зачем горбачев начал перестройку на самом деле
«Мы вступили в период распада» 35 лет назад началась перестройка. Как желание Горбачева сделать СССР лучше разрушило страну
Р овно 35 лет назад, 23 апреля 1985 года, состоялось историческое выступление генерального секретаря СССР Михаила Горбачева на пленуме Центрального комитета Компартии — именно на нем был провозглашен курс на перестройку. Само это слово также прозвучало в речи генсека, хоть и не в том значении, в каком мы его знаем сейчас. Горбачев говорил о необходимости ускорения социально-экономического развития страны и повышения благосостояния народа, заявлял, что он знает, что нужно делать дальше.
Едва ли Горбачев понимал тогда, чем закончится перестройка. Хотя и не признавал этого.
Но анонсированные в тот день преобразования в конечном счете привели к краху советской системы и потере страной примерно трети своей территории. В годовщину выступления Горбачева «Лента.ру» публикует воспоминания ближайших соратников и политических оппонентов генсека о том, какой должна была стать перестройка и когда она свернула не туда.
«Авторитет Горбачева в то время начал стремительно падать»
Анатолий Лукьянов, последний председатель Верховного Совета СССР (март 1990 — сентябрь 1991), был одним из сподвижников Михаила Горбачева, затем стал его оппонентом:
Так называемая перестройка открыла путь к капитализму. Ею занималась не партия, а группа людей вокруг Горбачева. Главной фигурой в этой группе был Александр Яковлев — заведующий отделом пропаганды ЦК, секретарь ЦК, и член Политбюро. Без него Горбачев шагу не делал.
Именно в кругу Яковлева начали говорить, что нам нужен иной социализм. А на самом деле главная цель у них была уйти от социализма совсем. Это были мечты появившейся в СССР мелкой буржуазии и интеллигентиков.
На каком-то этапе я и Николай Иванович Рыжков (председатель Совета министров СССР — прим. «Ленты.ру») поддерживали идеи реформ, но не Горбачева, а тех, которые были намечены при Андропове. Я свидетельствую, что план изменения экономической политики был разработан еще Алексеем Николаевичем Косыгиным, но ее проведению помешали события в Чехословакии. Наше Политбюро было практически едино в том, что реформы должны привести к упрочению социалистических общественных отношений, ускорению научно-технического прогресса, обновлению производства. Но это было мнимое единство, некоторые члены Политбюро только на словах поддерживали лозунг «Больше социализма», а сами проповедовали, как тогда говорили, «несомненные преимущества частного предпринимательства»: частную собственность, свободный рынок, капиталистический путь развития.
Кроме меня, против всего этого были старые члены Политбюро, это накаляло в нем обстановку и вынуждало Горбачева постоянно маневрировать между двумя группами.
Это было сложное время. Экономика трещала по швам. Горбачева бросало из одной крайности в другую. Стремясь примирить непримиримое, он метался, принимал под воздействием то одной, то другой стороны противоречивые решения, все дальше отступая от программы КПСС. Под влиянием Яковлева в его речах появились слова о приверженности социалистическому выбору при общем движении к свободному рынку. На этом фоне в стране нарастали межнациональные конфликты, но он не знал, что с ними делать. Авторитет Горбачева у населения и в партии в то время начал стремительно падать. Мы вступили в период распада, который закончился крушением не только партии, но и СССР.
Развал Союза начался с прибалтийских республик, потом их поддержали азиатские. Они хотели быть независимыми государствами, со своими представителями в президиуме Союза — то есть выступали за создание такой рыхлой конфедерации. Такие же идеи привели в свое время к Гражданской войне в США. Ситуацию можно было бы исправить, но Ельцин придал распаду Союза ускорение — он издал указ, что применение союзных законов может быть только с согласия республик. То есть начиналась война законов. Потом объявил, что предприятия, которые находятся на территории республик, теперь им и принадлежат. Важным шагом к развалу было изменение налоговой системы. Она строилась следующим образом: налоги поступали в Союз и потом распределялись по республикам. Ельцин же настаивал, чтобы была установлена одноканальная система, когда все налоги оставались бы в каждой республике, а они по своему усмотрению финансировали бы Союз.
29-30 июля 1991 года в закрытом режиме провели встречу в Ново-Огареве Ельцин, Горбачев и Назарбаев. В ходе нее Горбачев согласился с одноканальной системой налогообложения (СССР лишался бюджета, предприятий и банков) и на подписание конфедеративного договора фактически без участия представителей Верховного Совета СССР. Это был развал. Развал вопреки тому, что было решено народом на референдуме 17 марта 1991 года, на котором, напомню, 76,4 процента советских граждан высказались за сохранение СССР, а Верховный Совет СССР вслед за этим принял закон об обязательной силе решения референдума.
«Продержались до 1986 года, а потом все посыпалось»
Евгений Ясин, заведующий отделом государственной комиссии по экономической реформе при Совете министров СССР в 1989-1991 годах, в настоящее время — научный руководитель Высшей школы экономики:
Андропов был, конечно, неглупым человеком, не зря он говорил, что «мы не знаем общества, в котором живем». Но у него не было ясного понимания, что именно нужно делать. Юрий Владимирович пытался что-то предпринять — по его инициативе вышло совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР об экономическом эксперименте в двух министерствах. В одном из них, министерстве электротехнической промышленности, я тогда работал. Но на самом деле этот эксперимент был продолжением совместного постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР от 12 июля 1979 года «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». Ничего нового там не было.
Когда в 1985 году к власти пришел Горбачев, андроповский эксперимент еще продолжался, но уже было ясно, что необходимо проводить более серьезные преобразования. И в 1987 году меня вместе с Григорием Явлинским привлекли к подготовке материалов для июньского Пленума ЦК КПСС и июльской сессии Верховного Совета СССР, после которых Рыжков объявил о проведении в стране экономической реформы.
Дело в том, что до этого высокие цены на нефть держали на плаву громоздкую и неэффективную советскую экономику. Уже с шестидесятых годов она стала пробуксовывать, начались застойные явления. Думающие люди понимали, что надо что-то делать. Незадолго до отставки Хрущева в обществе бурно обсуждались предложения харьковского экономиста Евсея Либермана по совершенствованию экономической системы. Косыгинская реформа была свернута после ввода войск в Чехословакию в 1968 году, когда советское руководство испугалось, что экономическая либерализация неизбежно повлечет за собой и политическую. Наши вожди всерьез верили в угрозу повторения Пражской весны в СССР.
Поэтому к 1972 году экономика Советского Союза стала выдыхаться. Но нефтяной кризис 1973 года и последовавший за ним резкий скачок цен на нефть позволили Брежневу поддерживать народное хозяйство в приемлемом состоянии, ничего не делая для его развития. Вот и продержались до 1986 года, а потом все посыпалось. Стало очевидно, что «в рамках социалистического выбора» проблемы советской экономики не решить. Нужно было переходить к рынку, и чем раньше, тем лучше.
Перестройка сыграла очень важную роль в истории нашей страны. Причем нельзя сказать, что она определила ее будущее. Но перестройка создала обстановку перемен, подготовила к ним общественное сознание. К сожалению, она так не привела к подлинной демократической революции, как многими ожидалось.
«Если бы Андропов дольше прожил, у нас получился бы Китай»
Николай Рыжков, председатель Совета министров СССР (1985-1991), с 2003 года — член Совета Федерации:
Во-первых, я не был в восторге от слова «перестройка». Дело в том, что слово это не новое, оно было еще у Временного правительства Керенского, но журналисты подхватили — и понеслось. Мне больше нравится определение «реформы». Сначала я был категорически за реформы, даже был одним из их инициаторов, потому что мой жизненный опыт и работа на заводе, в министерстве и ЦК партии показали, что мы исчерпали возможности той экономической модели, в которой жили до войны, в войну, после войны. Жесткая плановая система была крайне необходима — без этого мы бы немца не победили, мы никогда не восстановили бы народное хозяйство. У кого-то, конечно, забирали, но кому-то отдавали — это естественно. Но позже многие, и я в том числе, стали считать, что эта система исчерпала себя — она была сильно забюрократизирована. Сколько рабочих надо держать, сколько основных, сколько вспомогательных, сколько инженеров, сколько техников, подсобных работников, уборщиц? У меня 52 тысячи работающих было на заводе… Поэтому мы очень настойчиво писали, что надо что-то делать. До меня и Горбачева уже были попытки реформ, например, у Алексея Николаевича Косыгина, который, кстати, для своего времени неплохо поработал. То, что он делал, — это огромный прогресс, его нельзя ни в чем упрекать и надо отдать ему должное: он был впереди своего времени. Потом еще была попытка после Косыгина — ее спустили на тормозах.
Меня в группу для разработки реформ включил Юрий Владимирович Андропов. Наша команда (Горбачев, Долгих и Рыжков) использовала те документы и идеи, которые накопились. Вот так в апреле 1985 года Михаил Сергеевич Горбачев выложил на стол для выступлений программу действий, над которой мы трудились три года.
Я поддерживал Горбачева до 1987 года, после наши пути разошлись. Благодаря торопливости, непродуманности и болтливости Горбачева и иезуитским методам «архитектора разрушения» Александра Яковлева перестройка провалилась. А раскол между нами произошел в 1987 году, когда мы подводили итоги работы (проводили эксперимент по министерствам с разными особенностями) и увидели, где хорошо, а где плохо. Стали думать, что делать дальше. Горбачев вместе с Шеварднадзе, Яковлевым, Медведевым готовили доклад в Волынском.
Мы действительно стали работать по заданию Андропова, меня избрали 22 ноября 1982 года (секретарем и заведующим экономическим отделом ЦК КПСС — прим. «Ленты.ру»), через две недели он пригласил Горбачева, Долгих и меня. Субординация была достаточно жесткая: один член Политбюро, один кандидат в члены и я, секретарь. И мы начали работать. Андропов — своеобразный человек, сейчас про него много пишут, я считаю, что даже слишком много пишут. Одни говорят, что он еврей был, другие — что русский, но это неважно. Да мы никогда и не задавались вопросом, кто какой национальности, главное было — кто как работал. Но то, что он до мозга костей политик, — это да. Он быстро схватывал принципиальные экономические вопросы, ему не надо было разжевывать. Например, звонит он мне по прямому телефону и говорит: «Чем занимаешься?» — «Работаю». — «Ну, подходи».
Это значит, что у него время освободилось, беру папку и иду к нему. А он мне говорит: «Оставь папку», — и начинает меня гонять по вопросам. «Что у нас в стране с концессиями делается?» — «Да по-моему ничего не делается». — «А что вы про это знаете?» — «Ровно то же, что и все, что в школе проходили». — «Знания у тебя не очень». Помолчал и добавляет: «У меня тоже. Давай, иди и изучи этот вопрос и приходи снова ко мне». Я пришел к своим в аппарате и говорю: «Ищите, какая литература по концессиям есть». Через день нашли в Ленинке — женщина какая-то защищала по этой теме работу.
После того как он умер, и я эти пять лет прожил и ушел в отставку, появилось время подумать, и я все больше приходил к выводу, что Андропов проводил бы в стране мягкие реформы, а не как Горбачев с Яковлевым.
При «раннем» Горбачеве страна уцелеть могла, при «среднем» — трудно, но могла, но при «позднем» — конечно, не могла. Понимаете, поздний Горбачев — как больной палач. Кризис — это что такое? Один после него выздоравливает, а другого — ногами вперед. Я не думаю, что Горбачев старался развалить Союз, это же тогда надо быть идиотом полнейшим. Ситуация сложилась такая, что он своими действиями — публикациями и прочим — к этому привел. А вначале, когда он только начал проповедовать, он мог сохранить Союз. Первую половину его деятельности, при всех его недостатках (словоблудие, славословие, шапкозакидательство — это всегда у него было), мы были довольны тем, что он новый человек, — сколько же можно старых! Но после 1987 года пошла трещина, и она больше не сходилась никогда. И этим воспользовался Ельцин.
«Ответа на вопрос, что такое перестройка, вы не найдете»
Юрий Афанасьев, историк, один из лидеров перестройки, основатель Межрегиональной депутатской группы, бывший народный депутат РСФСР, автор знаменитого выражения той поры «агрессивно-послушное большинство»:
Никаким «прорабом перестройки» я не был и никаким активным сторонником того, что делали в те годы Горбачев и иже с ним, тоже никогда не был. Наоборот, с самых первых дней я писал кое-что о происходящем, и это кое-что касалось несогласия и каких-то недоумений или сомнений относительно того, что происходит. А что касается уже непосредственного включения в то, что, опять-таки на мой взгляд, ошибочно часто называют «политическая жизнь» (1989 год, съезд народных депутатов, выборы, Межрегиональная депутатская группа), то тут мы открыто заявили: мы, МДГ, составляем политическую оппозицию курсу ЦК и Политбюро ЦК КПСС.
Почему Михаил Горбачев возглавил Советский Союз и начал Перестройку
90 лет назад, 2 марта 1932 года, в селе Привольном Ставропольского края родился Михаил Горбачев. Родители назвали его Виктором — «победителем», но при крещении дед Андрей, что со стороны отца, дал ему имя Михаил, означающее «подобный богу». И внук свое имя полностью оправдал, не просто заняв верхушку политического Олимпа социалистической сверхдержавы, но и на десятилетия вперед определив судьбу всего человечества.
«Систему, вооруженную до зубов „единственно правильным учением“ и ощетинившуюся против всего мира, могла поразить… не агрессия извне, а „восстание ангелов“. И возглавить его без страха мог только тот, кто сам был без упрека. Только истинно верующий мог стать еретиком. Тот, кто был всем обязан советской власти и при этом ничего не должен никому, кроме самого себя. Кто сам происходил из народной гущи и поэтому не боялся в нее вновь окунуться», — замечает биограф и бывший пресс-секретарь Михаила Горбачева Андрей Грачев.
Мы расскажем, как формировался характер и взгляды будущего генсека и президента СССР, даровавшего советским людям долгожданную свободу.
«С раннего возраста мне нравилось быть первым среди ровесников»
Михаил Горбачев умел быть и жестким, и мягким одновременно. Возможно, первопричиной такой двойственности — яркие натуры ближайших родственников. Дед Андрей отличался крутым нравом, был властным, вспыльчивым, грубым, угрюмым, упрямым; его супруга Степанида, напротив, — доброй и заботливой.
До поры до времени мать «воспитывала» сына ремнем. Но в 13 лет, физически окрепнув на трудоемкой заготовке сена, Миша «взял этот ремень, вырвал у нее и сказал: все!» «Материнская суровость сказалась на характере Горбачева: в пору взросления и даже много позже, будучи вполне взрослым человеком, он, похоже, испытывал особую потребность в знаках внимания и уважения, которых, по его мнению, заслуживал», — пишет американский биограф Горбачева Уильям Таубман.
Лидерские качества Михаила проявились в том же школьном возрасте. По словам одноклассников, энергичный и трудолюбивый, честный и справедливый, чуткий и отзывчивый, он пользовался их уважением, был в центре внимания, выступал третейским судьей в спорах и унимал драки (сам драться не любил, но, будучи коренастым и физически крепким, мог постоять за себя). «Он обладал удивительной способностью подчинить всех своей воле», — отзывались потом о нем.
В школе Горбачева единодушно выбрали комсоргом. В этом качестве он вел политинформацию, устраивал дискуссии (например, на тему «Семья Ульяновых» или о повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда»), налаживал выпуски школьного журнала и стенгазеты «Юный сталинец», организовывал спортивные соревнования и работу драмкружка (однажды на сумму, которую юные актеры собрали своими представлениями, для самых бедных учеников закупили 35 пар обуви). Бойко отчитывал сверстников за нерадивость и безответственность. В конце концов его назначили секретарем комитета комсомола всего района. Сам Михаил Сергеевич спустя годы признавался: «Я еще с юношеских лет привык верховодить, желание реализовать себя было всегда. С самого раннего возраста мне нравилось быть первым среди ровесников, такая уж у меня натура».
Единственным из класса отваживался спорить с учителями. «Мог встать и сказать учительнице истории: „вы не правы, факты говорят о другом“», — свидетельствовала «школьная любовь» Горбачева Юлия Карагодина. В книге Таубмана «Горбачев. Его жизнь и время» читаем: «Окончив школу на год раньше Горбачева, Юлия уехала в Москву и поступила в педагогический институт. Но общежитие оказалось переполнено, жить было негде, и вскоре она вернулась домой. „Как же ты не могла постоять за себя, за свою цель! Надо было на пороге у ректора лечь и не уходить, пока не даст общежитие…“. „Вот он бы так наверняка смог“, — заметила Карагодина много лет спустя».
И правда, когда молодым супругам Горбачевым, Михаилу и Раисе, поселившимся в высотке МГУ на Ленинских горах, приказали на ночь разойтись по комнатам в мужском и женском крыле, Михаил, протестуя, вывесил большой плакат, на котором циклопическая фигура ректора растаптывала свидетельство о браке. От Горбачевых отвязались.
В 19 лет, на год позже положенного из-за военного лихолетья, жадный до новых знаний, целеустремленный и амбициозный крестьянский сын, ставропольский «Ломоносов» поступил в главный вуз страны — Московский государственный университет. Приехав в Москву в единственном костюме, из которого потом не вылезал все пять лет учебы в университете (а иногда из-за безденежья ходил без носков), поначалу он воспринимался как «махровый» провинциал. Но очень быстро заслужил уважение и доверие однокурсников необычайным усердием и поразительной работоспособностью. О нем вспоминали: старался больше остальных, был очень прилежным, вставал в пять-шесть часов утра, ложился в два ночи, изо всех сил набирался знаний, учился «жадно, лихорадочно». И вскоре «мог на равных участвовать в студенческих дискуссиях с самыми способными однокурсниками».
Еще более «твердым характером, методичностью, предельной организованностью и внутренней дисциплиной, граничившей с педантичностью» (формулировка Андрея Грачева), отличалась Раиса Титаренко, с которой Михаил познакомился на втором курсе юридического факультета. Уроженка Алтайского края, из многодетной семьи фронтовика-железнодорожника, хрупкая, элегантная Раиса училась на курс старше Михаила, на философском, и влюбила в себя молодого человека с первого взгляда. Своими незаурядными качествами она поддержала будущего мужа.
Михаил и Раиса поженились в сентябре 1953-го. Чтобы заработать на свадьбу, летом Михаил поехал в родное Привольное и вместе с отцом убирал урожай. «Продав девять центнеров зерна сверх того количества, которое полагалось государству, Горбачев с отцом выручили баснословную по тем временам сумму — тысячу рублей, и эти деньги Михаил пустил на свадьбу… За пять лет [учебы в Московском университете] он получил такую закалку, что готов был горы сворачивать», — пишет Уильям Таубман.
«Буду верным продолжателем великого дела Ленина и Сталина»
В поле вместе с отцом Михаил трудился с 15 лет. Подменяя друг друга за штурвалом комбайна, без перерывов пахали по 20 часов в сутки, до кровавых мозолей на руках. «Жарища — настоящий ад, пыль, несмолкаемый грохот железа… Со стороны посмотришь на нас — одни глаза и зубы. Все остальное — сплошная корка запекшейся пыли, смешанной с мазутом. Были случаи, когда после 15–20 часов работы я не выдерживал и просто засыпал у штурвала. Первые годы частенько носом шла кровь, — рассказывал Михаил Сергеевич. — Зато год-два спустя мог отрегулировать любой механизм. Предмет особой гордости — на слух мог сразу определить неладное в работе комбайна. Не меньше гордился тем, что на ходу мог взобраться на комбайн с любой стороны, даже там, где скрежетали режущие аппараты и вращалось мотовило».
В 1948-м, собрав рекордный урожай, Сергей и Михаил Горбачевы были удостоены высоких государственных наград. Таубман сообщает: «Власти решили наградить одного только отца, но тот сказал, что хотел бы разделить награду с сыном. Вначале ему отказали, возразив, что орден нельзя разделить пополам. Тогда, по подсказке отца, 17-летнему Михаилу вручили одну из высших наград в СССР — орден Трудового Красного Знамени (удостоверение к нему подписывал лично Иосиф Сталин), а Сергей получил орден Ленина».
Из крестьянкой семьи, комсорг, серебряный медалист, орденоносец, Михаил казался образцом благонадежности. Еще до поступления в МГУ он становится кандидатом в члены Коммунистической партии и в заявлении о приеме в ряды партии напишет: «Считаю высокой честью для себя быть членом самой передовой, подлинно революционной коммунистической партии большевиков. Буду верным продолжателем великого дела Ленина и Сталина, всю свою жизнь отдам делу партии, борьбе за коммунизм».
Впрочем, в этом качестве он запомнился не столько проводником «политики партии и правительства», сколько, как и в школе, хорошим товарищем, миролюбивым мастером компромиссов. Лучший друг Горбачева, однокурсник из Чехии, один из лидеров Пражской весны 1968 года Зденек Млынарж утверждал, что тот «имел железное самообладание, всегда сохранял уравновешенность и оптимизм, отличался способностью слушать, учиться и ко всему приноравливаться». «В этом — корни его уверенности в себе», — пояснял Млынарж. (Умению примирять друг с другом противоположности, отчетливо проявившемуся на посту главы Коммунистической партии и советского государства, вероятно, способствовал и природный артистизм.
В школьном драмкружке Миша блистал в главных ролях в «Маскараде» Лермонтова и «Снегурочке» Островского и всерьез подумывал о поступлении в театральный. Его ближайшие помощники в ЦК КПСС, Александр Яковлев и Егор Лигачев, не переносившие друг друга, сходились в том, что Горбачева, пойди он по артистической стезе, вне всяких сомнений, ожидала бы слава выдающегося актера).
Успешность будущей карьеры Михаила Сергеевича определили не только примерное классовое происхождение, доблестная трудовая биография, идеологическая подкованность, но и, несомненно, уникальная образованность, резко отличавшая его от других представителей партийно-хозяйственной номенклатуры.
Подростком он не испытывал желания учиться: после перенесенной оккупации, по сравнению с тяжелым крестьянским трудом, учеба казалась чем-то несерьезным. Но под влиянием семьи, в которой, с точки зрения образованности, дальше всех шагнул отец Сергей Андреевич, окончивший училище механизаторов, Миша пристрастился к чтению. Читал все подряд, но со временем увлекся Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Белинским, Маяковским, выучил наизусть многие стихи и поэмы. «Меня поражало, поражает и ныне, как эти молодые люди в своих произведениях поднялись до философских обобщений», — объяснял он свой интерес… Из класса в класс переходил практически круглым отличником (на четверку давался лишь немецкий язык, что объяснимо для ребенка, пережившего оккупацию).
В МГУ Михаил изучает римское право, латынь, ораторское мастерство, историю политической мысли, конституции буржуазных стран, особенно США, труды идейных противников марксизма-ленинизма, причем в первоисточниках (врага надо знать в лицо). «Мы без конца делились на идейные течения и фракции, — вспоминал однокурсник Горбачева Рудольф Колчанов. — Кто-то цитировал Троцкого, кто-то мог критиковать Ленина за Брестский мир или даже самого Сталина, скажем, за примитивный стиль изложения философских идей. Конечно, мы были глупыми, сумасшедшими мальчишками и могли здорово за это поплатиться. Несколько человек со старшего курса за такие дебаты получили по 10 лет. Но нам повезло, никто не донес».
Огромное влияние на интеллектуальное, идейное и культурное развитие Михаила оказывали друзья-студенты и в особенности Раиса. Они вместе ходят по выставкам, музеям и театрам, она приобщает его к истории философии. «В МГУ студенты изучали великих философов по учебникам, конспектам или тщательно отобранным переводам. Но Раиса вознамерилась прочесть Гегеля, Фихте и Канта в оригинале, на немецком, и уговорила Горбачева помочь ей в этом начинании. Она решила ознакомиться по первоисточникам и с западными политическими теоретиками — например, с [одним из основателей американского государства и третьим президентом США] Томасом Джефферсоном, чья клятва быть ‚вечным врагом любой форме тирании над разумом человека‘ произвела глубокое впечатление на Горбачева», — повествует Уильям Таубман.
«Страсть и любопытство переросли в устойчивый интерес к философии, к политике, к теории. Именно Московский университет дал основательные знания и духовный заряд, определившие мой жизненный выбор. Именно здесь начался длительный, растянувшийся на годы процесс переосмысления истории страны, ее настоящего и будущего. Твердо могу сказать: без этих пяти лет Горбачев-политик не состоялся бы», — делился Михаил Сергеевич с Андреем Грачевым.
«Считал сталинскую коллективизацию вопиющей несправедливостью»
А как состоялся «падший ангел», «еретик»? Михаил Горбачев сызмальства ощущал несправедливость и карательную суть советской власти. Во время голода 1932–1933 годов погибли два его дяди и тетя. По свидетельству Горбачева, тогда «умирали целыми семьями, вымерла по меньшей мере треть, если не половина села».
Дед Андрей, изнурительным трудом выбившийся из нищеты в «середняки», не принявший идей коммунизма, отказавшийся вступать в колхоз и державший в красном углу избы позолоченный иконостас, в 1934 году был арестован. Со слов Горбачева, «за невыполнение плана посева, когда его нечем было выполнять» деда сослали под Иркутск, на лесоповал. (Оттуда, как передовик, награжденный за ударный труд несколькими грамотами, он вернулся досрочно. Вынужденно вступил в колхоз, много лет руководил свинофермой и сделал ее лучшей в Ставропольском крае). «Горбачев очень хорошо понимал, что такое сталинская коллективизация, и считал ее вопиющей несправедливостью. Он не мог говорить об этом в открытую, но знал об этом гораздо больше, чем мы, городские мальчишки», — заверял один из однокурсников Михаила Сергеевича.
Дед Пантелей со стороны матери — из бедняцкой семьи, приветствовал Октябрьскую революцию, вместо икон повесил портреты Ленина и Сталина, вступил в партию, активно участвовал в коллективизации, возглавил колхоз и в 1937 году, заведуя районным земельным отделом, отвечал за заготовку зерна и сбор урожая. В этой должности он угодил под молох «большого террора». «Помню, как после ареста деда дом наш — как чумной — стали обходить стороной соседи, и только ночью, тайком, забегал кто-нибудь из близких. Даже соседские мальчишки избегали общения со мной… Меня все это потрясло и сохранилось в памяти на всю жизнь», — описывал в мемуарах Михаил Горбачев.
Уильям Таубман приводит такую историю: «Пока длилась оккупация, немцы назначили [в Привольном] старостой старика, которого на селе звали ‚дедом Савкой‘. По словам Горбачева, Савка упорно отказывался от такой должности, но односельчане сами уговорили его: мол, лучше уж кто-то из своих будет заступаться за них перед оккупационными властями. ‚В селе знали, что он делал все, чтобы уберечь людей от беды‘, и некоторые даже осмелились заявить об этом позже, когда после изгнания немцев Савку арестовали и приговорили к десяти годам за ‚измену Родине‘. Это, в придачу к тому, что произошло с обоими дедами Миши, явилось для Горбачева еще одним ранним свидетельством несправедливости, какая возможна при советской власти. Конечно, двенадцатилетний паренек всего еще не понимал, но он слышал, что деда Савку забрали, а после узнал о том, что старик умер в тюрьме как ‚враг народа‘».
1944 и 1946 годы выдались голодными: отступая, немцы оставили ставропольцев без техники, скота, семян. Скудный урожай подчистую отняла родная советская власть. Спас мешок кукурузы, который мать выменяла на вещи отца. Позже выход находили в приусадебном участке. «Но каждый крестьянский двор облагался всяческими налогами и поставками государству. Не имело значения, держишь ты скот или нет, все равно сдай 120 литров молока, сдай масло, сдай мясо, — вспоминал Горбачев. — Налогами облагались фруктовые деревья, и, хотя урожай они давали не каждый год, налоги ты должен был платить ежегодно. И крестьяне вырубали сады. Бежать — не убежишь, не давали крестьянам паспорта. Чем же это отличалось от крепостничества. Даже спустя годы, выступая с докладами об аграрной политике, я с трудом удерживался от самых резких оценок и формулировок, потому что знал, что это такое — крестьянская жизнь».
Насколько жестока к людям власть, Михаил убедился и в студенческие годы: партия преследовала «старорежимных» профессоров; выяснилось, что в 1930-е годы деда Раисы тоже раскулачили, обвинили в троцкизме и арестовали, никто из родных его больше не видел. Бабушка, как жена «врага народа», умерла от горя и голода, четверо осиротевших детей были брошены на произвол судьбы.
«Мы не были диссидентами, но были ревизионистами»
Все это не могло не сказаться на оценках молодым Горбачевым «социалистической действительности». «Мы не были диссидентами, но были ревизионистами», — сформулировал он в мемуарах.
На сеансе фильма «Кубанские казаки», в котором показывалась «райская жизнь» советской деревни — радость труда, лавки, ломящиеся от товаров, — Михаил прошепчет на ухо другу Зденеку Млынаржу: «Вранье. Если бы председатель колхоза никого не понукал и не погонял, никто бы вообще не работал… Чистая пропаганда, ничего там не купишь».
Однажды, во время учебы в МГУ, вернувшись с избирательного участка, он уже вслух заметил, что «люди ходили голосовать из страха — чтобы не сердить начальников». В другой раз, комментируя торжествовавшую тогда идею Андрея Вышинского, прокурора СССР в период массового террора в 1930-х годах, о том, что «признание вины — царица доказательств», Михаил заявит однокашникам: «Это неправильно, просто неправильно. Признание можно и выколотить». Как это делалось, он знал со слов деда Пантелея.
«Осенью 1952 года, когда в печати появилась очередная „гениальная“ работа Сталина „Экономические проблемы социализма в СССР“, один из профессоров превратил свои лекции в сплошное зачитывание этого великого труда вслух. Горбачев передал ему анонимную записку со словами: „Это университет, сюда принимают людей, которые уже отучились десять лет в школе, а значит, умеют читать самостоятельно“. Профессор презрительно зачитал записку вслух и заметил, что написал ее, скорее всего, человек, который не уважает марксизм-ленинизм, Коммунистическую партию и Советский Союз. Потому-то „смельчак“ не отважился подписаться под ней. Горбачев поднялся с места и объявил, что автор записки — он, — пишет Таубман. — Донесение о его „дерзости“ дошло до самого Московского горкома партии, но там предпочли замять дело. В очередной раз Горбачева выручило его рабоче-крестьянское происхождение».
Тогда же, в разгар антисемитского дела «врачей-убийц», один «благонамеренный» студент прилюдно поставил под сомнение верность коммунистическим идеям близкого друга Горбачева, фронтовика Владимира Либермана. Михаил не сдержал возмущения, вскочил и прокричал обвинителю: «Ты просто бесхребетная скотина!»
В марте 1953-го Горбачев, хоть и не замеченный в экзальтированном поклонении Сталину, «как и весь советский народ», конечно, скорбел по умершему «отцу всех народов», но, очутившись у гроба вождя, испытал незнакомое ощущение: «Впервые увидел его вблизи… мертвым. Окаменевшее, восковое, лишенное признаков жизни лицо. Глазами ищу на нем следы величия, но что-то из увиденного мешает мне, рождает смешанные чувства».
«Соображает, знает деревню, язык подвешен. Что еще надо?»
После окончания МГУ Раиса поступила в аспирантуру Московского государственного педагогического института, а Михаила направляли в прокуратуру СССР, выпускник юридического факультета готовился к работе в отделе прокурорского надзора за органами госбезопасности. Но планы не осуществились: «наверху» решили, что это не дело молодых и неопытных. Взамен поступили предложения пойти в аспирантуру МГУ на кафедру колхозного права или поехать на работу в прокуратуру подмосковного Ступино, Томска, Благовещенска или в Таджикистан. Но, посоветовавшись с женой, Михаил вернулся на Ставрополье.
Двумя годами раньше, летом 1953-го, проходя практику в местной прокуратуре, он писал Раисе об «отвратительности окружающего, особенно — быта районной верхушки»: «Условности, субординация, предопределенность всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость… Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника — ничего выдающегося, кроме живота. А какой апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон! Пренебрежение к науке. Отсюда — издевательское отношение к молодым специалистам. Недавно прочитал в газете заметку зоотехника, окончившего Ставропольский сельскохозяйственный институт. Просто обидно. …Человек приехал с большими планами, с душой взялся за работу и уже скоро почувствовал, что все это всем абсолютно безразлично. Все издевательски посмеиваются. Такая косность и консерватизм… Я беседовал со многими молодыми специалистами. Все очень недовольны».
Неудивительно, что в прокуратуре Ставрополя у Горбачева не задалось и он занял неприметную должность заместителя заведующего отдела по агитации и пропаганде Ставропольского крайкома комсомола. «Так, не успев потрудиться по своей специальности, которой посвятил пять университетских лет, Михаил приступил к работе, где требовались не столько специальные знания, сколько особые качества: энергия, исполнительность, „моторность“, умение находить подход к людям. Напористый парень произвел хорошее впечатление на первого секретаря крайкома комсомола Виктора Мироненко: „Соображает, знает деревню, язык подвешен. Что еще надо?“» — передает Андрей Грачев.
Быт первых лет жизни в провинциальном, захолустном Ставрополе оказался нелегким: холодная 11-метровая комната в старом доме вдалеке от городского центра, почти без мебели, с удобствами на улице, отопление — печное, вода — из колонки, готовка еды — на керосинке. «Горбачев снимал эту комнатку у супругов-пенсионеров Долинских, живших вместе с дочерью, зятем и внуком. Хозяева были „хорошие, добрые“, как вспоминала Раиса, особенно хозяйка и ее разговорчивая дочь. Зять, местный журналист, тоже был человек довольно приятный, пока не напивался: тогда он выбегал из дома и залезал на дерево в саду. Сам Долинский был молчуном и только иногда, в нетрезвом виде, принимался учить постояльцев, что „надо трезво смотреть на жизнь“», — иронизирует Уильям Таубман.
Все это время Раиса со своим философским образованием не могла найти постоянную работу по специальности: принимали — сокращали. Наконец устроилась на экономический факультет сельскохозяйственного института, читала лекции на «пугающие» местную аудиторию темы: гегелевская «Наука логики», кантовские антиномии чистого разума, ленинская теория отражения, научное познание, роль личности в истории, структура и формы общественного сознания, современные социологические концепции, философские течения в зарубежных странах.
После рождения дочери Ирины в 1957 году Горбачевы получили две комнаты в коммунальной квартире недалеко от центра города, с одной общей кухней и туалетом. В соседях — отставной подполковник с женой, сварщик, механик швейной фабрики, сантехник, холостяк-алкоголик с матерью и четыре женщины-одиночки. И только еще через три года Михаилу Сергеевичу и его семье выделили отдельную двухкомнатную квартиру площадью 40 квадратных метров. «Позднее он с восхищением вспоминал, что жена никогда не укоряла его, никогда не жаловалась на их жилищные условия. „Никогда никакого писка не было, поразительно… Мы друг к другу были привязаны страшно. Невероятно, патологически“», — сообщал Горбачев Таубману.
К этому времени Михаил Сергеевич занимал должность главы краевого комитета комсомола, входил в состав верхушки местной номенклатуры. Его карьера, назло завистникам, развивалась стремительно: в 1957 году возглавил Ставропольский горком комсомола, на следующий год был назначен вторым, еще через три года — первым секретарем крайкома ВЛКСМ, с 1962-го — парторг крайкома партии, с 1963-го руководит орготделом крайкома, в 1966-м возглавил Ставропольский горком КПСС. В 1968-м он — второй, а с 1970 года — первый секретарь Ставропольского крайкома партии, «хозяин Кубанского края».
«Это можно было бы назвать „карьеризмом“, но карьеристов кругом было полно, а Горбачев как раз отличался от них. Почти все бывшие коллеги Горбачева по работе на Ставрополье, отвечая на вопрос, каким поначалу показался им Горбачев, называли его „эрудированным“. По сравнению с людьми его положения, злоупотреблявшими властью, он оставался нравственно безупречным. А еще он был политически надежным человеком. Наделенные властью партийные начальники, присланные из Кремля управлять Ставропольем, рано заметили Горбачева и способствовали его быстрому продвижению по службе. Он казался им одним из лучших и самых ярких представителей нового поколения партийных чиновников — одним из тех людей, от которых зависит будущее», — констатирует Уильям Таубман.
Еще через восемь лет Михаил Горбачев вошел в круг советских «небожителей»: его избирают секретарем ЦК КПСС, курирующим сельское хозяйство. Вскоре, прогуливаясь с грузинским коллегой Эдуардом Шеварднадзе по берегу Черного моря, он услышит откровенное: все прогнило. И не задумываясь, согласится. Через десяток с небольшим лет стараниями Горбачева и его соратников отменят пресловутую 6-ю статью советской Конституции о «руководящей и направляющей силе» КПСС, более чем 70-летняя, незадолго до этого считавшаяся незыблемой, политическая диктатура компартии рухнет.
«Чтобы решиться на реформы, нужно было прожить ту жизнь, которую прожил я, увидеть то, что я видел. Выйти из семьи, пережившей драму коллективизации и репрессий 37-го года. Пройти Московский университет», — объяснит Михаил Сергеевич в своих мемуарах.
Использовано содержание книг:
— Горбачев Михаил, «Жизнь и реформы», Москва, издательство «Новости», 1995 г.,
— Грачев Андрей, «Горбачев», Москва, издательство «Вагриус», 2001 г.,
— Таубман Уильям, «Горбачев. Его жизнь и время», Москва, издательство «АСТ», 2018 г.