у сына пошла кровь, потому что острый угол пропорол ему кожу между бровями, я схватила его на руки, а Ваня прыгал на матрасах и смеялся. Это было ужасно. Мне казалось, я могла его избить в тот момент, и только истекающий кровью сын на руках помешал мне это сделать.
За мной как будто захлопнулась дверь
В общем, мне казалось, что я совершила самую огромную ошибку в своей жизни. Я ненавидела себя. Но и не отдавала ребенка обратно. Сначала перед людьми было стыдно. Потом надеялась, что все изменится, что вот-вот должна будет прийти любовь, а я вдруг откажусь от него перед самой этой любовью.
А потом, когда стало совсем невмоготу, я просто представила, как я его отдаю назад, я попыталась внутри себя прожить это, подробно, пошагово: как отвожу его назад в детдом, как он плачет, оглядывается, когда его за руку уводит воспитатель, как я возвращаюсь, что говорю детям, как продолжаю ходить на работу, варить еду, будить детей по утрам, читать им книжки… – в общем жить без Вани. Как могла, внутренне прожила и поняла, что без него мне будет мука еще худшая, что я просто сгорю в своей совести, что все несчастья, которые будут случаться в моей жизни и с моими детьми, я буду относить на счет этого своего преступления, как расплату за него, что я в итоге просто сойду с ума.
Я уже не говорю о том, какой страшный урок предательства и подлой измены я преподнесу своим детям, и как он отразится на их отношении ко мне и на всей их последующей жизни. Поэтому, прожив этот ужас мысленно, я навсегда отказалась от того, чтобы даже думать в сторону того, чтобы вернуть Ваню.
Я успокоилась, за мной как будто захлопнулась дверь. Перестала гнобить себя за нелюбовь, выколупывать ее из себя. Я поняла, что это было б слишком просто и неправдоподобно — принять и полюбить сразу и всем сердцем чужого ребенка. Для этого потрудиться надо. Очень сильно. И от того, как и насколько я потружусь, будет итог.
Вот и тружусь. Над собой. Не над Ваней. Потому что единственный человек, которого я могу изменить, — это я сама. И это гораздо важнее: какой я воспитаю себя рядом с Ваней. А он – мое зеркало, в котором я вижу все свое уродство, всю свою греховность. А раз зеркало показывает мне мою некрасивость, как я могу его любить…
Когда случаются приливы доброты, расположения и симпатии к Ване, я буквально ухватываюсь за них и пытаюсь в этот промежуток вместить хоть что-то положительное –погладить по голове, сказать доброе слово, улыбнуться, похвалить, обнять за плечи. Это невозможно объяснить, это не понять тому, кто через это не прошел.
Но раньше я не могла его обнять. Вот, казалось бы, какая мелочь – обнять, просто наклониться и сомкнуть руки за его спиной, но НЕ МОГЛА. Не смыкались мои руки, не наклонялось мое тело. Но мне одна мудрая приемная мама сказала, что не надо этого делать, если нет желания и потребности, ребенок все равно это чувствует, и такие «объятия» ему не нужны. Дожидаться искренних, теплых, настоящих объятий — и только тогда обнимать.
Что касается детей, то они его со временем полюбили. Это лучшие друзья сейчас, все трое, защищают друг друга, учатся делиться, уступать, прощать. Когда я не могу дать Ване ничего доброго, это делают за меня мои дети, они заполняют ту брешь, которую я пока не могу закрыть.
Именно такой ребенок нужен мне
Поначалу он был ребенком с типичным девиантным поведением, т.е. отклоняющимся от общепринятой нормы. Он делал то, что делают все детдомовские дети, но особенно меня выводили из себя его крики, плачи и истерики на улице. На пустом месте, ровно на пустом. Из-за пустяка он начинал истошно орать. Успокоить его было просто невозможно.
Но для меня это было неважно. Он был просто чужой. Я много раз возвращалась к своему первому ощущению, когда увидела его фото на экране монитора, и думала, что тогда мне нужно было послушаться себя.
Но постепенно я пришла к убеждению, что Господь дал именно этого ребенка в мою семью, мне. Именно такой Ваня нужен мне, чтобы я перестала быть эгоисткой, раздражительной и злобной теткой, чтобы научилась делиться. Вы знаете, мне и по сей день трудно положить лучшую и большую котлету Ване, а не своим кровным детям.
Это все притом, что Ваня нравился и нравится абсолютно всем окружающим, без исключения. И меня это тоже угнетало, я думала: что же я за урод такой, что за никчемная личность, которая не может, вернее, не хочет увидеть все то прекрасное, доброе, щедрое, что есть в Ване. И от этого мне хотелось просто умереть, не быть, не дышать, не слышать, не видеть – просто не существовать, потому что понять и осознать, кем я являюсь на самом деле, было очень тяжело.
Живу так, как умею на данный момент
Я поняла, что могу прочитать сотни книг по воспитанию, выслушать и увидеть десятки примеров достойных мам, но меня саму это ничуть не приближает к образу той матери, которая, как мне видится, должна быть. Я все время собой недовольна. И лучше выходит, когда я забываю о том, что я плохая мать, и просто живу – так, как умею на данный момент.
Конечно, внешне, я делаю все, что положено — мыть, стирать, убирать, кормить, читать. Но я не играю с детьми в куклы и солдатиков, не учу дочку шить, потому что сама не умею, не учу их убирать квартиру, потому что самой мне это сделать быстрее. Конечно, они моют посуду, помогают приготовить еду, убирают за собой игрушки, постель и проч. Но это ведь норма.
Единственная драгоценность – я очень люблю и любима своим мужем, у нас чудесные отношения, потому что муж – уникальный человек, необыкновенной душевной щедрости, красоты, жертвенности. Мы с ним живем душа в душу, и это видят наши дети. Они как бы находятся в ауре этой любви, согреваются ею и растут в ней. Они видят, как мы заботимся друг о друге, как уступаем, никогда (!) не повышаем друг на друга голос, помогаем друг другу. И я очень надеюсь, что, видя эти отношения, они возьмут все самое хорошее для себя.
Мы идем навстречу друг другу
Я уже не справляюсь с чувством вины. Я перестала заниматься самобичеванием и самоистязанием. Я приняла тот факт, что во мне нет любви к Ване. И уже не ненавижу себя за это. Я поняла, что не могу искусственно ее вырастить. Я могу делать все возможное со своей стороны, очень трудиться душевно, и тогда, быть может, Господь подарит мне любовь к этому ребенку.
Я привыкла к нему. Он безусловный член нашей семьи. Он не раздражает меня. Сержусь, конечно, порой, но я и на собственных детей сержусь, и им выговариваю так же, как Ване. Ему, как мне видится, хорошо у нас.
Я даже несколько лет назад приглашала к нам психолога, чтобы она помогла мне разобраться с собой, с детьми. Она приходила к нам, занималась с детьми, беседовала со мной, и по окончании этого периода сказала мне, что Ване комфортно и хорошо в нашем доме, он чувствует себя уютно. Тогда же я узнала от тематического психолога, что, как правило, из двоих плохо кому-то одному – либо приемному родителю, либо приемному ребенку.
Я этому очень обрадовалась. Я рада, что Ване хорошо. Пусть лучше будет мне так, как есть, чем ему. Вот тех мук я бы, наверное, не пережила – знать, что ребенку в твоем доме плохо. То, что ему хорошо, меня греет и очень помогает. Я ни за что не отдала бы его сейчас никому. И совершенно не жалею о том, что сделала.
Мы идем с Ваней навстречу друг к другу, иногда останавливаемся, делаем привалы, иногда сваливаемся в кювет, порой сворачиваем не на ту дорогу, а то и возвращаемся назад, но мы все равно движемся. И это движение и есть жизнь. Наша совместная, трудная, но вместе с тем очень наполненная жизнь.