Пулковский меридиан книга о чем

Лев Успенский, Георгий Караев «Пулковский меридиан»

Пулковский меридиан

Язык написания: русский

Роман об обороне Петрограда в 1919 году.

В произведение входит:

Обозначения: циклы романы повести графические произведения рассказы и пр.

Самиздат и фэнзины:

Книга написана Л. Успенским в соавторстве с Г. Караевым. Вероятно, военный историк и будущий генерал-майор Караев был добавлен в писательский тандем ради идеологического пригляда. В результате книга и получилась такой, какой она получилась.

Вот вам сюжет (не забываем — книга писалась в середине 1930-х). Идёт суровый 1919 год. Злобные империалисты хотят придушить молодую Советскую Россию. Проникшие в ряды сознательных защитников революции недобитые белогвардейцы и прочие буржуи всячески им помогают. А тут ещё трус и мерзавец Григорий Зиновьев (одутловатое лицо, путаная речь, непомерное властолюбие) задумал, подлый враг, сдать Петроград Юденичу. Одна надежда на посланного из Москвы представителя ЦК (всепонимающий взгляд, военный френч, лёгкий грузинский акцент, неизменная трубка), благодаря которому — и, разумеется, революционному энтузиазму масс — враги остаются ни с чем.

Это с одной стороны. С другой стороны, встречаются в книге и интересные зарисовки жизни тех времён — отдельные маленькие рассказики — которые особенно нравятся мне в творчестве Успенского.

Как оценить такого кентавра? Конечно, мне приятно было бы думать, что за литературные достоинства книги следует отдавать должное Успенскому, а за отчётливую политическую ангажированность и навязчивые идеологические штампы — пенять Караеву. А как было на самом деле — кто знает?

Впрочем, любителям исторической прозы книга эта, мне кажется, должна быть любопытна — хотя бы как памятник эпохи. А может быть, и любителей альтернативной истории она заинтересует. Ведь сказал же когда-то и по похожему поводу тот самый представитель ЦК: «Нэ так все это было! Савсэм нэ так!».

Источник

Пулковский меридиан

Из дневников Гранин понял, что во всем «виноват» фюрер, который в критический момент для обороняющих Ленинград советских войск не отдал приказа брать город, опасаясь за великие потери в уличных боях. Однако, не всё так просто. Попробуем разобраться сами, воспользовавшись материалами разведывательного управления Северо-Западного фронта.

Итак, Гранин пишет:
. «Уходили из Пушкина в пять утра 17 сентября. Немецкие автоматчики уже заняли парк.

Подошли к Пулкову, с высоты открылась равнина, вся усеянная фигурками людей. Сотни, тысячи солдат стекались с разных сторон в город. Спешили, пробирались через картофельные поля.

То было наглядное зрелище всеобщего отступления, картина, которая напоминала огромное полотно Брюллова «Последний день Помпеи». Д. понял, что фронт рухнул.

Бежали кто куда, но всё к городу, к горизонту, обозначенному каменными корпусами. С рёвом, на бреющем полёте, самолёты неслись прямо над головами, поливая свинцом бегущих».

В штабе Армии народного ополчения его долго мурыжили в бюро пропусков, тогда он сказал дежурному офицеру, пусть передаст начальству, что никаких частей по дороге от Пулкова в город не осталось. Вход в город для немцев открыт беспрепятственный.

Ему объяснили, что Военному совету положение известно, товарищу Жданову доложено, меры принимаются, он продолжал скандалить, вёл себя недопустимо, не подчинялся приказаниям. Ругался и в Малом зале с мраморной фигурой Афродиты.

Его разбудил незнакомый рыжеусый майор. Спрашивал, спрашивал и приказал отправиться в Шушары, отыскать 292-й ОПАБ, что означало Отдельный артиллерийско-пулемётный батальон второго УРа, что означало укрепрайона, и принять командование.

День 17 сентября становился загадочнее.

Единственный смысл происходящего, который он увидел: немцы ждут, не входят, ведут переговоры.

Дневники были бесценным документом. Фельдмаршал надиктовывал их с августа 1941 года по январь 1942-го. Ежедневно. Пока он командовал немецкими войсками, стоявшими вокруг Ленинграда. Я читал дневники с удивительным чувством, похожим на разведчика, на Штирлица, который проник туда, в немецкий штаб, и слышит их разговоры и что они собираются делать.

Немцы тщательно готовились войти в Ленинград, они были измотаны боями в Прибалтике, на Лужском рубеже, тем яростным сопротивлением, которым их встречали в каждой переправе, на оборонительных сооружениях наши кадровые дивизии и дивизии народного ополчения. Блицкриг в России не проходил.

В штабе 18-й армии детально разработан план, по каким улицам Ленинграда будут двигаться немецкие части, ещё два-три дня, и немцы войдут в город, фон Лееб в этом убеждён. Для входа подготовлен 50-й армейский корпус, выделена полицейская дивизия СС и служба безопасности СД.

Немецкие войска вокруг города вынуждены заниматься полицейскими обязанностями и умерщвлять город голодом и артиллерией. То есть уничтожать мирное население. Это не по душе фон Леебу, к тому же попытки взять Тихвин не удались. Несколько раз он подаёт Гитлеру прошение об отставке, и в конце концов в начале января отставка принята, он уходит из армии».

. гитлеровским 58-й и 1-й пехотным дивизиям при поддержке танков и после массированных бомбовых ударов по нашим войскам с воздуха удалось прорваться к Финскому заливу в районе Стрельны. 8-я армия генерала Щербакова оказалась изолированной на Ораниенбаумском плацдарме. В этот день враг захватил и Урицк.

Винницкий свидетельствует:
«Мы оказались у северного склона Пулковских высот. Оставив здесь машину, по тропинке отправились к наблюдательному пункту. Недалеко от КП нас встретил начальник разведки армии майор Н.В.Лысенко. Он сразу же проводил комбрига Евстигнеева к генерал-майору И.И.Федюнинскому, только что вступившего в командование армией.

Пулковские высоты являлись ключевыми позициями города. Исход сражения за них решал судьбу Ленинграда. Разведка должна была внимательно следить за возможной перегруппировкой войск противника. Майор Лысенко предложил создать из состава разведывательных батальонов дивизий специальные группы, которыми усилить разведку полков. Это позволит чаще устраивать засады для поимки «языков», активнее вести поиски по захвату пленных и документов.

И вот наступает 17 сентября 1941 года. Винницкий свидетельствует:
«Наутро бои на пулковском участке разгорелись с новой силой. Над расположением наших войск появились группы по 20-30 вражеских бомбардировщиков и стали сбрасывать свой смертоносный груз. Ураганный огонь открыли артиллерия и миномёты противника. Всё потонуло в море огня и дыма. Казалось, враг решил сровнять с землёй Пулковские высоты.

Все южные скаты Пулковских высот и подходы к Пушкину со стороны Александровки были усеяны подбитыми танками и бронемашинами, трупами фашистов. Вражеская атака захлебнулась. Генерал Зайцев сразу же предпринял контратаку своими подразделениями и частями.

На Пулковских высотах комбриг Евстигнеев опрашивал пленных. Штурм Ленинграда с юга и юго-запада по прежнему продолжали 4-я танковая группа и дивизии правого фланга 18-й армии. Пленные твердили, что скоро гитлеровские войска торжественным маршем пройдут по площадям и улицам Ленинграда. Пленные 1-й танковой дивизии показали, что после захвата Пушкина между командирами подразделений и частей возникло соперничество: кто первым ворвётся в Ленинград. Но под Пулковом все карты спутала русская артиллерия. 1-я танковая дивизия потеряла более половины своего состава. В ней осталось всего 60-70 танков.

Один из пленных 36-й моторизованной дивизии признался, что за пять дней ожесточённых боёв, с 13 по 17 сентября, её части продвинулись только на четыре-пять километров, понеся большие потери. В ротах осталось по 50-60 человек.

Вечером 17 сентября начальник штаба фронта позвонил на наблюдательный пункт и приказал Евстигнееву возвращаться в Смольный. По распоряжению комбрига Евстигнеева такая же команда была передана по телефону Фёдорову в 21-ю дивизию НКВД. Фёдоров подтвердил действия 58-й и 1-й пехотных дивизий: вражеские части получили категорический приказ ворваться в юго-западную часть Ленинграда и в первую очередь захватить Кировский завод. В ходе боёв войска противника понесли большие потери».

Таким образом, рубежная дата 17 сентября стала переломным моментом в сражении на подступах к Пулковским высотам. И вовсе не крахом для обороняющих город, а для наседающих на них фашистов.

Итак, фон Лееб, похоже, слабо владеет разведывательной информацией. Он считает, что Пушкин взят уже 16 сентября; что 18-я армия не без основания полагает, что через два-три дня они промаршеруют по улицам и площадям Ленинграда; что подразделения СС и СД уже готовы наводить порядок в оккупированном городе.

Однако, обстановка на фронте настолько непредсказуема, что офицерам разведуправления СЗФ приходится лично выезжать в передовые части и допрашивать «языков» и изучать захваченные документы, а что уж говорить про фельдмаршала, которому сведения попадали через «десятые руки».

И всё-таки в происходящем было что-то таинственное, почти мистическое. Вернёмся к картине действия, которую Гранин сравнил с полотном Брюллова «Последний день Помпеи»:
«По заросшим полям, исчерченным просёлками, тянулись повозки с пулемётами, снарядными ящиками, телеги со скарбом беженцев, они везли детские коляски, велосипеды, увешанные узлами. То было наглядное зрелище всеобщего отступления, картина, которая напоминала полотно Брюллова «Последний день Помпеи». Д. понял, что фронт рухнул. По крайней мере, юго-западный участок прорван. Никто не останавливал эти массы отступающих. Кое-где выделялись группы солдат, сохраняющих строй, маленькие отряды, они шагали, не смешиваясь с этим муравейником.

Показались немецкие самолёты. Сперва несколько, потом небо загудело, их налетели десятки. В поле ровном, пустом укрыться было негде, ни окопов, ни строений, огромная гладкая зелёная плоскость тянулась до самого города, на ней был виден каждый человечек. Сперва посыпались небольшие бомбы, затем свинцовые очереди, штурмовики били бесприцельно, оставляя на земле лежащих, ползущих.
Бежали кто куда, но всё к городу, обозначенному каменными корпусами».

Но вначале ещё об одном событии, которое напрямую связано с таким явлением как мираж.
Л.Винницкий приводит следующий факт:
«21 сентября в 6 часов 40 минут один из офицеров штаба артиллерии 2-го корпуса ПВО капитан С. доложил в штаб корпуса: «Танки противника прорвались в район Пулково и двигаются двумя колоннами по направлению Рыбацкое и Средняя Рогатка» (ныне площадь Победы).

Мы пытались связаться по телефону с разведотделами 42-й и 55-й армий, но безуспешно. Пётр Петрович (Евстигнеев) нашёл выход. Он позвонил по прямому проводу капитану Я.Л.Литовскому, который вместе со своими разведчиками занимал одно из зданий вблизи Средней Рогатки, и приказал немедленно направить три группы по маршрутам на Урицк, Пулково и Шушары. Литовский повёл группу по Киевскому шоссе. Опытные разведчики оперативно выполнили задание. Они нигде, разумеется, не обнаружили вражеских танков. Такие же сведения были получены от воздушных разведчиков, о чём сообщил начальник разведки 7-го истребительного корпуса майор Я.Г.Аксёнов.
Комбриг Евстигнеев доложил результаты разведки Военному совету».

Источник

Новое в блогах

«Пулковский меридиан» автобиографическая повесть

“ПУЛКОВСКИЙ МЕРИДИАН”

Я беру ее в руки. Тоненькая книжица. Серая обложка, малый карманный формат. Пальцы плотно сжимают ее и передвигаются по обложке, как у слепого, пытающегося вылепить в своем пустом взоре незнакомый, но важный для его существования предмет. И я пытаюсь нащупать следы прошлых прикосновений, остатки пальцев и внимания людей, временная линия жизни которых свивались и пересекались с пространственной линией создания, существования и пользования этой книгой, но обложка слишком гладкая, слишком глянцевая, и она не оживает под пальцами, как будто с ее скользкой поверхности стекли и исчезли, растворившись во времени, все следы прошлого, и мне представилось, что будь у нее более шероховатая поверхность, легче было бы оживить людей, которые держали ее в руках, листали и сокричали вместе с автором, неровности удержали бы больше следов, в шероховатостях обязательно осталась бы тяжелая фракция человеческих чувств…, но, к сожалению, она слишком скользкая и молчит под пальцами. А ведь ее, наверное, многие читали тогда, и многие, наверное, остались там, откуда ты ушел, но другим не удалось уйти, потому что у них не было тех прав, что были у тебя, и они остались, боролись с осаждавшим врагом и боролись за свою жизнь, и для них писалась эта книга, и они читали ее, и остались навсегда там, откуда ты ушел за два часа до своего конца, а у них не было прав перед самими собой, перед городом, перед Россией.

Маленький мальчик идет по мертвому блокадному Ленинграду. Куда идет он? Он не знает. Чувство голода, как окостеневший стон стоит в каждой клетке его тела и гонит его вперед и вперед по таким тихим и безлюдным улицам. Режущая тишина. Но она хранит в себе готовность каждую минуту взорваться коротким артобстрелом. И затем снова надвинется гнетущая все заполняющая тишина… О чем думает маленький мальчик, идущий по мертвому городу, какие мысли стоят в открытых зрачках его глаз?…

Может быть он видит вереницу трамваев, застывших в переулке и на изгибе путей, и вокруг вагонов девственное пылевое пространство, на котором обязательно запечатлелся бы след, но следов нет и не видно, что они умерли давно, и давно стоят здесь, только тревожа воспоминания о веселом звоне на поворотах, набитой толпе, свисающей с подножек, о запретной мечте далеких времен – прокатиться на колбасе…

А может быть пред ним стоит плотно засевшая в окончаниях памяти картина прохладного предбанника, и он сидит уже чистенький и влажно-прохладный, и перед ним стоит мама, маленькая и молодая и тоже звонко-чистая, с длинным потоком неуложенных волос и наливает ему лимонад, и лимонад щиплет небо и дает такую приятную отрыжку, и этот запах лимонада, его вкус, память об этой бутылке будут всплывать всегда при воспоминании о прошлой, такой хорошей и такой светлой довоенной жизни… А мама придерживает стакан и щекочет его, и ему самому так и хочется обхватить и обнять свою молодую мамочку, которой никто не верил, что он ее сын – такой она была маленькой и молодой, и ей говорили – какой у нее хорошенький братик…

Или может финский залив и палубу парохода, и он в беличьей шубке, и рядом опять мама, и от катера отходят волны, и он провожает взглядом каждую оторвавшуюся от кормы волну, и они идут одна за другой, и бурлят сначала. А затем успокаиваются, расходится все дальше и дальше. И он бросает одну и начинает смотреть на новую, и все это заключено в купол серого облачного неба, и все равно такого яркого в памяти, потому что это довоенное небо, и оно еще не освещалось скрещениями прожекторов и не заслонялось пухлыми тушами аэростатов. И мама говорит ему – Вовочка, пойдем вниз, здесь холодно, но он отталкивает ее в грудь, ему не хочется уходить, ему нравиться здесь, и ему весело от сырого морского воздуха, заполняющего дыхание, и он не желает понять волнения мамочки, что он простудится, и схватит ангину, а у него такие слабые гланды…

Или это красные, ослепительно красные флаги над облитым солнцем проспектом. И дома украшены портретами людей тоже в ярких красных рамках, и он спрашивает маму, что это за дяди, и она отвечает, что это дяди из правительства, и она перечисляет ему одного дядю за другим, показывая каждый раз на портрет, но он только запомнил, что там был дядя маршал Тимошенко, весь перевязанный ремнями и с красивыми орденами на груди, и он спросил, почему у дяди столько орденов, и мама сказала, что он получил их за храбрость, он много беляков порубил, и беляки бежали от него, но он догонял их, и теперь всех беляков порубили, и у них теперь нет буржуев, и потому они получили такую хорошую квартиру на бельэтаже на Моховой…

Маленький мальчик идет по мертвому блокадному Ленинграду.

Я бережно перекладываю обложку. Титульный лист

ПУЛКОВСКИЙ МЕРИДИАН

Государственное издательство
“Художественной литературы”

Или ему представилась сейчас длинная никелированная кровать с блестящими шариками на спинке, на которой лежит его бабушка, и кровать отражается в зеркале, и там же отражается часть паркетного пола и синий холодный воздух пустой квартиры. И он один, и он не может понять, как это так, ведь всегда возле него крутилось столько народу – мама, бабушка, дедушка, тетя Таня, тетя Вера, десятилетняя тетка Галя, которую он так любил таскать за косы… пред ними он разыгрывал свои капризы, требовал конфет, игрушек, а сейчас он один, и только неподвижное тело бабушки, отражающееся в зеркале, связывает его с прошлой, совсем другой – яркой и прыгучей жизнью. Ему страшно. Он плачет и зовет маму и бабушку, но никто не отзывается, и он не понимает, почему даже бабушка ему не отвечает, но догадывается, что с ней произошло что-то ужасное и навсегда…

А теперь мальчик идет по мертвому блокадному Ленинграду, и он не знает, куда идет, что может его ожидать, лишь страх одиночества и голод гоняет его вперед и вперед, и он идет, еле переставляя опухшие от голода ноги, и каждый шаг может оказаться его последним шагом, и число тех, кто уже сделал этот последний шаг увеличиться на одну маленькую единицу…

Я тщательно осматриваю книгу, потому что каждый знак, каждый символ в ней наполнены особым смыслом, и сквозь них пытаюсь разглядеть людей и историю. На обороте титульного листа в самом центре выходные данные.

Подписан к печати 20/XII-1942г.

М10834. Тираж 10000

…Маленький мальчик сидит в комнате. “Мальчик, как тебя звать? Мальчик, где твоя мама?” Он молчит. У него нет сил говорить. Перед ним женщина. Позже он часто пытался вспомнить облик этой женщины, которая остановила его за несколько шагов…- но не мог. Он видел только горбушку черного хлеба, которую она подала ему. Если бы ему показали все продукцию пекарен Ленинграда – он бы узнал ее, ту горбушку с гладко-пузыристой верхней поверхностью, с пологим закруглением корочки и острыми ребрышками выдавленного теста на углах – ту горбушку, которая дала ему жизнь. А ту женщину он не запомнил… Только комната, в комнате женщина, и горбушка, заслонившая все, да еще томительное ощущение в теле, будто из всех клеток прорвался засевший в них голод и стал выходить наружу, когда он съел ее, заслонившись руками и локтями, чтобы не просыпалась ни одна крошка…

Ленинградский детский дом. Серые стены. Серый пол. Серый мрачный воздух. И десятки детей – дистрофиков. Они ползают по полу среди множества разбросанных ярких – но все – равно серых игрушек. Как будто мир сняли на черно-серую ленту. И посредине большой конь-качалка. Но на него ни у кого нет сил залезть. Картина множества детей, но она беззвучна, множество детей и не звука в памяти…

А затем был долгий путь на восток через всю Россию, Урал и Сибирь. От хорошего питания дети совершенно лишались сил, и лежали на полках, и почти не поднимались, и он запомнил, как его лучший друг Ленька, с которым он проведет много лет вместе в одном детдоме, какал в ладошку и плакал, показывая руку нянечке, потому что он не мог даже дойти до туалета,

А колеса стучали, стучали, все дальше увозя мальчика от дома, где лежала мертвая бабушка, от женщины, которая спасла его краюшкой хлеба, от детдома в Ленинграде.

Я читаю книгу, Внутренний жест подчеркивает каждое слово, и слова вытягиваются из строк поэмы, и затопляют мозг свинцом зажигающей ненависти.

В ушах все время словно щебет птичий,
Как будто ропот льющейся воды;
От слабости. Ведь голод. Нет еды.
Который час? Не знаю. Жалко спички,
Чтобы взглянуть. Я с вечера легла,
И длиться ночь без света и тепла.

Мы здесь, откуда озарит навечно
Звезда, с ее сияньем пятигранным,
Все триста шестьдесят меридианов.
Натянутые на земную деку,
Они, как струны лиры, запоют
Согласную осанну Человеку.
Прославят Разум, Творчество и Труд.
И пальмовая ветвь, эмблема мира,
Приосенит рокочущую лиру.

Во дворе детдома стоят грузовые машины. Отправляется в Ленинград первая очередь ребят, у которых нашлись родители. Счастливчики крутятся возле машин в новеньких костюмчиках; Внешним кольцом стоят те, кто не попал в эту очередь. Сухая обида стоит в их глазах, слезы падают в их глазах, слезы падают куда-то внутрь, вглубь, сжимая готовые прорваться рыдания. Воспитательницы утешают, говоря, что они поедут во вторую очередь, что и у них найдутся родители, и они еще увидят свой Ленинград. Мальчик был во внешнем кольце.

А потом была вторая и третья очередь, и он все также стоял во внешнем кольце, и душевные мученья тех лет оставили резкий рубец в его памяти. Потом уезжали по одиночке, память о Ленинграде отодвигалась все дальше и дальше, но он все продолжал верить, что найдется и его мама. но об своей вере он никому уже не рассказывал.

Через восемь лет после войны он стоял с непонятно растерянным и щемящим чувством пред плакавшей и обнимавшей его женщиной и шептал: “Мама”.

ВЕРА ИНБЕР

ПУЛКОВСКИЙ МЕРИДИАН

1942

Ленинград

1969

Владимир Юровицкий # написал комментарий 8 мая 2011, 10:34 «И наверное, все-таки не ради нашей всеобщей смерти даже в 1970 или в 1980, или в каком-то другом году отдали свои жизни, а ради нашей общей жизни, которая должна свободно идти вперед, размываясь в тумане будущих веков и тысячелетий».

Как странно и тревожно это читать в наши дни.

Источник

Валентин Пикуль: Пулковский меридиан

Здесь есть возможность читать онлайн «Валентин Пикуль: Пулковский меридиан» — ознакомительный отрывок электронной книги, а после прочтения отрывка купить полную версию. В некоторых случаях присутствует краткое содержание. год выпуска: 2002, ISBN: 5-17-010665-3, 5-7838-0969-1, издательство: АСТ, Вече, категория: Историческая проза / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Пулковский меридиан: краткое содержание, описание и аннотация

Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Пулковский меридиан»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.

Валентин Пикуль: другие книги автора

Кто написал Пулковский меридиан? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Эта книга опубликована на нашем сайте на правах партнёрской программы ЛитРес (litres.ru) и содержит только ознакомительный отрывок. Если Вы против её размещения, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на info@libcat.ru или заполните форму обратной связи.

Пулковский меридиан — читать онлайн ознакомительный отрывок

Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Пулковский меридиан», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.

Шел 1808 год, когда наполеоновские войска, покоряя Прусское королевство, вторглись в “вольный” город Гамбург: к тому времени идеи “свободы, равенства и братства” для них уже ничего не значили, и, покоряя народы, французы вели себя в захваченных странах чересчур нагло… На улицах Гамбурга они устроили облаву на молодежь, чтобы принудить ее для службы в армии Наполеона. В толпе немецких юношей, окруженных цепью штыков, слышались стоны, проклятья, мольбы, а один из немцев, еще подросток, гневно кричал:

– Отпустите меня… я хочу домой! Я ведь не живу в Гамбурге – я из датской Альтоны, это рядом! Вы не имеете права…

Конвоиры, помогая себе прикладами ружей, только смеялись над этими наивными словами. Всех пойманных они загнали в здание казармы, наступила ночь, часовой возился с кремнем, высекая искру, чтобы раскурить трубку. Вдруг на его голову со звоном посыпались разбитые стекла, и в тот же миг из окна второго этажа метнулась тень подростка, совершившего прыжок.

– Вернись! – крикнул часовой. – Не заставляй стрелять…

Ответом ему был топот убегающих ног. От Гамбурга до нейтральной Альтоны было рукой подать, и беглец, зябко дрожа, скоро постучался в двери родного дома.

– Слава всевышнему! – воскликнул учитель Якоб Струве, впуская сына под сень своего дома. – Где ты пропадал?

– Отец, – отвечал Вилли, – мне еще здорово повезло… Но французы так обнаглели, что завтра их можно ожидать даже в нашей тихой Альтоне… я должен бежать!

– Только в Россию, ибо только эта страна способна дать мне покой, только она может устрашить Наполеона…

Так Вильгельм Струве, сын альтонского учителя, оказался в России, где и стал называться Василием Яковлевичем.

В его судьбе еще ничего не было решено.

Почти вся Европа уже была растоптана железной пятой Наполеона, а старый учитель со слезами читал письма сына, писанные по-латыни из тихого университетского Дерпта.

– Мой мальчик Вилли уже студент, он станет филологом и зарабатывает сам – гувернером в добром семействе… Его сочинение об ученых древней Александрии удостоилось золотой медали. Бедная моя Марта, почему ты не дожила до этих дней, чтобы радоваться вместе со мною.

Сыну исполнилось лишь восемнадцать лет, когда он закончил университет, ему предлагали место старшего учителя истории в дерптской гимназии; юноша отказался, говоря, что теперь увлечен математикой и астрономией. Это правда – дерптская обсерватория стала для него святыней, многие инструменты в ней лежали еще в ящиках, нераспакованные, Струве сам их собирал, по ночам всматривался в таинства звездного мира… Наполеон, бежавший из Москвы, откатывался и далее. Летом 1813 года Струве защищал свой научный трактат на соискание степени магистра математики и астрономии, а в самый разгар научного диспута с улицы протрубил рожок почтальона, кричавшего:

– Друзья, корсиканец разбит в битве под Лейпцигом…

Летом он навестил родительский дом в Альтоне, состарившийся отец сказал ему:

– Спасибо тебе, сын мой, что показал мне свои дипломы и медали из чистого золота, а я тоже приготовил тебе нечто такое, что дороже всего золота на свете… Эмилия, где ты? – позвал он с веранды. – Не стыдись, моя девочка…

Эмилия Валл, наполовину немка, наполовину француженка, удачно сочетала в себе качества добропорядочной немецкой хозяйки с изящным кокетством парижанки. Устоять перед нею было невозможно, через год уже состоялась их свадьба, и в самый разгар ее, когда сдвинулись бокалы над столом, дверь с улицы распахнулась настежь.

– Вилли! – крикнул сосед жениху. – Ты будешь очень счастлив с этой женою… твой первый поцелуй, ей подаренный, отмечен победным грохотом пушек в битве при Ватерлоо!

Войска Блюхера и герцога Веллингтона закончили всем уже опостылевшую “эпоху Наполеона”, и отныне все дороги Европы, ведущие в города, славные университетами и обсерваториями, стали открыты для ученых, открыты и безопасны. Счастливые, рука в руку, молодожены ехали в Дерпт, и здесь Василий Яковлевич построил себе домишко, а Эмилия рожала одно дитя за другим, отчего вскорости ученый, дабы ему детвора не мешала, устроил кабинет на чердаке. Жалованье увеличили, но его все равно не хватало на такую ораву, а милейшая Эмилия неустанно выпячивала живот, говоря мужу:

Источник