Каравеллы мои тонут шейлок что это значит
ШЕКСПИРОВСКИЙ ШЕЙЛОК — РЕАЛЬНОЕ ЛИЦО ИЛИ ЛЕГЕНДА?
Мне в руки попалась любопытная книжка: Лебе. Легенда и действительность. Публичная лекция, читанная в Париже г. Лебе 25 января 1890 г. 2-е изд.
С.-Петербург, 1894. 36 стр.
«Всем известно, — говорил г. Лебе, — что об евреях ходит множество нелепых легенд, не имеющих ни малейшего основания, зачастую прямо противоположных истине, но, тем не менее, заступающих ее место и охотно принимаемых за истину общественным легковерием. Уже давно решено, что евреи — материалисты, люди без идеала, природные ростовщики и скряги; что они ненавидят весь род человеческий, вообще, и христианские его группы, в особенности; что евреи отравляли колодцы, крали и прокалывали просфоры; что они до сих пор убивают христианских детей, чтобы пить их кровь. Все это настолько известно, что я не стану на этом останавливаться. Масса рассказов и утверждений, слывущих исторически-достоверными и пользующихся репутацией истин, не подлежащих сомнению, оказывается, на самом деле, просто-напросто баснями, созданными воображением народного суеверия или же изобретенными врагами евреев. Каждый такой рассказ необходимо, поэтому, подвергнуть тщательнейшей критике, прежде чем отнестись к нему с доверием. Дело в том, что рассказы об евреях представляют собою от начала до конца сплошную ткань из лжи, клеветы и неумышленных ошибок» (Лебе, с.1-2).
Со времени этой лекции прошло более столетия. Люди стали образованнее, перестали верить многим абсурдным обвинениям евреев, однако антисемитизм еще жив, и убеждение в том, что евреи были жадными и жестокими ростовщиками еще не исчезло из сознания людей, и во многом этому способствовала комедия гениального Шекспира «Венецианский купец».
Ростовщичество — предоставление денег в долг под проценты (деньги в виде монет появились в VП веке до н.; бумажные деньги — в Китае в 910 г. н.э.; до этого использовались товарные деньги) возникло в древние времена. Им занимались разные народы, возможно, во всех странах мира. Одни из самых древних письменных свидетельств о существовании ростовщичества дошли до нас в виде серии табличек с заголовком Хар-ра-хубуллу — «процентный заем», относящиеся к ХП веку до н.э. об операциях, производившихся в Древней Вавилонии. За долги скупались земельные угодья, дома; должники попадали в рабство. Еще более древними законодательными документами считаются документы, записанные на черном базальтовом столбе в Древней Месопотамии, названные в честь царя-законодателя «Законы Хаммурапи». Столб был найден в 1901-1902 годах французскими археологами в Сузах. Столб полуразрушен, а язык, на котором были сделаны письмена, уже не существует, но ученые сумели их расшифровать. «Законы Хаммурапи» дают возможность узнать о нравах так называемого Старовавилонского периода (конец ХХ — начало ХVI вв. до н.э.). В законах были прописаны процент, который может получить заемщик, и условия погашения долга. В случае неуплаты долга и процентов, заемщик поступал в кабалу к кредитору. Есть также свидетельства существования ростовщичества в Древнем Риме. Это — римские законы Двенадцати таблиц — письменный источник права. Таблица Ш (451-450 гг. до н. э.) содержит законы «О займах и правах кредитора» (займ, кредит и кредитные ставки). Папирусы из египетского города Элефантина говорят о том, что в V веке до н.э. жившие там евреи давали деньги в рост. В Ветхом Завете существовало разрешение давать деньги в кредит, но с одним условием: единоверцам — беспроцентную ссуду, а всем другим — под процент: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа моего, то не притесняй его и не налагай на него роста». В христианской религии ростовщичество запрещалось как грязное, нечестное дело. В 1179 году на Ш лютеранском соборе ростовщичество было признано смертным грехом для всех христиан и категорически запрещено. Папа Климент V на Вьеннском соборе в 1311 году угрожал отлучением от церкви за ростовщичество. Но эти меры были приняты против христиан и не касались евреев. Сложившаяся ситуация давала возможность евреям широко заниматься ростовщичеством.
Предполагают, что евреи научились ростовщичеству во время вавилонского плена, так как в это время в Вавилоне оно уже было хорошо развито. После Иудейской войны и разрушения Иерусалима в 70 году н.э. евреи оказались в рассеянии по всему миру, в основном в странах Европы, население которых исповедовало христианскую религию. С 13 по 15 века доходы от денежных ссуд были практически основным источником существования евреев европейских стран. Надо сказать, что это было почти единственным разрешенным им занятием, так как церковь из года в год все более накладывала ограничения на доступные для евреев профессии, оставив только ростовщичество, торговлю и некоторые ремесла. В результате, среди евреев было много ростовщиков. Известный французский писатель, историк и филолог католик Эрнест Ренан писал: «. сами христиане заставили евреев давать деньги в рост». Христианам казалось, что евреи обогащаются за их счет, и испытывали к ним ненависть. Евреи-ростовщики работали с разрешения короля, были в полной его власти и большую часть прибыли были вынуждены отдавать ему. Король, феодальная знать и духовенство часто были заемщиками у кредиторов-евреев, и если сумма долга была слишком велика, король мог объявить частичную или полную отмену долгов евреям. Но бывало и так, что несостоятельный должник кардинально решал свою проблему, просто убив своего кредитора. История евреев наполнена гонениями, убийствами, пытками и ограблениями. Тем не менее они вынуждены были заниматься ростовщичеством, хотя были не более склонны к этому занятию, чем люди других национальностей. У себя на родине евреи были в основном земледельцами. Лишенные права владеть чем-либо, золото практически было единственной их собственностью, но это часто создавало иллюзию их богатства и вызывало зависть. Историк С.М.Дубнов писал: «Во все времена ненависть к евреям шла рука об руку с любовью к еврейским деньгам».
Бесправие евреев, их отчужденность от остального общества, мнимое, а иногда и действительное богатство ростовщиков, религиозная и социальная ненависть к ним, не давали им уверенности в устойчивости своего положения. Лион Фейхтвангер писал: «Они познали одно: от ненадежности, от бесправия, от превратностей судьбы есть единственный щит посреди колеблющейся, уплывающей из-под ног почвы, единственная твердыня: деньги. Государи и власть имущие нуждались в нем (ростовщике), без него они не могли воевать и править». Положение евреев во всех странах диаспоры было шатким и ненадежным. В любой момент они могли быть изгнаны, и единственное, что они могли взять с собой, были деньги, золото.
Слово банк появилось в ХП веке в Генуе. Оно произошло от названия столиков (bancа), за которыми сидели менялы денег — банкиры. Они также принимали деньги на хранение и выдавали ссуды. По существу, это были зачатки современных банковских операций. Генуэзские средневековые банкиры делали то же, что и евреи, то есть получали проценты с сумм, которые они давали взаем. Названия «банк», «банкиры» сохранилось до наших дней. Банки принадлежат государствам и частным лицам. Они так же дают деньги взаем под проценты, как это делали евреи и люди других национальностей во всем мире. Их роль в обществе велика и полезна, как полезна была роль евреев-ростовщиков.
История расчетов за займ требует особого рассмотрения. Во все времена за невозврат долга предусматривались жесточайшие наказания: должников подвергали невыносимым пыткам. В Древней Греции земледелец, не отдавший долг, становился рабом своего кредитора и мог быть продан на рабовладельческом рынке. Не менее суровые наказания преследовали должников в Средние века. На Руси должников держали в долговых ямах, в оковах, морили голодом, били палками. «Главной проблемой правежей в древние времена, а затем и в эпоху Средневековья было то, что вершить справедливость закон предлагал непосредственно кредитору. Последний выбирал способ возврата денег в зависимости от своей фантазии и кровожадности». В России традиция жестоких правежей над должниками сохранилась и в ХХ веке. Долги стали выколачивать представители криминального мира.
Пьеса «Венецианский купец» была написана Шекспиром в 1596 или 1598 г. — точная дата неизвестна. Богатый купец — христианин Антонио берет взаймы у еврея-ростовщика Шейлока 3000 дукатов под залог одного фунта мяса своего собственного тела. Антонио уверен, что ему не придется расплачиваться с Шейлоком такой дорогой ценой, потому что вскоре должен прибыть его корабль с богатыми товарами, и он сможет расплатиться деньгами. Но корабль терпит крушение, и Шейлок требует фунт мяса из тела Антонио. Что это? Неужели был в Англии такой еврей-ростовщик, который дал деньги в долг на таком диком условии, или это чистый вымысел Шекспира? Откуда взялся такой страшный сюжет, который невозможно представить себе нашему современнику? Автор брошюры г.Лебе пишет: «. Шекспир вовсе не изобретал историю о фунте мяса, который собирался вырезать у своего должника злодей-заимодавец, а заимствовал ее из сказки, ходившей уже в течении нескольких веков по Европе». (Лебе, с.19). Такая легенда в различных вариантах была известна и на Востоке. Самое старинное, известное нам изложение этой легенды, было сделано французским трубадуром Herbers в половине тринадцатого столетия в романе «Долопатос», изложенном в стихотворной форме. Оба героя — кредитор и заимодавец принадлежали к рыцарскому сословию. Другие варианты той же легенды, упоминаемые в сборнике «Gesta Romanorum» («Деяния римлян»), были написаны в ХIV cтолетии. Кредитором там является скупой купец-христианин, а должником — благородный рыцарь. Наконец, имеется еще вариант, найденный в английской рукописи, принадлежащей, по-видимому, также к ХIV столетию. «Ни в одном из этих старинных вариантов сказки роль бессердечного кредитора не приписывается еврею. Ни в одном из них даже не упоминается об евреях» (Лебе, с.19-20). Особый интерес представляет сборник новелл «Pecorone» («Овечья голова»), написанный в 1378 году итальянским писателем Джиованни Фиорентино. В нем впервые в качестве кровожадного кредитора выступает еврей. Сборник был переведен на английский язык, а легенда, изложенная в нем, послужила сюжетом для английской баллады «Gernetus the Jew of Venice». Вполне возможно, что эта легенда дошла до Шекспира именно в изложении Фиорентино, потому что фабула «Венецианского купца» даже в деталях совпадает с вариантом Фиорентино.
Оказывается, эта легенда основывается на реальных фактах, не имеющих никакого отношения к евреям. В Двенадцати таблицах (римские законы, упоминавшиеся выше) кредитору предоставлялось право вырезать куски мяса из живого тела несостоятельного должника. Право это понималось в буквальном смысле. Нельзя было даже обойти его при помощи уловки, вроде той, которая спасает должника в шекспировском Шейлоке. В законе категорически постановлено: «Если они вырежут больше или меньше, то это не будет обманом» (Лебе, с.20-21). Закон этот продержался очень долго и проник в средневековое европейское законодательство. В Норвегии «. был установлен для каждой части тела определенный тариф, и кредитор мог отрезать у неаккуратного плательщика те члены, которые представляли собою в общей сложности, по означенному тарифу, сумму, равную неуплаченному в срок долгу». (Лебе, с.21). Такие договора известны от ХШ, ХIV и ХV столетий, и ни в одном из них не упоминаются евреи.
Почему Шекспир приписал столь жестокий поступок еврею? Евреи были изгнаны из Англии в 1290 году. Уже 300 лет в Англии не было евреев, и Шекспир никогда их не видел. Следовательно: либо подобный ростовщик был не еврей, либо такого ростовщика в Англии не было вообще, и эта история выдумана Шекспиром. Возможно, она была взята у средневековых писателей (предположительно, у Джиованни Фиорентино) и навеяна неиссякаемым даже в отсутствие в Англии евреев антисемитизмом и нелепыми в отношении них предрассудками. Полагают, что на Шекспира большое впечатление произвело «дело Лопеса». В 1594 году был очень громкий процесс по обвинению в попытке отравления английской королевы Елизаветы I ее придворным врачом — Родриго Лопесом, евреем-мараном португальского происхождения. Королева не верила в виновность врача и назначила его вдове большую пенсию. Однако Лопес был казнен, и, несмотря на то, что он поменял свою религию на христианскую, его воспринимали как еврея. Эта история произвела на англичан сильное впечатление и подняла мутную волну антисемитизма, к которому Шекспир не остался равнодушен. Некоторые исследователи считают, что Родриго Лопес оказал сильное влияние на образ Шейлока. Натолкнуть на написание пьесы его могло еще одно обстоятельство. Современником Шекспира был очень популярный английский писатель Кристофер Марло. Его пьеса «Мальтийский еврей» шла на многих сценах и имела колоссальный успех. Герой пьесы — богатый еврей Варавва — негодяй и убийца.
Шекспир назвал свою пьесу комедией. Во времена Шекспира пьеса, имеющая счастливый конец, а эта пьеса действительно имела счастливый конец, но не для Шейлока, а для его врага, называлась комедией. Шейлок представлялся в карикатурном виде: с карикатурной внешностью и в нелепом костюме. Шейлок вызывал насмешки, ненависть и отвращение к евреям. Он стал символом еврея-мироеда, очень удобным для гонителей евреев. Шекспир хотел позабавить зрителей. При его жизни и еще долгое время впоследствии образ Шейлока изображался в карикатурно-презрительных тонах. Однако постепенно люди стали видеть его образ в другом свете.
В течение двух столетий пьеса «Венецианский купец» представлялась на сцене как антисемитская комедия. «В 1741 году ирландский актер Ч.Маклин сломал эту традицию и произвел сенсацию, когда, не внеся никаких изменений в шекспировский текст, сыграл Шейлока как трагического героя». В этом же прочтении представил Шейлока публике знаменитый актер-трагик Эдмундт Кин в 1814 году. После него было еще немало исполнителей, так же трактовавших этот образ, в том числе и наши современники: Лоуренс Оливье и Аль Пачино. После Второй мировой войны и Холокоста эта трактовка стала еще более убедительной. Могут быть две версии в понимании того, как задумывал этот образ сам Шекспир. Может быть, отдавая дань общему настрою его современников против евреев, он представлял Шейлока презренным евреем. Но в то же время он дает понять более тонкому читателю, что образ Шейлока только внешне комичен, а в действительности в нем отражена трагедия еврейского народа. Иногда читатель видит в произведении больше или в ином свете, чем задумывал автор. Хотя, мне кажется, это вряд ли может относиться к Шекспиру, потому что он был гениальным знатоком человеческих душ. Принять же вариант, что это легкая комедия, невозможно.
Нет сомнения, что Шекспир был христианином — уже триста лет в Англии не было евреев. Он разделял общее настроение народа в отношении евреев, еще усилившееся после «дела «Лопеса». В стране не было евреев, а антисемитизм процветал, потому что христианская церковь не давала ему угаснуть, неустанно нагнетая ненависть к евреям — «убийцам Христа». Шекспир — дитя своего времени и своего народа, естественно, разделял настроение своих современников. В пьесе «Венецианский купец» он имел намерение посмеяться над евреями и позабавить зрителей. Именно так она и понималась в течение двух столетий. Но не все так просто. Эта пьеса не имела бы столь долгую и славную историю, если бы у нее не было второго плана. Шекспир вложил в уста Шейлока знаменательный монолог. Презренный, ненавидимый всеми, еврей произносит глубокие, полные трагизма слова в защиту своего народа и своего достоинства как равного любому христианину человека. Шекспир был гениальным драматургом. Его герой Шейлок жизненно правдив и убедителен, он многогранен и обладает и отрицательными и положительными чертами — он любящий отец и муж. Лион Фейхтвангер в статье о Шекспире писал: «. художественный гений Шекспира превратил карикатурный тип, первоначально задуманный для увеселения современников, в трагическую фигуру грозного мстителя за вековые гонения и несправедливые унижения».
Шекспир воспользовался старинным сюжетом о расплате фунтом мяса из тела должника, чтобы усилить, обострить сюжет пьесы, может быть, вызвать более сильную ненависть и презрение к евреям. Но то, что он представил пьесу как комедию, и расплаты не произошло, свидетельствует, что это не более, чем легенда.
«ДШ»: «Бумбокс» выпустили новую песню. Слушаем!
Сегодня «Бумбокс» презентовали фанам новую песню «ДШ». Это четвертый сингл из двойного альбома группы «Таємний код: Рубікон».
Ранее уже выходили дуэтные песни «Тримай мене» с The Gitas, «Безодня» с Тиной Кароль и «Твiй на 100%». Первая часть альбома, «Таємний код», в качестве электронного релиза будет доступна 12 сентября, а через полтора-два месяца группа планирует выпустить «Рубiкон». Альбом будет доступен на кассетах, двойном виниле и CD версии «фан-пак», в которую войдут бокс для CD, два CD, фото-буклет, иллюстрирующий запись альбома и стикер-пак.
— «ДШ» – песня на русском языке, которая была написана прошлой осенью, а записана на протяжении зимы. Песня полностью создана в Киеве. Единственное, ее мастеринг, как и всех остальных песен альбома, делался в США. Песня записана новым составом группы Бумбокс. Это песня, в который наш диджей Валик уже в который раз превзошел себя. И нам всем, и надеюсь слушателям тоже, напомнил что он легендарный скретч-мастер и музыкант, который в этом альбоме выступает не просто как диджей, а еще как аранжировщик и саундпродюсер, потому что без него песни не имели бы такой глубины, многогранности и смыслов. Спасибо, Валик, за то что ты сделал в песне «ДШ», — рассказал фронтмен группы Андрей Хлывнюк.
Текст песни Бумбокс — ДШ
ШЕЙЛОК
Полезное
Смотреть что такое «ШЕЙЛОК» в других словарях:
Шейлок — (англ. Shylock) один из главных персонажей пьесы У. Шекспира «Венецианский купец», еврей ростовщик. Об образе Шейлока А. С. Пушкин писал («Table talk»): Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой то страсти … Википедия
ШЕЙЛОК — «ШЕЙЛОК», Россия, МОСФИЛЬМ СЕРВИС/МЕЖДУНАРОДНЙ ФОНД РАЗВИТИЯ КИНОШКОЛ ИМ. С.ЭЙЗЕНШТЕЙНА/АМЕРУС ИНТЕРПРАЙЗЕС ЛТД., 1993, цв., 85 мин. Костюмная комедия. По мотивам комедии Уильяма Шекспира «Венецианский купец». В ролях: Кахи Кавсадзе (см. КАВСАДЗЕ … Энциклопедия кино
шейлок — см. ростовщик Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. М.: Русский язык. З. Е. Александрова. 2011. шейлок сущ., кол во синонимов: 1 • … Словарь синонимов
Шейлок — крыл. сл. Шейлок. Шейлоков фунт мяса В драме Шекспира «Венецианский купец» (1600(ростовщик, еврей Шейлок, дает взаймы крупную сумму денег врагу евреев, купцу Антонио, и берет с него расписку, что в случае неуплаты долга в срок он, Шейлок, имеет… … Универсальный дополнительный практический толковый словарь И. Мостицкого
Шейлок — іменник чоловічого роду, істота літературний персонаж … Орфографічний словник української мови
Шейлок. Шейлоков фунт мяса — В драме Шекспира Венецианский купец (1600) ростовщик, еврей Шейлок, дает взаймы крупную сумму денег врагу евреев, купцу Антонио, и берет с него расписку, что в случае неуплаты долга в срок он, Шейлок, имеет право вырезать фунт мяса из тела… … Словарь крылатых слов и выражений
Венецианский купец — У этого термина существуют и другие значения, см. Венецианский купец (значения). Венецианский Купец The Merchant of Venice … Википедия
Венецианский купец (пьеса) — Венецианский Купец The Merchant of Venice Титульный лист первого издания (1600). Жанр … Википедия
Шейлоков фунт мяса — крыл. сл. Шейлок. Шейлоков фунт мяса В драме Шекспира «Венецианский купец» (1600(ростовщик, еврей Шейлок, дает взаймы крупную сумму денег врагу евреев, купцу Антонио, и берет с него расписку, что в случае неуплаты долга в срок он, Шейлок, имеет… … Универсальный дополнительный практический толковый словарь И. Мостицкого
Каравеллы мои тонут шейлок что это значит
«Венецианский купец» остается для меня самой загадочной из пьес Уильяма Шекспира. А если не загадочной, то невероятно противоречивой. И в общественном восприятии, и во внутренней логике (вернее, алогичности) самого произведения.
Но обо всем по порядку.
О существовании «Венецианского купца» я узнал гораздо раньше, чем в руки мне попал сам текст пьесы.
Мне было лет двенадцать, и я впервые прочитал знаменитый роман Вальтера Скотта «Айвенго». В те времена я, подобно многим ровесникам, обожал истории о рыцарях, лепил из пластилина конные фигурки, вырезал для них доспехи из крышечек от кефирных и молочных бутылок. Крышечки эти делались из цветной фольги, серебристые — для молока, зеленые — для кефира, синие — для простокваши. Были еще совершенно роскошные, полосатые — для обезжиренных продуктов. Преимущество такой фольги перед фольгой, в которую заворачивались плитки шоколада, было в плотности. Мы с друзьями устраивали целые войны с этим пластилиновым рыцарством.
Дома у нас (как, наверное, в любом еврейском доме, тем более советском) время от времени возникали разговоры об антисемитизме, о евреях, о процентной норме и прочем (без моего участия, разумеется, разговоры вели родители и их друзья). Неудивительно, что, обнаружив столь яркий текст на эту тему, я немедленно отложил «Айвенго» и пошел искать «Венецианского купца».
У одноклассницы было собрание сочинений Шекспира — восемь томов в роскошных черных переплетах с желтыми суперобложками и гравюрами‑заставками.
Прочел пьесу. Оказалось, что все остальное в тексте категорически противоречило тому, что цитировал Вальтер Скотт. Чудовищно жестокий еврей Шейлок, несчастные христиане — его жертвы…
Я любил Шекспира. Я обожал «Гамлета» (насколько это было возможно для подростка), я взахлеб читал «Ричарда III», с восхищенным ужасом следил за судьбой несчастного короля‑убийцы в «Макбете»… и мне категорически не хотелось признавать великого драматурга антисемитом. Скорее я готов был признать отвратительные черты, которыми великий драматург снабдил Шейлока, действительно присущими евреям.
Но ведь евреями были, например, мои родители, мои бабушки и дедушки, мои многочисленные родственники — а их я любил гораздо больше Шекспира!
Иллюстрация к комедии У. Шекспира «Венецианский купец». Сцена суда. Художник Джеймс Д. Линтон. London: Hodder & Stoughton, 1920
К счастью для меня, в том же томе к пьесе прилагалось послесловие известного советского шекспироведа Александра Александровича Смирнова. А он, по‑видимому, тоже не хотел считать великого английского драматурга антисемитом.
«…Среди этого потока злобы и ненависти, — писал он по поводу антисемитских сочинений современников Шекспира, — редкими исключениями были такие проявления гуманности и благожелательности, как анонимная пьеса (изданная в 1584 году) “Три лондонские дамы”, где был выведен поражающий своим душевным благородством еврей. Другим примером такого отношения к евреям, но скрытого, требующего комментария, является пьеса Шекспира…» И далее: «Сильнее всего это подчеркнуто Шекспиром в знаменитом монологе Шейлока (III, 1), в котором доказывается тождественность природы всех людей независимо от их религии и этнической принадлежности, с помощью аргументов физического тождества их строения, которые не раз повторяются у Тот, кто прочел его один раз, никогда не забудет этих страстных, потрясающих в своей справедливости восклицаний Шейлока Зритель на одно мгновение забывает весь ход пьесы, характер Шейлока, его жестокость и весь проникается сочувствием к нему как к человеку, к его угнетенному человеческому достоинству. Некоторые критики справедливо называют этот монолог лучшей защитой равноправия евреев, какую только можно найти в мировой литературе…»
Эти рассуждения меня успокоили. Я забыл о собственном смущении — и надолго.
Пьеса «Три лондонские дамы», упомянутая А. Смирновым, конечно, весьма уступает «Венецианскому купцу». По своей форме и структуре «Три лондонские дамы» («Three Ladies of London») весьма близки к средневековой аллегорической пьесе‑моралите, в которой персонажи представляют собой абстрактные качества, а не конкретных людей. Упомянутые в названии три дамы — это Нажива, Любовь и Совесть. Нажива подчиняет себе Любовь и Совесть с помощью Обмана, Притворства, Продажности и Взяточничества. Леди Нажива заставляет Любовь выйти замуж за Притворство, леди Совесть тщетно протестует, когда Взяточничество убивает Гостеприимство (Прощайте, леди Совесть, ни в Лондоне, ни в Англии нет больше Гостеприимства). Когда Совесть вынуждена торговать вениками, чтобы выжить, Нажива делает ее смотрительницей дома свиданий, и так далее. Что до «поражающего своим благородством еврея», то это — левантийский еврей‑ростовщик Геронтиус — персонаж более чем второстепенный. Но — да, он честен (в рамках профессии ростовщика), добрый и, в общем, великодушный. В частности, прощает долг. Функция прото‑Шейлока здесь возложена на некоего итальянца Меркаторуса, ради наживы готового на все — даже на отказ от христианства и переход в ислам (чем особенно поражает праведного еврея Геронтиуса).
Что здесь еще любопытнее — еврей‑ростовщик Геронтиус, полная противоположность персонажу «Трех лондонских дам», был героем средневековой английской баллады. Видимо, неизвестный автор «Трех лондонских дам» вдохновлялся, среди прочего, и этой балладой. Что до столь резкого изменения характера Геронтиуса, то оно, как мне кажется, связано не столько с изменением отношения общества к евреям, сколько с изменением отношения общества к ростовщикам.
В Средние века ростовщиков считали не просто жестокими и циничными дельцами. Все было гораздо сложнее и глубже.
Французский историк Жак ле Гофф в книге «Средневековье и деньги», пишет, говоря об отношении церкви и общества XIII века к ростовщичеству:
…Ростовщичество — это кража, кража времени, принадлежащего только Б‑гу, потому что заставляет платить за время, прошедшее между ссудой и ее возвращением. Поэтому ростовщичество порождает новый тип времени — ростовщический…
Разумеется, обвинение в столь страшном преступлении — похищении времени, которое принадлежит Б‑гу, — превращало преступника в олицетворение поистине космического зла. И, значит, никто иной, кроме еврея, не мог быть таким воплощением. Ведь это евреи убили Б‑га — что им кража Его имущества! Примерно так рассуждали люди XIII века, когда появилась баллада с евреем Геронтиусом среди действующих лиц. В том же веке, к слову сказать, евреи были изгнаны из Англии — в 1290 году король Эдуард I подписал «Эдикт об изгнании», по которому вся немногочисленная еврейская община (около 2 тыс. человек) обязана была под страхом смертной казни покинуть Англию. Несколько столетий островное королевство было территорией «юденрайн» («очищенной от евреев»). Почти.
Но в XVI – XVII веках, когда писался «Венецианский купец», ростовщик в глазах окружающих стал «человечнее». Даже при отталкивающих чертах характера и постыдном занятии. Вот так и превратился Геронтиус из сатанинского отродья, ненавидящего христиан (читай: людей), в человека, хотя и дающего деньги под проценты (нехороший человек, конечно, но жить‑то надо), но вполне способного и на великодушие (хороший человек, взял да и простил долг).
Но я отвлекся. С чего вдруг я вспомнил о Шейлоке спустя много лет? Может, и не вспомнил бы, если бы не пришла мне в голову идея романа об «образцовом» гетто времен Второй мировой войны. А первым толчком стала опять‑таки случайно попавшая на глаза информация о том, что пьеса Шекспира «Венецианский купец» была рекомендована к постановкам в театрах Третьего рейха. И не кем‑нибудь, а имперским министром пропаганды доктором Йозефом Геббельсом. Правда, как было сказано в прочитанной статье, «с некоторыми изменениями в тексте».
Нет, не случайно, конечно же, прочел я статью (не помню ее название, но поверьте мне на слово — я ее читал). И «Дамы…» попались мне не случайно. Случайностей, я полагаю, вообще не бывает. Во всяком случае так часто и в связи с одним и тем же предметом — пьесой о еврейском ростовщике. Да, я знаю, формально не о ростовщике, и венецианский купец — это не Шейлок вовсе, а как раз жертва его — Антонио. Это неважно.
Я был уверен, что под «некоторыми изменениями» в шекспировском тексте, сделанными по указанию Геббельса, подразумевается, конечно же, тот самый монолог, который А. Смирнов назвал лучшей защитой равноправия евреев.
Но нет! Оказывается, изменения касались иного. Дочь Шейлока Джессика, оставившая своего отца ради любви христианина, трактовалась доктором Геббельсом как положительная героиня. Но как могла быть положительной героиней еврейка? Никак. Поэтому изменения, сделанные шаловливой ручкой имперского министра пропаганды, касались исключительно ее образа — Джессика из родной дочери Шейлока превращена была волею министра Геббельса в приемную дочь, христианку по рождению. В таком виде пьеса не противоречила расовым принципам гитлеровской Третьей империи.
А вот монолог («Разве у еврея нет глаз. ») остался в полной сохранности. И — подумать только! — громко звучали в театрах нацистского государства отчаянные слова: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».
Фрагмент гравюры к пьесе «Венецианский купец». 1881
То есть, пардон, я увлекся, это не Шейлок, а Башмачкин Акакий Акакиевич. Гоголь, а не Шекспир вовсе, маху я дал. Хотя есть что‑то в этом неожиданном сходстве, верно? Но об этом в другой раз, да, в другой раз, как‑нибудь, при случае…
А на самом деле звучала со сцены, разумеется, «лучшая защита равноправия евреев», написанная Шекспиром.
Как такое могло быть?!
Тут я подумал, что, возможно, русские переводчики, И. Мандельштам и Т. Щепкина‑Куперник, да и П. Вейнберг до них, смягчили монолог, придав ему чуть иную эмоциональную окраску.
Но в оригинале монолог выглядел так же:
Hath not a Jew eyes? Hath not a Jew hands, organs, dimensions, senses, affections, passions; fed with the same food, hurt with the same weapons, subject to the same diseases, heal’d by the same means, warm’d and cool’d by the same winter and summer as a Christian is? If you prick us, do we not bleed? If you tickle us, do we not laugh? If you poison us, do we not die? And if you wrong us, shall we not revenge? If we are like you in the rest, we will resemble you in that.
If a Jew wrong a Christian, what is his humility? Revenge. If a Christian wrong a Jew, what should his sufferance be by Christian example? Why, revenge. The villainy you teach me, I will execute, and it shall go hard but I will better the instruction.
Перевод И. Б. Мандельштама тоже не содержит «отсебятины». Хотя он, конечно, выглядит мягче, чем у Щепкиной‑Куперник — вместо грубого «жид» Мандельштам везде пишет «еврей». Собственно, его перевод и процитирован в советском издании «Айвенго», не будем повторяться.
Так что дело было не в переводах на русский язык — оригинал ничуть не отличался. Что же — и правда, защита прав евреев? В германских театрах? Под эгидой Геббельса?
В романе, который потом получил название «Последний выход Шейлока», я описал, как заключенные гетто Брокенвальд поставили в любительском театре с разрешения коменданта‑эсэсовца шекспировского «Купца…», и исполнитель роли Шейлока у меня читал знаменитый монолог прямо в лицо сидевшему в первом ряду коменданту. А комендант… ну что комендант? В придуманном мною эпизоде комендант снисходительно улыбнулся и вежливо поаплодировал талантливому актеру‑еврею.
В самом деле, как должны были реагировать немецкие зрители 30–40‑х годов, уже хорошо знавшие, что евреи — исчадия ада, порченая раса, предавшая благородную Германию, опутавшая немцев невидимыми сетями финансовой зависимости, пившая кровь из благородных тевтонцев, — как все эти белокурые и голубоглазые жертвы еврейского коварства и ненависти должны были воспринимать слова крючконосого, корыстолюбивого и злобного еврея‑ростовщика о том, что он такой же, как они? Что он — «брат их»? Только и исключительно как красивую ложь, притворное хныканье, бьющее на жалость. Ибо монолог этот был всего лишь оправданием того, что последовало далее: попытки чудовищного преступления, которое цинично пытался совершить жестокий еврей. Особенно ярко это звучало в венском «Бургтеатре» (именно в этом театре в 1943 году была поставлена шекспировская комедия) — еще бы, ведь Шейлока в этом спектакле играл Вернер Краус — исполнитель роли Йозефа Зюсскинда Оппенгеймера в антисемитской экранизации антисемитской же романтической повести Вильгельма Гауфа «Еврей Зюсс». Развеем, кстати, существующее заблуждение, будто в основу фильма лег знаменитый роман Л. Фейхтвангера — нет, именно повесть В. Гауфа стала основой ленты.
Еврей Зюсс, этот реальный германский Шейлок XVIII века, был торжественно повешен в Вюртемберге 2 апреля 1738 года — на площади, при большом скоплении веселящегося народа. Это тоже был своего рода спектакль. Казнь ненавистного еврея Зюсса его враги превратили в невиданное зрелище: были придуманы особого вида клетка и специального устройства виселица.
Йозеф Зюсс Оппенгеймер на виселице в клетке. Художник Элиас Баек (Хельденмут). Эстамп. Около 1740
Наибольшее впечатление на собравшихся поглазеть произвели не ухищрения организаторов, а большая группа евреев в молитвенных талесах, которые в момент казни вдруг громко запели молитвы. Странное пение на непонятном языке и раскачивающихся бородатых евреев помнили долго.
Правда, спустя столетия, в 1998 году, площадь, на которой казнили еврея Зюсса, получила его имя — площадь Йозефа Зюсскинда Оппенгеймера. Как сказано на мемориальной доске, «Йозеф Зюсскинд Оппенгеймер, вюртембергский тайный финансовый советник‑еврей — жертва юдофобской юстиции».
Но до этой надписи было еще далеко. Пока же, в 1943 году, «Еврей Зюсс»‑Шейлок, гримасничая, читал свой монолог, уже предвкушая, как ловко и хитро обведет он вокруг пальца этих доверчивых и глупых христиан, этих… арийцев. Хорошо, умная арийская девушка Порция не дала преступлению свершиться.
А теперь представим себе публику театра «Глобус». Зрителей из партера — тех самых, которые стоя смотрели спектакль, не имея возможности купить билет в ложу и наслаждаться театральным зрелищем, сидя в удобном кресле. Неужели Шекспир, буде он и правда думал так, как того хотел А. Смирнов (и я в двенадцать лет), мог поверить, что «юдофильский» смысл монолога вызовет сочувствие у этой публики? Да полно! Я полагаю, реакция англичан шестнадцатого века была еще проще и понятнее, чем у немцев века двадцатого. И не мог автор, чуткий к настроениям публики, этого не понимать. И знаете, что? Я думаю, он и не пытался. Не волновало великого барда положение евреев в современной ему Англии (тем более, считалось, что их и нет в Англии уже несколько веков). И никакого скрытого смысла в монологе Шейлока не было. Его вычитали те, кому хотелось, чтобы он, этот второй, «юдофильский», смысл, был. Но, увы…
Мне кажется, актеры, исполнявшие в те давние времена роль Шейлока, читали этот монолог именно так, чтобы вызвать негативную реакцию зрителей по отношению к своему персонажу. В шекспировские времена (да и позже тоже) исполнители этой роли играли ростовщика в гротескной, комической манере, изображая его уродливым (нос почти касался подбородка, борода клочьями, дьявольская улыбка, гримасы и т.д.). И чтение монолога сопровождалось ужимками и гримасами, вызывавшими чувство гадливости. Зрителям становилось понятно: лживый еврей, черствый и жестокий, пытается вызвать сочувствие, добиться признания того, что «он такой же, как мы». А потом, когда сострадание затуманит нам взор, с чисто иудейской жестокостью и коварством вырезать у нас фунт мяса — и бросить псам.
Вернер Краус в фильме «Еврей Зюсс» Германия, 1940
Нет, знаменитый монолог Шейлока вовсе не призывал милость к преследуемым и ненавистным евреям. Он призывал христиан к бдительности — по отношению к иудейскому двуличию. Его чтение со сцены в «Глобусе», я полагаю, вызывало глумливый смех — и никак не сочувствие или жалость. Ни на секунду.
Шейлок и евреи
Странный заголовок, говорите? В смысле — а Шейлок, по‑вашему, кто, вавилонянин, что ли?
Помню, кто‑то из журналистов в 1990‑е годы на полном серьезе утверждал, что имени Шейлок у евреев нет. И никогда не было.
На самом деле имя Шейлок — самое что ни на есть еврейское имя, таким вот образом переиначили итальянские евреи старое, еще библейское имя Шаул — имя первого еврейского царя.
Что касается прочих имен, тут есть сомнения. Например, дочь Шейлока носит имя Джессика — англизированный вариант имени Йеска. Тоже, кстати, библейское. Но — нееврейское. Так, согласно книге Берешит (Бытие, в синодальной версии; там имя звучит Иска), имя Йеска носила дочь Харрана, «отца Милки и Йески» (Бер., 11:29). В пьесе есть еще один персонаж‑еврей — знакомец Шейлока по имени Тувал (Тубал). Такого имени у евреев действительно нет и не было. Было похожее — Тевель — в Восточной Европе, идишская модификация старого имени Давид. Но где идиш — и где Венеция! Или Англия. Были еще библейские имена Товия и Товит. А Тубал — нет. В книге Берешит, правда, встречается некий Тувалкаин, потомок Каина, первый кузнец. И все, как будто.
Но дело‑то не в имени вовсе.
Родриго Лопес был христианином, но еврейского происхождения. Процесс его, как говорят, вызвал всплеск антисемитизма в английском обществе, одним из проявлений которого (антисемитизма, разумеется, а не общества) якобы стал и образ еврея‑ростовщика, созданный Шекспиром. В качестве доказательства приводят одно место в пьесе:
…Волк, повешенный на бойне за то, что грыз людей… Перевод Т. Щепкиной‑Куперник.
(«Govern’d a wolf, who, hang’d for human slaughter…»)
Объяснение? Фамилия отравителя (или лжеотравителя, что скорее) — Лопес, а это почти что Люпус, lupus (волк по‑латыни), а от lupus’а уж рукой подать до wolf’’а, который повешен, поскольку грыз людей… Мне, честно говоря, кажется это очень уж большой натяжкой. Требовать от зрителей, чтобы они знали, как по‑латыни будет «волк», да еще увязали это знание с фамилией преступника, повешенного за несколько лет до того… Ей‑богу, напоминает старую еврейскую (какую же еще?) шутку:
— По паспорту меня зовут Борух, но вообще‑то я Степа.
— А так. Борух — это Брохес, Брохес — это Кадохес, Кадохес — это Тохес, Тохес — это Жопа, Жопа — это Степа, а Степа — это я…
Но шекспироведы считают именно так, что ж мне‑то с ними спорить?
Сомнения же в принадлежности Шейлока к евреям возникли у меня не на уровне «Борух это Степа» и не на уровне «Шейлок — нееврейское имя». Дело совсем в другом.
Хотя — как посмотреть. Может, и не совсем другом, а в том же самом, в логике.
Прежде всего: что за жуткое требование выдвигает Шейлок? И почему остальные (в том числе должник Антонио) принимают это требование спокойно (да, считая его шуткой, но не удивляясь ей)?
Может быть, ничего особо неожиданного в этом требовании не было?
Представьте себе, именно так. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к истории.
В Древнем Риме жизнь на протяжении очень долгого времени регламентировалась так называемыми Законами двенадцати таблиц. Есть среди этих законов и такие, которые относятся к взаимоотношениям заимодавца и несостоятельного должника:
Таблица III
1. Пусть будут [даны должнику] 30 льготных дней после признания [им] долга или после постановления [против него] судебного решения.
2. [По истечении указанного срока] пусть [истец] наложит руку [на должника]. Пусть ведет его на судоговорение [для исполнения решения].
3. Если [должник] не выполнил [добровольно] судебного решения и никто не освободил его от ответственности при судоговорении, пусть [истец] ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы весом не менее, а если пожелает, то и более 15 фунтов.
4. [Во время пребывания в заточении должник], если хочет, пусть кормится за свой собственный счет. Если же он не находится на своем содержании, то пусть [тот, кто держит его в заточении,] выдает ему по фунту муки в день, а при желании может давать и больше.
5. В третий базарный день пусть разрубят должника на части. Если отсекут больше или меньше, то пусть это не будет вменено им [в вину] Cм. об этом: «Хрестоматия по истории Древнего Рима» (под редакцией профессора
С. Л. Утченко). М., 1962. С. 62–72. (Выделено мною. — Д. К.)
Конечно, Законы двенадцати таблиц ко времени действия истории Шейлока ушли в прошлое. Но они действительно когда‑то существовали. Поэтому Антонио и его друзья не удивлены, а воспринимают это как шутку — как шуточное обращение к архаичным временам. Нормально, а что? Еврей — и вдруг апеллирует к языческим законам. Смешно же! Шутник!
Самый известный за пределами еврейского мира еврейский юридический принцип гласит: «Око за око, зуб за зуб». Считается, что это формулировка известного с давних времен юридического принципа — «Талиона» (от латинского talis — такой же). По этому принципу мера наказания должна воспроизводить вред, причиненный преступлением, быть адекватной преступному действию. И если, скажем, в результате преступления пострадавший потерял глаз, то и преступник тоже должен лишиться глаза. Казалось бы, все ясно. Жестокий закон.
Но евреи — большие буквалисты. Они начинают интересоваться: «А что это значит — око за око? А вот если я, к примеру, попытаюсь лишить преступника ока, а он при этом помрет? Буду ли я, в свою очередь, немедленно превращаться в преступника?» Толкователи и знатоки закона на это отвечают: «Конечно! Потому что в Торе сказано “око за око”, но не сказано “жизнь за око”! Не сказано, “кровь за око”! Не сказано: “Бровь за око”! Поэтому, если преступник лишил тебя глаза, тебе дано право лишить глаза его. Но будь осторожен! Не причини ему большего вреда! Не пролей, не дай Б‑г, лишней капли крови! Не повреди ему бровь!» Ну, и так далее. «Око за око» — закон, не ужесточающий наказание, а напротив, смягчающий его — вплоть до денежного штрафа («Нет у тебя уверенности, что повредишь глаз, не повредив бровь, — давай‑ка лучше договоримся о денежной компенсации»). Уважаемые читатели, друзья мои, но ведь это же та самая логика, которой пользуется девушка по имени Порция, переодевшись судьей:
Твой вексель не дает ни капли крови;
Слова точны и ясны в нем: фунт мяса.
Бери ж свой долг, бери же свой фунт мяса;
Но, вырезая, если ты прольешь
Одну хоть каплю христианской крови,
Твое добро и земли по закону
К республике отходят! Перевод Т. Щепкиной‑Куперник.
Что же получается? Еврей Шейлок рассуждает как язычник, варвар‑идолопоклонник. А христианка Порция в своем судебном решении руководствуется как раз талмудической логикой! Еврейским подходом к закону! Не странно ли? Не удивительно ли.
Тут я хочу вспомнить одну театральную постановку «Купца…» (при том, что эти заметки — на полях пьесы, а не театральной программки).
Многие театральные критики называют лучшим воплощением Шейлока на русской сцене исполнение этой роли Михаилом Козаковым в спектакле, поставленном на сцене Театра имени Моссовета Александром Житинкиным. Шейлок Козакова действительно очень ярок. Далеко еще не старый, энергичный, сильный, решительный. Шейлок‑боец. Не случайно, видимо, он в сцене суда появляется в военной форме и высоких шнурованных ботинках. Фунт мяса из тела Антонио этот вырежет, не испытывая никаких сомнений или угрызений совести. И резать будет долго и сладострастно, испытывая наслаждение от страданий своего врага, пьянея от вида его крови…
Михаил Козаков в роли Шейлока и Наталья Громушкина в роли Джессики
Козаков был блестящим актером, то, чего он, возможно, не знал (а может быть, знал), то, чего он не мог сформулировать, он провидел интуитивно, на уровне эмоций. Он понимал: Шейлок обречен. Шейлок не может жить больше.
Но разве Шекспир показывает Шейлока правоверным евреем? Нет, он называет его евреем. Его Шейлок не молится, не ходит в синагогу и, главное! — не учит Тору. Он не обладает знанием того, что должен знать еврей. К слову сказать, все крупные средневековые евреи‑финансисты были известными раввинами, авторами богословских и юридических трактатов (Авраам Сеньор, Ицхак Абарбанель, Йехизкель Калонимус и т. д.).
А в «Венецианском купце» перед нами предстает еврей, не понимающий смысла одного из базовых принципов талмудической логики. Нонсенс!
Скажете, что я пытаюсь анализировать сказочный сюжет с ненужной серьезностью?
Нет, разумеется. Я помню о сказочности всей этой истории, я помню, что легенда о жестоком заимодавце и несчастном должнике — бродячий сюжет. Но помню я также, что бродячий сюжет вполне мог иметь в основе своей реальное событие. Может, и не одно, ведь Законы Двенадцати таблиц применялись долго и успешно.
И еще одно замечание. Крещение, казалось бы (по логике христианского мира и учения), является величайшим даром и благом для заблудшего (мягко говоря) ростовщика. Ведь оно спасает душу, оно возвышает! Это же награда!
Но обратите внимание, как это подано у Шекспира. Герои злорадствуют от того, что еврей станет христианином! Они потешаются над Шейлоком. А это значит, что ни для кого из них крещение не является высшим даром. Все они — и Антонио, и Бассанио, и Грациано, и даже сам дож Венеции — считают крещение мучительным наказанием. Хуже смерти. Ну, хорошо, можно понять такое отношение к благодати со стороны еврея. Но эти‑то почему злорадствуют?
Странен он, этот христианский мир в шекспировской пьесе, правда?
И, кстати говоря, кто сказал, что тот самый пресловутый монолог Шейлока (да‑да, я опять о «лучшей защите евреев») самим евреям кажется привлекательным? Как выразился мой отец, когда я в юности зачитал ему этот текст: «Аз ох ун вэй! Спасибо твоему Шекспиру, он снизошел до того, чтобы признать нас равными себе. А нас этот хазэр Хазэр — презрительное обозначение нееврея (в отличие от слова «гой», имеющего нейтральную окраску). спросил, согласны ли мы на такое равенство?»
Шейлок, его потомки и предки
Именно в таком порядке. Сначала потомки, а уж потом поговорим о предках — мнимых и подлинных.
Одна из коллизий «Венецианского купца» — жестокий еврей‑антихристианин и его прекрасная дочь, оценившая возвышенность христианства (ну, да, через любовь к молодому христианину), — оказалась чрезвычайно живучей и привлекательной для европейской культуры. Собственно говоря, коллизия появилась раньше — в «Мальтийском еврее» Кристофера Марло, где жестокость и вероломство Вараввы оттеняются благородством и уходом в христианство его прекрасной дочери Авигеи (Варавва еще и убивает собственную дочь!). Но «Мальтийский еврей» (кстати, тоже с множеством двусмысленностей и противоречий; и, опять‑таки кстати, там тоже переход еврея в христианство расценивался персонажами‑христианами как жестокое наказание) долгое время оставался в тени «Венецианского купца».
Начнем с пары Исаак — Ревекка у Вальтера Скотта в «Айвенго». Исаак из Йорка, играющий важную роль в «Айвенго», улучшенный и смягченный вариант Шейлока. Он ростовщик (уже плохо), он скряга и циник, но ему не чужды благородство и благодарность, искренняя любовь к дочери (впрочем, Шейлок тоже любит дочь). Ревекка — в той же, если не в большей, степени, смягченный образ Джессики. Скотт добавил ей благородства: влюбившись в христианина, девушка не только не бросает отца (а обворовать его, подобно тому, как сделала Джессика, ей и в голову прийти не могло!), но и не переходит в христианство — напротив, она отправляется в Испанию, в Гранаду, чтобы ухаживать за ранеными и больными из ее народа.
Но что там, за границей, да еще и в стародавние времена! Был в Советском Союзе писатель Волков Александр Мелентьевич, который заставил говорить по‑русски шарлатана‑фокусника Гудвина, придуманного американцем Фрэнком Баумом. Ну, об этом творческом заимствовании говорили много. Гораздо меньше говорили о его историческом романе «Скитания». Роман этот рассказывает о юности Джордано Бруно.
По ходу сюжета юный герой влюбляется в Ревекку, дочь еврея‑менялы и ростовщика Елеазара бен‑Давида, а та отвечает юному христианину взаимностью. Когда отец хочет выдать ее за старого богача, девушка, Ревекка, бежит к возлюбленному и решает креститься (привет Шекспиру); жестокий ростовщик нанимает убийц, которые убивают несчастную красавицу у входа в собор (привет Марло):
«Когда Ревекка поравнялась с большим старым домом, расположенным на углу двух улиц, в чердачном окне показался дымок, прогремел выстрел, и девушка, пораженная пулей, стала клониться назад… Мстители, ворвавшиеся в гетто, остановились перед домом Елеазара бен‑Давида. Мрачный старый дом, более чем когда‑либо походивший на тюрьму, казался безлюдным… Перебив в доме все, что было возможно, возмущенные люди подожгли мебель, подложив под нее листы из счетных книг ростовщика и долговые расписки… Дальнейшее расследование выяснило, что Елеазар бен‑Давид покинул Неаполь на тартане, отплывшей в неизвестном направлении. Наемного аркебузира, убившего Ревекку, так и не нашли…»
Да, тут есть еще один привет — русскому писателю Всеволоду Крестовскому, автору трилогии «Тьма Египетская». Еврейская семья в этой трилогии как раз и носит странную для евреев XIX века (да и для XVI столетия тоже) якобы фамилию Бендавид (именно так, в одно слово)…
Можно, конечно, вспомнить еще и «Прекрасную Маргарет» Генри Хаггарда, в центре сюжета которой — судьба крещеных испанских евреев, отца и дочери, бежавших в Англию от преследования инквизиции.
А вот теперь, завершив краткую (более чем краткую) экскурсию по литературным потомкам Шейлока и Джессики, обратимся к их предкам — не литературным, а реальным, не предкам даже, а возможным прототипам.
В Севилье старый еврейский квартал носит название Санта Крус, то есть Святой Крест. Название не случайно. После изгнания евреев в 1492 году все места, связанные с их пребыванием, были переименованы, причем именно так, чтобы новое название подчеркивало победу христианства над иудаизмом — Нового Израиля над Ветхим. Синагога в Толедо, например, стала называться Санта Мария ле Бланка. Вот и еврейский квартал в Севилье, некогда именовавшейся еврейской столицей Андалусии, получил название Святой Крест.
В самом сердце этого квартала, неподалеку от кафедрального собора и буквально в двух шагах от площади Святого Франциска, есть крохотная, на пару домов, улочка. Улочка эта называется устрашающе — калье де ла Муэрта, улица Смерти. Причина названия — мрачное украшение на одном из домов. Под узким балконом второго этажа над входной дверью этого дома закреплена небольшая керамическая плитка, на которой изображен человеческий череп и написано «Сусанна». А чуть ниже таблички, справа от двери, расположена мемориальная доска с надписью следующего содержания:
Здесь, над дверью дома на улице Смерти, была помещена голова Сусанны, по прозвищу Прекрасная Дама, виновной в мучительной смерти своего горячо любимого отца Диего.
И сам дом называется Дом Красавицы или Дом Прекрасной Дамы — Casa Hermosa Hembra.
Вид на балкон Дома Прекрасной Дамы (Casa Hermosa Hembra). Улица Смерти, Севилья. conocesevillaysuscosas.blogspot.ru
Вот этот жуткий череп, желтый, беззубый череп по имени Сусанна — Прекрасная Дама?! Полно, это же насмешка над прогуливающимися по улице прохожими! Юмор испанский — он ведь довольно черный. К улице Смерти нужно идти, например, по улице Головы короля Педро.
Или все‑таки это не шутка?
Оказывается, в течение почти четырехсот лет над дверью Дома Прекрасной Дамы располагался даже не керамический, а самый настоящий череп. Такова была последняя воля хозяйки дома, Сусанны де Шошан: по смерти укрепить над входной дверью ее собственный череп, как говорилось в завещании, «в назидание распутным девицам и в память об ужасном грехе, ею совершенном». Улица в те времена называлась совсем не страшно: калье де Атод. А вот после появления черепа ее переименовали в улицу Смерти.
Диего де Шошан, крещеный еврей и отец Сусанны де Шошан по прозвищу Прекрасная Дама (или просто Красавица), был одним из богатейших жителей Севильи. Его состояние оценивалось в десять миллионов золотых мараведи (примерно восемьдесят миллионов долларов в современных ценах). Должность он занимал тоже весьма высокую — был королевским сборщиком налогов, то ли Севильи, то ли всей Андалусии. Его богатство и положение нажили ему немало врагов; ахиллесовой же пятой могущественного сановника было еврейское происхождение. В это время как раз испанская инквизиция, возглавляемая Торквемадой, активизировала преследование евреев, принявших христианство. В Испании их называли презрительной кличкой «марраны». Диего де Шошан организовал антиинквизиционный заговор, в котором участвовали самые богатые и влиятельные марраны. Заговор был раскрыт благодаря оплошности дочери главного заговорщика: она случайно проговорилась о планах отца своему жениху‑испанцу.
Готовая матрица для шекспировских и последующих образов, не так ли?
Ранее я так уверенно писал об отсутствии связи Шейлока с реальным Родриго Лопесом, что читатель, очевидно, уже предвкушает: сейчас я объявлю Диего де Шошана и его красавицу‑дочь Сусанну прототипами шекспировского ростовщика и его дочери. Соблазнительно, конечно. Но никаких подтверждений этой гипотезы у меня нет. Как нет подтверждений еще одной, не менее соблазнительной версии относительно связи образа Шейлока с фигурой весьма колоритной — основателем еврейской общины Амстердама рабби Шмуэлем Палаччи — раввином, финансистом (читай, банкиром, то есть ростовщиком), пиратом, шпионом и дипломатом. Рабби Шмуэль Палаччи к тому же посещал английскую столицу и однажды даже был узнан там испанским послом. Посол потребовал немедленного ареста еврея‑дипломата (Палаччи в тот момент был посланником голландского принца Морица Орлеанского) за пиратство, но английские власти отнеслись к раввину с корсарским патентом в кармане снисходительно. А пока англичане и испанцы препирались по его поводу, дон Шмуэль Палаччи разъезжал в карете по английской столице, вызывая жгучее любопытство зевак. Правда, этот его визит в Англию случился через несколько лет после постановки «Венецианского купца», но известно, что ранее он тоже бывал в этих краях — хотя и без громких скандалов.
Мужчина в восточном костюме (предположительно Шмуэль Паллаччи) Мастерская Рембрандта ван Рейна. 1634
Очень экзотичные гипотезы. Мне они нравятся. И я очень надеюсь, что рано или поздно найду доказательство справедливости хотя бы одной из них. Но пока что вынужден признаться: я не знаю, кто из реально живших на нашей планете людей стал прототипом Шейлока. Более того: я не знаю, был ли у этого персонажа прототип. Не исключено, что Шейлок целиком является плодом воображения Шекспира.
О, конечно, мне известно, что комедии Шекспира предшествовала итальянская новелла некоего Джиованни Флорентинца (Джиованни Фиорентино) из сборника «Пекороне»! Это ведь давно уже стало общим местом статей о «Венецианском купце». Но точно так же общим местом является информация о том, что произведение Фиорентино, написанное в 1378 году, а изданное в 1558‑м, было переведено на английский язык через много лет после появления комедии Шекспира — в XVIII веке.
Чтобы выйти из этого противоречия, некоторые историки высказывают предположение, что, мол, оригинал Шекспир скорее всего не читал, но с сюжетом новеллы английский драматург мог ознакомиться в пересказе. Нормальное предположение, а что? Кто‑то кому‑то что‑то рассказал. Другое предположение, более правдоподобное: Шекспир познакомился с этим сюжетом из иного источника.
Источников было несколько. Обратимся к такому достаточно авторитетному изданию, как Еврейская энциклопедия Брокгауза — Эфрона, выходившая с 1908 по 1913 год. А там на эту тему сказано следующее:
«Фабула, легшая в основу творения Шекспира, весьма древнего происхождения. У многих восточных (арабов, персов и др.), а также европейских народов существует во всевозможных вариантах легенда о том, как заимодавец требует себе в залог от должника часть тела… Во всех этих сказаниях вероисповедание или национальность кредитора вовсе не подчеркиваются. В старинном варианте этой легенды, помещенном в переложенном на стихи французским трубадуром Herbers романе “Долопатос” — и кредитор, и должник принадлежат к рыцарскому сословию. В сохраненных в сборнике “Gesta Romanorum” трех различных вариантах кредитором является уж не рыцарь, а купец, но одной веры с должником. Впервые в роли жестокого кредитора выведен еврей итальянским новеллистом Джиованни Фиорентино в сборнике “Ресоrоnе” (1378)».
Вот тебе и раз! То есть, получается, что Шекспир никак не мог позаимствовать сюжет с жестоким евреем‑ростовщиком — «Пекороне» он читать не мог, а предшествовавшие редакции легенды ничего не говорят о евреях. И — знаете, что? Подозреваю, что у неизвестного автора, укрывшегося за прозвищем Флорентинец, были какие‑то личные неприятности с евреями. И он отомстил им (или ему), превратив в чудовище и поместив в свой рассказ. Вполне можно себе представить, как некий уроженец Флоренции по имени Джиованни улизнул от кредитора‑еврея в Венецию (где его и прозвали Флорентинцем), а уж здесь, что называется, отвел душу. Отомстил еврею, настырно пытавшемуся вернуть свои деньги, которые сочинитель легкомысленно промотал. Поместил же Данте своих личных врагов в ад!
Тут я замечу, что у Флорентинца ростовщик безымянен — и это тоже может указывать на личное отношение к истории. Если рассказчик хотел сохранить инкогнито (а он хотел, потому и не знаем мы его фамилии), то персонаж его тоже должен был стать безымянным.
А вот Шекспир дал своему ростовщику имя. Причем именно такое, какое в его время итальянские евреи носили довольно часто. Как это произошло — на этот вопрос у меня нет ответа. Но Шейлоки, Шилоки, Шайлоки действительно ходили по улочкам гетто в Венеции, Флоренции, Риме. В отличие от Тувалов или Джессик.
Вернемся к сюжету. Евреи в некоторых версиях легенды появлялись. Но совсем не в той роли, которую отвел им Шекспир. Вот что пишет американский историк Джошуа Трахтенберг в книге «Дьявол и евреи», вышедшей в далеком уже 1943 году:
«В этих первоначальных версиях ростовщик был язычником или христианином; в некоторых из них жертвой кровожадного христианина‑кредитора становился злосчастный еврей».
Собственно, к этому я и веду. Это и объясняет разом пусть не все противоречия в «Венецианском купце», но бо́льшую их часть. Согласен, неожиданно — для тех, кто воспринимает сюжет «Купца…» только и исключительно в шекспировской версии. Но ведь логично!
К сожалению, для того, чтобы поставить точку в конце истории таинственной пьесы, недостает одного: оригинала. Той самой первоначальной версии, о которой пишет Трахтенберг. Но ее нет! Нет в распоряжении филологов этой самой версии, созданной на Востоке. Увы. Я не поленился и несколько лет искал ее. И не нашел.
Хотя это вовсе не значит, что ее нет. Но то, что древнюю, возможно тысячелетнюю (или даже старше), легенду не нашли до сих пор, заставляет думать, что шансы на обнаружение ее в какой‑нибудь коллекции древних рукописей невелики. Но не нулевые.
Ах, как бы мне хотелось прочесть ее, эту рукопись, прочесть этот оригинал! Первоисточник легенды о жестоком ростовщике и несчастном должнике! О любви мудрой девушки и о чудесном спасении должника.
И — самое главное — очень хотелось бы узнать, какую мораль вложил в эту историю древний автор.
Но, поскольку оригинал найти невозможно, подумал я, почему бы не попытаться его воссоздать?
И я написал небольшую новеллу, назвав ее «Повесть о купце, его мудрой жене и фунте человеческого мяса». Ею я и закончу эти субъективные заметки на полях шекспировской комедии о несчастном венецианском купце и жестоком ростовщике‑еврее.
Шейлок и Джессика. Художник Мауриций Готлиб 1876
Повесть о купце, его мудрой жене и фунте человеческого мяса
«В дни императора Титуса (да будет стерто из памяти имя этого разрушителя святого Храма!) жил в многолюдном Риме некий благонравный молодой иудей по имени Шаул бен Шмуэль. Он торговал различными товарами из стран Востока и вполне преуспевал в своей деятельности, так что слыл зажиточным человеком. Родители его, да будет память их благословенна, умерли рано, Шаул долгое время оставался один. А мужчине негоже жить в одиночестве, ибо сны его начинает посещать искусительница Лилит. Известно ведь, что эта дьяволица вступает в связь с одинокими мужчинами, после чего рожает от них полудемонов‑полулюдей. Ночами она, подобно Эмпузе, похищает младенцев из колыбели и умерщвляет их; своих же детей подкладывает в человеческие семьи, дабы через них обрести власть над людьми.
Посему Шаул посватался к юной девушке по имени Рахель, из хорошей семьи. Отец девушки, Йосеф бен Моше, имел славу великого мудреца и знатока Закона. Он свое согласие дал, сыграли свадьбу. И зажили семейной жизнью.
Рахель была девушкой красивой, скромной и благовоспитанной. Кроме того, поскольку в семье Йосефа бен Моше не было сыновей, отец учил ее и ее младшую сестру Лею всем премудростям толкования Закона, каким обычно учат мальчиков в еврейских семьях. Учитывая же, что отец, как уже было сказано, был одним из величайших мудрецов поколения, надо ли говорить, что и дочери его поражали многих умом и зрелостью суждений!
Как это бывает нередко, мудрость девушек отпугивала многих женихов, хотя породниться с семьей Йосефа бен Моше, ведущего свой род от самого царя Давида, мечтали многие. Иные опасались, что такая жена, более сведущая в делах, нежели муж, постарается занять неподобающее ей место. Другие полагали, что учеба наряду с молодыми людьми дурно повлияет на природную скромность девушек.
Потому‑то, несмотря на красоту и благонравие, ни Рахель, ни младшая ее сестра Лея не были просватаны, хотя и одна, и вторая вошли уже в возраст невест.
Опасения других женихов разделял и Шаул. Однако он полагал, что, женившись на Рахели, сможет прекратить ее учебу в доме отца. У его молодой жены хватит домашних забот, так что не до того будет ей, чтобы продолжать ежедневно изучать Писание в доме ее отца. Так он и сделал. Рахель, искренне и горячо полюбившая мужа, кротко согласилась с его требованием и положила конец своей учебе.
Тут следует сказать, что наш Шаул отнюдь не был человеком без недостатков. Такими недостатками были прежде всего излишняя самоуверенность и тщеславие. Самоуверенность и тщеславие и причинили ему в дальнейшем большие несчастья.
В Риме в те времена вырос спрос на некоторые товары из Херсонеса и Боспора Киммерийского — особенно на тамошнюю пшеницу и вина. И вот, соблазнившись возможностью получения высокой прибыли, Шаул однажды отправил туда все свои корабли, с тем чтобы закупить все, что только возможно, и стать единственным владельцем этих товаров. Наслушавшись рассказов иных корабельщиков, побывавших в Тавриде, о необыкновенно большом урожае и низких ценах, он все свои деньги вложил в рискованное предприятие.
Шаул принялся искать деньги, ведь заповедь о выкупе пленных он чтил наравне с прочими заповедями. Но собрать всю сумму, которую требовали пираты, он не мог — ибо, как уже было сказано, все свои деньги вложил в предприятие. Захват судов почти разорил его.
И он сделал то, от чего отговаривали его все — и молодая жена, в первую очередь. Рахель говорила, что написала письмо родственникам в Иудею и они непременно пришлют Шаулу денег. Но Шаул не хотел ждать. Совесть мучила его, поскольку именно его самоуверенность заставила предпринять рискованное плавание и тем самым обречь многих на гибель или рабство. Вместо того, чтобы дождаться денег от родственников жены, он взял ссуду у язычника по имени Армилус, промышлявшего дачей денег в рост. Эти деньги Шаул вручил своему управляющему и отправил того к саттархеям на единственном оставшемся у него судне.
Несчастье не приходит одно. Корабль с выкупом к саттархеям был перехвачен пиратами еще более жестокими — таврами. Эту весть принес Шаулу ростовщик Армилус, у коего были связи со всеми негодяями мира, в том числе и с пиратами всех морей.
Срок возврата денег уже наступил, но деньги от родственников из Иудеи еще не прибыли. Армилус же наотрез отказался ждать и потребовал от властей применить против несостоятельного должника закон, существовавший тогда у язычников, а именно: отрубить должнику часть тела весом в один фунт.
А надо сказать, что Армилус был давним ненавистником сынов Израиля. Свое состояние он сколотил, занимаясь перепродажей в рабство пленных, захваченных армией Титуса в Иерусалиме. Кроме того, он завладел частью сокровищницы Храма, сопровождая армию в Земле Израиля.
Возможно, если бы Шаул был его соплеменником и таким же язычником, Армилус сжалился и согласился бы подождать. Но ненависть его к иудеям была столь велика, что он скорее остался бы без прибыли, чем упустил возможность жестоко пытать должника‑иудея.
Шаул был заключен в темницу. Здесь его навестила Рахель, чтобы поддержать, но молодой купец совсем пал духом.
«Г‑сподь наказывает меня за то, что я не послушался тебя, — сказал он. — И еще за то, что обратился к жестокому язычнику за помощью».
Рахель подбодрила своего мужа, посоветовав ему надеяться на помощь свыше; сама же обратилась к императору с просьбой рассмотреть это дело в императорском суде и позволить в этом суде выступить защитником некоему старцу из Страны Израиля. Старец сей, заседавший ранее в собрании мудрецов в городе Явне, по ее словам, вчера только прибыл в Рим, она ему рассказала об иске, и старец возжелал стать защитником несчастного должника.
Император Титус, всячески стремившийся заслужить славу правителя мудрого и справедливого, дал позволение на рассмотрение дела в суде и на выступление в суде пришлеца из Явнинского собрания. Тем более что Титус боялся мести иудейского Б‑га за свое преступление. А месть уже была не за горами — в скором времени огромная дьявольская муха влетела через ухо в императорскую голову, когда Титус спал после полдневной трапезы. Ее жужжание буквально сводило императора с ума, так что в конце концов он умер в страшных мучениях — и это было наказанием за разрушение Храма.
Но пока что возмездие еще не свершилось. Пока что злодей надеялся, что будет прощен Небесами, и потому, как уже было сказано, стремился поступать справедливо и благородно. И потому он милостиво позволил пришельцу, стоявшему перед ним в скромной позе просителя, с покрытой головой — по восточному обычаю.
На суде, в присутствии императора и сенаторов, Армилус потребовал поступить с должником так, как того требовали римские законы.
«Сказано в наших законах, — сказал он, — что несостоятельного должника, отказывающегося вернуть долг, надлежит вывести на рыночную площадь и там отсечь ему любую часть тела, весом в один фунт».
Император знаком выразил свое согласие: действительно, законы язычников были чрезвычайно жестоки, и в данном случае требование истца находилось в полном с ними соответствии.
Но тут в спор вступил тот самый старец из Святой земли. Был он, судя по длинной седой бороде, и правда весьма стар; сказать же о нем что‑то еще возможности не представлялось, ибо старец кутался в длинный, до пола, просторный шерстяной плащ, а голову его покрывала вязаная из верблюжьей шерсти шапка. То, что он надвинул шапку на самые глаза, то, как он кутался в теплый плащ, свидетельствовало, что климат римский казался ему весьма суровым — суровее, нежели климат его родной Иудеи. Так он и сказал императору, начиная свою речь, напомнив, что ведь и тот хорошо знает разницу погоды в Риме и в Иудее.
Император от напоминания о его победах пришел в хорошее расположение духа и далее слушал старца с доброжелательным интересом.
Старец же обратился к обвинителю: «Скажи‑ка, почтенный Армилус, разве закон указывают на лишение должника жизни?»
Армилус вынужден был признать, что об этом законы не говорят.
«Следовательно, лишение жизни ответчика окажется нарушением закона?»
Армилус не ответил, но император согласился с рассуждениями старца.
«Видишь, Армилус, ты говоришь об отсечении небольшой части тела, но ведь это может привести к смерти! Не лучше ли отказаться от такого понимания закона и постараться прийти к соглашению? Например, принять предложение родных должника, готовых возместить его долг уже через неделю?»
«Ни за что! — вскричал ростовщик. — Пусть я лишусь прибыли, но накажу этого иудея!»
«Так вот оно что! — воскликнул старец, обращаясь к императору. — Так обвинитель жаждет мести, а не справедливости! И месть связана с тем, что должник — иудей! Но милостивый император Титус в равной степени благоволит ко всем народам, признавшим власть Рима, разве не так?»
Император кивнул. Армилус поспешно сказал: «Разумеется, я всего лишь хочу справедливости и соблюдения законов! И я считаю верность законам более важной, чем получение денег!»
И вновь император кивнул. Как уже было сказано, Титус хотел выглядеть и милостивым, и справедливым.
Старец сказал: «Ты прав, ростовщик. Император Титус справедлив. А справедливость подразумевает строгое соблюдение законов».
Услышав эти слова, ответчик пал духом, а истец, напротив, возрадовался. Он уже направился было к ответчику, чтобы вести его на рыночную площадь, как вдруг старец из Явне вновь заговорил. На этот раз он обратился к императору.
«Государь! — сказал он. — Сказано ли в законе, сколько крови должен потерять неисправимый должник, когда ему отрубают часть тела?»
Император ответил, что о крови в законе ничего не сказано.
«Значит, истец вправе отрубить должнику часть тела, но не вправе проливать его кровь?» — вопросил старец, по‑прежнему обращаясь к императору. Поняв, к чему ведет защитник, император расхохотался.
«Армилус! — сказал он. — Ты слышал? Так вот, можешь взять своего должника и вести его на рыночную площадь. Там ты вправе отрубить ему любую часть тела… — тут он замолчал. Армилус нерешительно двинулся было к Шаулу. Но следующие слова императора остановили его. Император повысил голос: — …но если при этом ты прольешь хоть каплю крови должника, ты будешь обвинен в убийстве!»
«Но я не могу это сделать!» — вскричал ростовщик в отчаянии.
«В таком случае ты проиграл. Твой иск отклонен».
Сенаторы начали громко славить императора, и в суете, поднявшейся в судебной палате, никто не заметил исчезновения старца.
Ошеломленный Шаул бен Шмуэль не мог поверить в свое избавление, пока к нему не подошла Рахель. Они поспешили уйти домой — ведь все знают, что настроение властителей переменчиво.
Дома Шаул сказал жене: «Жаль, что мудрец из Явне так торопился. Я не смог его отблагодарить. Ведь он совершил настоящее чудо. Когда сегодня утром меня привели в императорский суд, я уже не надеялся, что вечером вернусь домой».
«Ты и не вернулся бы, — ответила ему жена, — если бы я не научилась чему‑то в доме отца моего. Ибо не из Явне пришла тебе помощь, а из твоего собственного дома».
С этими словами Рахель раскрыла полотняный мешок, который несла на плече, и вынула из него дорожный плащ мудреца, его шапку и сделанную из конского волоса искусственную бороду. Показав все это мужу, она объяснила ему, что защищала его в суде, переодевшись в мудрого старца.
Шаул заключил жену в объятия. Он не мог поверить тому, что мудрые слова в суде, спасшие его от мучительной смерти, произнес вовсе не старец из собрания мудрецов Явне, а его Рахель.
С той поры Шаул больше не запрещал жене ежедневно изучать Закон в доме ее отца Йосефа бен Моше».