Какие имеются основания утверждать что общество интерсубъективная реальность
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ
Полезное
Смотреть что такое «ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ» в других словарях:
интерсубъективность — ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ общность структур психики, мыследеятельности, опыта и результатов познания различных субъектов, обеспечивающая возможность взаимопонимания и социокультурной личностной идентификации. Понятие «И.» в… … Энциклопедия эпистемологии и философии науки
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — особая общность между познающими субъектами, условие взаимодействия и передачи знания (или значимости опыта познания) одного для другого. Вплоть до 20 в. гарантией достоверности познания выступала универсальная структура познающего субъекта.… … История Философии: Энциклопедия
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — особая общность между познающими субъектами, условие взаимодействия и передачи знания (или значимости опыта познания) одного для другого. Вплоть до 20 в. гарантией достоверности познания выступала универсальная структура познающего субъекта.… … Новейший философский словарь
интерсубъективность — сущ., кол во синонимов: 1 • повседневность (23) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 … Словарь синонимов
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — (от лат. между субъектами) – согласие (явное или неявное) среди субъектов познания относительно принятия различных когнитивных решений, консенсус в научном сообществе, особая общность между познающими субъектами (условие взаимодействия и… … Философия науки и техники: тематический словарь
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — (от лат. между субъектами) структура индивидуального сознания, отвечающая факту существования других индивидов; особая общность между познающими субъектами (условие взаимодействия и передачи знания одного для другого). Вплоть до XX века гарантией … Тематический философский словарь
Интерсубъективность — Интерсубьективность понятие, означающее 1) особую общность; 2) определенную совокупность людей, обладающих общностью установок и воззрений; 3) обобщенный опыт представления предметов. Содержание 1 Смысл понятия 2 Литература 2.1 … Википедия
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — состояние, при к ром люди получают возможность взаимодействовать на основе согласования своих представлений и ожиданий с представлениями и ожиданиями других … Российская социологическая энциклопедия
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — особая общность между познающими субъектами, условие взаимодействия и передачи знания (или значимости опыта познания) одного для другого. Вплоть до 20 в. гарантией достоверности познания выступала универсальная структура познающего субъекта.… … История Философии: Энциклопедия
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — свойство опыта о мире различных субъектов, связанное с объективностью, независимостью этого опыта от личностных особенностей и ситуаций. Проблема И. возникает как попытка ответить на вопрос, как индивидуальное сознание выходит к опыту другого Я и … Современная западная философия. Энциклопедический словарь
Интерсубъективные реальности
Оригинал взят у 
trim_c 
На персональном уровне человек способен завязать личные отношения не более чем со 150 индивидами. Рота солдат или древнее племя способны держаться друг за друга за счет персональных знакомств. Но как только вы преодолеваете этот количественный порог – прежние взаимосвязи перестают работать.
Города, государства и империи стали возможны лишь тогда, когда человечество пережило когнитивную революцию. Ту самую, после которой люди начали создавать себе вымышленные реальности.
Вымышленные реальности существуют лишь в воображении людей. Это некие договоренности людей о самих себе и правилах игры.
Условный «миф» как система коллективных представлений – именно он стал тем фундаментом, который позволил виду Homo Sapiens возвыситься над всеми остальными. Потому что лишь он позволяет людям взаимодействовать в больших группах.
Два католика, в жизни друг друга не видевшие, могут вместе отправиться в крестовый поход или собирать средства на строительство госпиталя, потому что оба верят, что Бог воплотился в человеке и позволил себя распять, чтобы искупить наши грехи. Два незнакомых серба понимают друг друга, поскольку оба верят в существование сербского народа, сербской отчизны и сербского флага. Корпорации выстраивают собственные экономические мифы. Два незнакомых друг с другом сотрудника Google эффективно работают вместе, потому что оба верят в существование Google, акций и долларов.
Мы привыкли думать, что реальность бывает либо объективной, либо субъективной. Юваль Ной Харари в своей книге «Sapiens: Краткая история человечества» писал о том, что есть и третий уровень реальности – интерсубъективный.
Тот самый, который выстроен на вере и, как следствие, – взаимодействии большого числа людей. В качестве примера он приводил деньги, которые не имеют объективной ценности, а обладают лишь интерсубъективной. Благодаря тому, что люди договорились и верят в их ценность, вы можете обменивать бумажные прямоугольники и металлические кружки на еду и товары.
Весь современный мир – это пространство мифов, которые в разных своих вариациях способны объединять людей.
Религиозные мифы объединяют людей, которые эту веру разделяют.
Вера в деньги позволяет существовать банковской и кредитной системам.
Вера в права человека позволяет гуманизировать правила жизни в современных обществах.
Все эти мифы объединяет то, что они живут в коллективном воображении людей.
К числу интерсубъективных реальностей Харари относил и нации.
«Пока миллионы немцев верят в существование германской нации, приходят в волнение при виде национальной символики, пересказывают немецкие национальные мифы и готовы жертвовать деньгами, временем и жизнью во имя германской нации, Германия остается одной из самых могущественных стран мира».
Разница между Северной и Южной Кореей не в биологии и не в географии. Разница в тех мифах, которые исповедуют в этих странах.
Мы создали воображаемые сообщества – и стали их частью.
Интерсубъективные реальности – это то, что сделало возможным взаимодействие людей в больших масштабах. То, что создало цивилизацию в том виде, в котором мы ее знаем. То, что сделало одни общества – успешными примерами для подражания, а другие – оставило на периферии истории.
Разные страны отличаются качеством жизни не из-за биологии. В конце концов, мы все на 98% обезьяны и на 70% – вода. Значение имеет именно то, какое коллективное представление о реальности царит в том или ином обществе. Что мы считаем нормативным, а что – нет. В какие коллективные мифы верим и каким правилам жизни подчиняемся.
Интерсубъективность
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — в общем случае характеристика результата научного опыта (наблюдения, экcперимента) как независимого от конкретного исследователя. Интерсубъективным называется такое научное знание, которое получено в условиях «непрерывного (непрерывно повторяющегося) эксперимента и верифицировано бесконечно большим количеством исследователей». Объективное знание суть практически недостижымый предел.
Интерсубъективность знания означает такую его характеристику как исторически обусловленная достижимая степень точности отражения.
Интерсубъективными были и закон гравитации Галилея, и и закон гравитации Ньютона, и закон гравитации Эйнштейна: каждый раз изменялась лишь конвенциально принимаемая допустимая для практики величина ошибки отражения.
Сам единичный исследователь не способен верифицировать свой научный результат в силу субъективности взгляда. Таким образом, интерсубъективным становится знание, прошедшее объективно необходимую (исторически обусловленную) независимую проверку на адекватность реальности (верификацию).
Понятию ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ противостоит концепция кантовской непознаваемой «вещи-в-себе».
Содержание
См. также
Макс Борн. Моя жизнь и взгляды. Глава 5. Символ и реальность.
Из «Новейшего философского словаря», Минск, 1999 г., Д.В.Майборода.
Вплоть до 20 в. гарантией достоверности познания выступала универсальная структура познающего субъекта.
Собственно проблема И. ставится Гуссерлем в «Пятой картезианской медитации». Поскольку Гуссерль начинает опыт феноменологической рефлексии с исключения «наивной» опоры на предшествующий сознанию мир (как тут-объективно-сущий), ему требуется новое основание для обеспечения значимости опыта рефлексии и он предпринимает попытку обоснования рефлексии через саму рефлексию.
Однако все эти программы суть отход от гуссерлевской идеи обоснования объективности рефлексии из самой рефлексии.
Из «Философия: Энциклопедический словарь» / Под ред. А.А.Ивина. — М.: Гардарики, 2004 г.
Имеются четыре основных случая употребления языка: описание, выражение чувств (экспрессив), оценка и внушение чувств (оректив). Между ними находится целый ряд промежуточных случаев употребления языка: нормативное, магическое, постулативное, декларативное и др. (см.: Языка функции). Описания и экспрессивы относятся к пассивным, ориентированным на приспособление к реальности случаям употребления языка и могут характеризоваться в терминах истины и лжи. Оценки и орективы относятся к активным, направленным на преобразование действительности случаям употребления языка и не имеют истинностного значения. Если объективность отождествляется, как это нередко делается, с истинностью, а И. рассматривается как ступень, ведущая от субъективного к объективному, то оказывается, что интерсубъективными способны быть только описания и экспрессивы, но не оценки и орективы. На самом деле граница между интерсубъективным и субъективным не совпадает с границей между пассивными и активными употреблениями языка. Не только описания, но и оценки способны быть интерсубъективными, хотя и в более слабом смысле, чем описания.
Всякое описательное утверждение включает четыре части: субъект (лицо или сообщество, дающее описание), предмет (описываемая ситуация), основание (т.зр., в соответствии с которой производится описание) и характер (указание на истинность или ложность описания). Оценочное утверждение содержит четыре аналогичные части: субъект, предмет оценки, основание оценки и характер оценки (указание на абсолютную или сравнительную ценность предмета оценки). В случае описательных утверждений предполагается, что основания всех таких утверждений тождественны: если оцениваться объекты могут с разных позиций, то описываются они всегда с одной и той же т.зр. Предполагается также, что какому бы субъекту ни принадлежало описание, оно остается одним и тем же. Отождествление оснований и субъектов описаний составляет основное содержание идеи И. знания. Постулат тождества оснований и субъектов, лежащий в основе описательного употребления языка, предписывает исключать упоминание этих двух частей из состава описаний. Вместо того чтобы говорить, напр., «Для каждого человека с любой точки зрения истинно, что Солнце — звезда», мы говорим просто: «Солнце — звезда». Оценки могут принадлежать разным субъектам, один из которых может оценивать какую-то ситуацию как «хорошую», а другой — как «безразличную» или «плохую». Оценки «хорошо, что А» и «Плохо, что А», принадлежащие двум разным субъектам, не противоречат друг другу. Описания же «Истинно, что А» и «Ложно, что А» противоречат друг другу, даже если они принадлежат разным субъектам. Далее, оценки одного и того же предмета, даваемые одним и тем же субъектом, могут иметь разные основания. Выражения «Хорошо, что А, с точки зрения С» и «Плохо, что А, с точки зрения Д» не противоречат друг другу, даже если они принадлежат одному и тому же субъекту. Субъекты и основания разных оценок не могут быть отождествлены. Это означает, что оценки являются интерсубъективными в ином, более слабом смысле, чем описания. Именно это имеет в виду М. Хайдеггер, когда говорит в «Письме о гуманизме», что «оценка всегда субъективирует».
Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. М., 1971; Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998; Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000.
Из «Современная западная философия: Словарь «— М.: Политиздат, 1991.
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ — структура субъекта, отвечающая факту индивидуальной множественности субъектов и выступающая основой их общности и коммуникации.
И. получила специальную разработку в феноменологии Гуссерля, где она исследуется через раскрытие имплицитных и эксплицитных интенциональностей, в которых трансцендентальное Я удостоверяется в существовании и опыте Другого.
Механизм опыта Другого определен временным хар-ром бытия-сознания: Другой во мне самом получает значимость через мои собственные воспоминания самого себя (внутр. сознание-время).
Интегральным аналогом интенционального предмета И. выступает «жизненный мир”, лежащий в основе всех опосредованных связей между людьми. Сартр заменяет трансцендентальное Я потоком безличных актов свободы, в которых конституируются все значимые феномены, в т. ч. Я; а отношение между отдельными сознаниями мыслится как фундаментальный конфликт несовместимых свобод.
Для Мерло-Понти исходным явл. не самосознание, а “тело”, которое через восприятие выступает основой языка и истории как интерсубъективных феноменов. Сознание при этом характеризуется посредством “вовлеченности” в мир — своего рода экзистенциальным аналогом интенциональности.
К проблематике И. относятся и мн. разработки психоанализа (напр., идея “архетипа” Юнга).
В аналитической философии понятие И. обсуждается в контексте проблематики объективных значений языковых и логических форм (Рассел, Карнап, Куайн), а также — “языковых общностей” (Хинтикка).
Понятие И.— одно из ключевых в феноменологической социологии (Шюц, А.Сикурел, Г.Гарфинкель), ее анализ ведется в поиске типических, взаимосогласованных структур сознания и поведения индивидов, формируемых в коммуникациях, интеракциях, смены социальных ролей и т. д.
«Я не знаю тебя, ты не знаешь меня»: интерсубъективность в культуре и психотерапии
Интерсубъективность как понятие, введенное для обозначения человеческих отношений, где любое «Я» рассматривается в соотнесенности с Другими, находит отражение в разных областях нашего бытия — от культуры до психотерапии. У каждой эпохи — своя модель интерсубъективности, продиктованная доминирующим мировоззрением. Так, если в литературе модерна интерпретация автора самоценна и направлена на воздействие на читателя, то и психотерапия этого периода рассматривает интерпретацию терапевта как неоспоримую боевую единицу, которая должна проникнуть в сознание клиента, чтобы быть принятой им. Но что поменялось в человеческих отношениях с приходом постмодерна, субъект которого потерял персональную исключительность и самодостаточность, оказавшись запертым в клетку своего одиночества и воображаемой идентификации? Практикующий врач-психотерапевт Максим Пестов размышляет, какую роль в постмодернистском мире играет интерсубъективность и как в этом безвоздушном пространстве меняются отношения между людьми, в частности между психотерапевтом и клиентом.
Тема интерсубъективности получает интересное раскрытие в областях, далеких от психотерапии, например, в литературе. Причем речь не идет об отношениях между героями, как могло бы показаться на первый взгляд. В этой области как раз все хорошо — в литературе множество примеров того, как различные формы интерсубъективности получали художественное переосмысление через изображение способов бытия героев друг для друга. Причем литературное направление обозначает пределы смысловой выразительности, то есть литература модерна будет описывать концепцию интерсубъективности, которая также будет распознаваться как модернистская. Из этого можно сделать вывод о том, что понимание интерсубъективности является имплицитным. То есть в отношениях мы разворачиваем тот способ интерсубъективности, который бессознательно разделяем. И значит, этот способ можно отрефлексировать. Про модели интерсубъективности мы поговорим позже, а теперь хотелось бы вернуться к отражению этой темы в литературе.
Проблема здесь появляется, когда мы переводим взгляд с отношений между героями на отношения писателя и читателя. Хотя сразу становится непонятно, о каких отношениях заходит речь. Поскольку совершенно неясно, кто такой этот писатель и уж подавно, к какому читателю он обращается. И это непонимание даже приблизительно не компенсируется кокетливыми обращениями некоторых авторов со страниц своей книги к воображаемому чтецу. С таким же успехом можно проповедовать птицам.
Литература модерна отважно игнорировала отсутствие коммуникативного мостика между читателем и писателем. Впечатление, которое оказывала книга, целиком определялось мастерством автора. Писатель использовал жанровую колею для того, чтобы “разбудить” в читателе определенные чувства — вожделение, ужас, азарт, негодование. Этот сговор читателя и писателя метафорически напоминает ситуацию про плохую шутку, в конце которой нужно сказать слово “лопата” — это означает, что после этого можно начинать смеяться.
То есть модерн предполагает, что произведение должно произвести определенное впечатление на читателя. Если этого не происходит, ничего страшного — или писатель оказался весьма посредственным, или читатель дураком. Главное, что это впечатление предполагалось. Как будто содержимое психики автора напрямую, но с разными количественными и качественными потерями, перекладывается в читателя. Сам этот процесс трансгрессии никак не освещался, поскольку, по умолчанию, этот канал связи исправно работал.
Если проводить параллель с терапевтическими отношениями, то психотерапия модерна рассматривает интерпретацию терапевта как самоценную боевую единицу. Она должна проникнуть в сознание клиента и занять причитающееся место вопреки разнообразным обстоятельствам. Если клиент не принимает интерпретацию — это сопротивление. Или кунг-фу терапевта недостаточно хорошо. Выход очевиден — всем участникам отношений надо просто больше стараться.
В литературе постмодерна произошел значительный сдвиг в понимании интерсубъективности как связи читателя и писателя. По умолчанию, этой связи нет. Пишущий и читающий стоят лицом друг к другу на разных сторонах пропасти и в растерянности смотрят то вниз, то вперед. Вот эта растерянность и становится первым ростком отношений. Я не знаю тебя, ты не знаешь меня, и мы можем что-то понять друг про друга только на основании небольшого отрезка совместного времени. В евклидовом пространстве постмодерна два субъекта не пересекаются друг с другом, как параллельные прямые; значит, придется это пространство искривлять и придумывать для этого случая новую геометрию.
Согласно постмодернистской оптике эта связь проявляется через свое отсутствие и устанавливается с помощью переживания этого внезапного и отчасти травмирующего обнаружения. Модернисты, например, говорят — чтобы осознавать себя, я должен отличаться от других. Постмодернисты могли бы добавить — а затем обнаружить связность как то, что есть всегда, но что необходимо устанавливать всякий раз заново. Именно связность оказывается лучшим способом обнаружить центр, который был потерян в результате постмодернистской ревизии.
Различие не является достаточным основанием для установления субъектности. Как научной теории для того, чтобы претендовать на истинность, недостаточно быть верифицируемой. Субъектность требует другого уровня самоидентификации, отличного от идентификации с нарциссическими образами. И представление о субъекте сильно трансформировались в ходе обнаружения новых элементов мозаики, из которых складывалось это понятие. Так, субъект модерна был позитивистским, самодостаточным и целостным. Этот субъект обладал самостоятельной сущностью, которая отличала его от других, не менее самостоятельных субъектов. Обнаружение бессознательного немного поколебало эту незыблемость, но не изменило ее фундамента. У субъекта оставались влечения, исходящие из самой сердцевины его природы. Эти влечения, подобно булавке энтомолога, надежно прикрепляли субъекта к бархату реальности.
Субъект постмодерна внезапно потерял свою жизнеутверждающую исключительность. То, что он представлял о себе, оказалось вторичным набором отсылок к другим отсылкам, которые вели в никуда, а точнее, уходили за горизонт отсутствующего авторства. Субъект оказался даже не колодой карт, но списком литературы на последней странице романа, который он читал с полной уверенностью в том, что является его эксклюзивным создателем. Субъект перестал быть закрытым и самодостаточным, а вместо этого стал открытым бытию и зависимым от поля, которое придало ему форму.
Более того, эта зависимость расширилась и за пределы социума так, что даже статус сознания как важнейшей характеристики субъектности потерял свое исключительное положение в системе связей. Витальной оказалась даже материя, а субъект стал ее переходным феноменом. В новых онтологиях объекты приобрели свое собственное бытие так, что начали оказывать влияние на субъекта в обход его психики. В конце концов, у субъекта есть тело, которое частично оказывается субъектизированным, а частично всегда остается объектом природы, не включенным в психическое пространство.
Субъект постмодернизма одинок, но это одиночество устроено очень специальным способом. Он заперт в клетку своего нарратива, своей воображаемой идентификации, которую он вынужден постоянно подтверждать, обращаясь за этим к другим субъектам на уровне того же самого воображения. Это происходит с такой навязчивой интенсивностью, что аффект оказывается всего лишь выразительным средством для производства впечатления на другого, и, таким образом, производится не из глубин субъективного, но на поверхности обмена репрезентациями. То есть аффект рождается внутри нарратива, но не имеет никакого отношения к субъекту. Появляется интересная ситуация, когда аффект есть, но его некому испытывать. На уровне обмена образами и их взаимоподтверждения нет ничего реального — ни субъекта, ни другого, к которому он обращается. Мостик от субъекта к субъекту проложен между несуществующих берегов.
Но и такое рассмотрение субъекта также не стало окончательным. Ирония постмодернизма отчаянно цеплялась за тающие очертания самоданных форм индивидуальности и старалась удержать песок персонального, который неумолимо просыпался сквозь пальцы. Внимательный взгляд позволял заметить, что изнанкой иронии оказывалось нежелание двигаться тем путем, на который указывало верное предчувствие. Нужно было не сопротивляться пустотности индивидуального, но совершить прыжок веры в надежде на то, что там, в этом мареве неопределенности, может оказаться самая надежная из опор.
Пусть все, что мы наблюдаем в качестве своего, не является подлинно нашим; пусть то, что мы присваиваем, исходит не из интимного центра, доступного только нам, но сваливается снаружи, как вторсырье от других событий. Пусть внутри нас нет единого центра и индивидуальное сознание похоже на бегущую внизу экрана телевизора строку с сурдопереводом невербального опыта, важно то, что мы можем наблюдать за этим, и эта позиция наблюдателя, похоже, является той опорой, которая поддерживает саму себя. Если не скорбеть по поводу потери сущности, но наблюдать за собой как за процессом, будучи открытым к тому влиянию, которое, как волна, перетекает из окружающей среды во внутреннее пространство и, измененная, возвращается обратно, можно соединить искренность с иронией и получить нечто иное, например… для этого состояния еще нужно подобрать хорошее слово. Например, уязвимость.
Таким образом, отказ от эссенциального характера воображаемых нарциссических идентификаций-нарративов, которые репрезентируют субъекта другому субъекту и тем самым приводят к скольжению этих образов друг относительно друга без проникновения на какую-либо, скрытую от них самих глубину, приближает нас к необходимости уделить более пристальное внимание процессу, который протекает как будто бы отдельно от субъекта, сердцевиной которого он на самом деле является. Этот процесс подобен чистым грунтовым водам, к которым необходимо получить доступ, вместо того чтобы продолжать фильтровать лужи в канавах, прочерченных персональным фантазмом. Этот процесс и есть бессознательная интерсубъективная коммуникация, которая может быть либо представлена в нашем опыте, что дает ощущение связности и принадлежности, либо быть отчуждена от него, приводя к переживанию брошенности и одиночества. Интерсубъективность может стать дверью, через которую легко совершить побег из ловушки изолирующей индивидуальности. Постмодернистское представление об отсутствии персонального оказывается не таким критичным, если по-другому кадрировать субъективность — нет никакой индивидуальности на уровне воображаемого, но она появляется на уровне интерсубъективного.
Итак, интерсубъективность — это бессознательная коммуникация, которая наносит разрез замкнутому на самом себе порядку репрезентаций. Разумеется, на воображаемом уровне также есть место взаимодействию, однако оно носит утилитарно-функциональный характер. «Подтверди меня в том, что я о себе знаю», — просит один субъект другого, но в этом подтверждении, которое осуществляется, он, к сожалению, не способен обнаружить себя, как бы детально его поверхность не отражалась в глазах собеседника. Для того чтобы узнать о себе что-то настоящее, недостаточно просто обмениваться готовыми конструкциями и аффектами, необходимо признать свою беззащитность перед интерсубъективностью, свою уязвленность ей, которая тянется от самых ранних опытов нахождения с другими.
Теперь, если после такого длинного отступления в сторону субъектности попробовать вновь вернуться к терапевтическим отношениям, то окажется, что за это время там произошли серьезные изменения. Внезапно оказывается, что терапевт уже не может полагаться только на самого себя. Его власть по производству смыслов, адресованных области сознательного, той, которая содержит в себе совокупность репрезентаций и схем по самоутверждению, по-прежнему остается значительной, но она уже перестает производить впечатление, поскольку центр мишени сместился в сторону.
Теперь задачей терапевта может оказаться попытка понять, как присутствие клиента меняет его переживание себя; как он сам оказывается в какой-то степени создаваемым клиентом. Терапевту важно обнаружить баланс между отдельностью и связностью, между индивидуально-стабильным и изменчиво-процессуальным. Или, другими словами, наладить обмен между интерсубъективным как тем, что делает субъекта открытым другому (движение к-), и персональным, что оставляет пространство для аутизации и отдаления (движение от-). Где-то в этом пространстве и происходят терапевтические изменения.