задержать темпы значит отстать а отсталых бьют

Задержать темпы значит отстать а отсталых бьют

БЕСЕДА С КОРРЕСПОНДЕНТОМ ГАЗЕТЫ “НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС” г. ДЮРАНТИ 25 декабря 1933 г.

Дюранти. Не согласитесь ли передать послание американскому народу через “Нью-Йорк Таймс”?

Сталин. Нет. Калинин уже сделал это, я не могу вмешиваться в его прерогативы.

Если речь идёт об отношениях между САСШ и СССР, то, конечно, я доволен возобновлением отношений, как актом громадного значения: политически — потому что это подымает шансы сохранения мира; экономически — потому что это отсекает привходящие элементы и даёт возможность нашим странам обсудить интересующие их вопросы на деловой почве; наконец, это открывает дорогу для взаимной кооперации.

Дюранти. Каков будет, по-Вашему, возможный объём советско-американской торговли?

Сталин. Остаётся в силе то, что Литвинов сказал в Лондоне на экономической конференции. Мы величайший в мире рынок и готовы заказывать и оплатить большое количество товаров. Но нам нужны благоприятные условия кредита и, более того, мы должны иметь уверенность в том, что сможем платить. Мы не можем импортировать без экспорта, потому что не хотим давать заказов, не имея уверенности, что сможем платить в срок.

Все удивляются тому, что мы платим и можем платить. Я знаю, — сейчас не принято платить по кредитам. Но мы делаем это. Другие государства приостановили платежи, но СССР этого не делает и не сделает. Многие думали, что мы не можем платить, что нам нечем платить, но мы показали им, что можем платить, и им пришлось признать это.

Дюранти. Как обстоит с вопросом о добыче золота в СССР?

Сталин. У нас много золотоносных районов, и они быстро развиваются. Наша продукция уже вдвое превысила продукцию царского времени и даёт сейчас более ста миллионов рублей в год. Особенно за последние два года мы улучшили методы нашей разведочной работы и нашли большие запасы. Но наша промышленность еще молода — не только по золоту, но и по чугуну, стали, меди, по всей металлургии, и наша молодая индустрия не в силах пока оказать должную помощь золотой промышленности. Темпы развития у нас быстрые, но объём еще не велик. Мы могли бы в короткое время учетверить добычу золота, если бы имели больше Драг и других машин.

Дюранти. Какова общая сумма советских кредитных обязательств за границей?

Сталин. Немного более 450 миллионов рублей. За последние годы мы выплатили большие суммы — два года тому назад наши кредитные обязательства равнялись 1400 миллионам. Всё это мы выплатили и будем выплачивать в срок к концу 1934 года или в начале 1935, в очередные сроки.

Дюранти. Допустим, что нет больше сомнений в советской готовности платить, но как обстоит дело с советской платёжеспособностью?

Сталин. У нас нет никакой разницы между первой и второй, потому что мы не берём на себя обязательств, которых не можем оплатить. Взгляните на наши экономические отношения с Германией. Германия объявила мораторий по значительной части своих заграничных долгов, и мы могли бы использовать германский прецедент и поступить так же точно по отношению к Германии. Но мы не делаем этого. А между тем мы сейчас уже не так зависим от германской промышленности, как прежде. Мы можем сами изготовлять нужное нам оборудование.

Дюранти. Каково Ваше мнение об Америке? Я слышал, что у Вас была продолжительная беседа с Буллитом, какого Вы мнения о нём? Считаете ли Вы, как и три года тому назад, что наш кризис — как Вы сказали мне тогда — не является последним кризисом капитализма?

Сталин. Буллит произвёл на меня и на моих товарищей хорошее впечатление. Я никогда не встречал его до этого, но много слышал о нём от Ленина, которому он тоже нравился. Мне нравится в нём то, что он говорит не как обычный дипломат, — он человек прямой, говорит то, что думает. Он вообще произвёл здесь очень хорошее впечатление.

Рузвельт, по всем данным, решительный и мужественный политик. Есть такая философская система — солипсизм, — заключающаяся в том, что человек не верит в существование внешнего мира и верит только в своё я. Долгое время казалось, что американское правительство придерживалось такой системы и по верит в существование СССР. Но Рузвельт, очевидно, не сторонник этой странной теории. Он реалист и знает, что действительность является такой, какой он её видит.

Что касается экономического кризиса, то он действительно не последний кризис. Конечно, кризис расшатал все дела, но в последнее время, кажется, дела начинают поправляться. Возможно, что наиболее низкая точка экономического упадка уже пройдена. Я не думаю, что удастся достигнуть подъёма 1929 года, но переход от кризиса к депрессии и некоторому оживлению дел в ближайшее время, правда, с некоторыми колебаниями вверх и вниз не только не исключён, но, пожалуй, даже вероятен.

Дюранти. А как насчёт Японии?

Дюранти. А как с Англией?

Сталин. Я думаю, что торговый договор с Англией будет подписан и экономические отношения разовьются поскольку консервативная партия должна понять, что она ничего не выиграет, ставя препятствия в торговле с СССР. Но я сомневаюсь, чтобы в теперешних условиях обе страны могли получить от торговли такие большие выгоды, как можно было бы предположить.

Источник

«Отсталых бьют». Высказывание И.В.Сталина в1931г. актуально сегодня как никогда

«В истории государств, в истории стран, в истории армий бывали случаи, когда имелись все возможности для успеха, для победы, но они, эти возможности, оставались втуне, так как руководители не замечали этих возможностей, не умели воспользоваться ими, и армии терпели поражение».

Сталин И. В. «О задачах хозяйственников» 4 февраля 1931 г.

В 1931 году на 1-й Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности И. В. Сталин выступил с докладом «О задачах хозяйственников».

Предлагаю Вашему вниманию выдержки из этого выступления, которое можно разобрать на цитаты. Поразительно актуально прозвучали бы слова Сталина и в наши дни. Ну, а про темпы роста промышленности я промолчу.

Слово большевика — серьезное слово. Большевики привыкли выполнять обещания, которые они дают. Но что значит обязательство выполнить контрольные цифры на 1931 год? Это значит — обеспечить общий прирост промышленной продукции на 45%. А это очень большая задача. Мало того. Такое обязательство означает, что вы не только даете обещание нашу пятилетку выполнить в 4 года, — это дело уже решенное, и никаких резолюций тут больше не нужно, — это значит, что вы обещаетесь выполнить ее в 3 года по основным, решающим отраслям промышленности.

Были ли у нас в прошлом году «объективные» возможности для полного выполнения плана? Да, были. Неоспоримые факты свидетельствуют об этом. Эти факты состоят в том, что в марте и апреле прошлого года промышленность дала прирост продукции на 31% в сравнении с предыдущим годом. Почему же, спрашивается, мы не выполнили плана за весь год? Что помешало? Чего не хватило? Не хватило уменья использовать имеющиеся возможности. Не хватило уменья правильно руководить заводами, фабриками, шахтами.

Мы имели первое условие: «объективные» возможности для выполнения плана. Но мы не имели в достаточной степени второго условия: уменья руководить производством. И именно потому, что уменья руководить предприятиями не хватило, — именно потому план оказался невыполненным. Вместо 31-32% прироста мы дали только 25%.

Конечно, 25% прироста — большое дело. Ни одна капиталистическая страна не имела в 1930 году и не имеет сейчас прироста продукции. Во всех без исключения капиталистических странах имеет место резкое падение производства. В таких условиях 25% прироста — большой шаг вперед. Но мы могли дать больше. Мы имели для этого все необходимые «объективные» условия.

В истории государств, в истории стран, в истории армий бывали случаи, когда имелись все возможности для успеха, для победы, но они, эти возможности, оставались втуне, так как руководители не замечали этих возможностей, не умели воспользоваться ими, и армии терпели поражение.

Есть ли у нас все возможности, необходимые для выполнения контрольных цифр на 1931 год?

Да, такие возможности у нас имеются.

В чем состоят эти возможности, что требуется для того, чтобы эти возможности существовали в реальности?

Прежде всего требуются достаточные природные богатства в стране: железная руда, уголь, нефть, хлеб, хлопок. Есть ли они у нас? Есть. Есть больше, чем в любой другой стране. Взять хотя бы Урал, который представляет такую комбинацию богатств, какой нельзя найти ни в одной стране. Руда, уголь, нефть, хлеб — чего только нет на Урале! У нас имеется в стране все, кроме разве каучука. Но через год-два и каучук мы будем иметь в своем распоряжении. С этой стороны, со стороны природных богатств, мы обеспечены полностью. Их у нас даже больше, чем нужно.

Требуется наличие такой власти, которая имела бы желание и силу двинуть использование этих огромных природных богатств на пользу народа. Есть ли у нас такая власть? Есть.

Еще требуется, чтобы эта власть пользовалась поддержкой миллионных масс рабочих и крестьян. Пользуется ли наша власть такой поддержкой? Да, пользуется. Во всем мире не найдете вы другой такой власти, которая бы пользовалась такой поддержкой рабочих и крестьян, какой пользуется Советская власть.

Что еще надо, чтобы выполнить и перевыполнить контрольные цифры на 1931 год?

Нужно еще наличие такого строя, который был бы свободен от неизлечимых болезней капитализма и который давал бы серьезные преимущества перед капитализмом. Кризис, безработица, расточительство, нищета широких масс — вот неизлечимые болезни капитализма. Наш строй не страдает этими болезнями, потому что власть в наших руках, в руках рабочего класса, потому что мы ведем плановое хозяйство, планомерно накопляем ресурсы и правильно распределяем их по отраслям народного хозяйства. Мы свободны от неизлечимых болезней капитализма. В этом наше отличие, в этом наше решающее преимущество перед капитализмом.

Посмотрите, как капиталисты хотят выйти из экономического кризиса. Они снижают максимально заработную плату рабочих. Они снижают максимально цены на сырье. Но они не хотят снижать сколько-нибудь серьезно цены на промышленные и продовольственные товары массового потребления. Это значит, что они хотят выйти из кризиса за счет основных потребителей товаров, за счет рабочих, за счет крестьян, за счет трудящихся. Капиталисты подрубают тот сук, на котором они сидят. И вместо выхода из кризиса получается его усугубление, получается накопление новых предпосылок, ведущих к новому, еще более жестокому кризису.

Что еще требуется для того, чтобы двигаться вперед семимильными шагами?

Требуется наличие партии, достаточно сплоченной и единой для того, чтобы направить усилия всех лучших людей рабочего класса в одну точку, и достаточно опытной для того, чтобы не сдрейфить перед трудностями и систематически проводить в жизнь правильную, революционную, большевистскую политику. Есть ли у нас такая партия? Да, есть. Правильна ли ее политика? Да, правильна, ибо она дает серьезные успехи. Это признают теперь не только друзья, но и враги рабочего класса. Посмотрите, как воют и беснуются против нашей партии всем известные «уважаемые» джентльмены — Фиш в Америке, Черчилль в Англии, Пуанкаре во Франции. Почему они воют и беснуются? Потому, что политика нашей партии правильна, потому, что она дает успех за успехом.

Вот товарищи, все те объективные возможности, которые облегчают нам осуществление контрольных цифр 1931 года, которые помогают нам выполнить пятилетку в 4, а в решающих отраслях — даже в 3 года.

Таким образом, первое условие для выполнения плана — «объективные» возможности — у нас есть налицо.

Есть ли у нас второе условие — уменье использовать эти возможности?

Иначе говоря, есть ли у нас правильное хозяйственное руководство фабриками, заводами, шахтами? Все ли тут обстоит благополучно?

К сожалению, не все тут обстоит благополучно. И мы как большевики должны это сказать прямо и открыто.

Что значит руководить производством? У нас не всегда смотрят по-большевистски на вопрос о руководстве предприятиями. У нас нередко думают, что руководить — это значит подписывать бумаги, приказы. Это печально, но это факт. Иногда невольно вспоминаешь помпадуров Щедрина. Помните, как помпадурша поучала молодого помпадура: не ломай голову над наукой, не вникай в дело, пусть другие занимаются этим, не твое это дело, — твое дело подписывать бумаги. Надо признать, к стыду нашему, что и среди нас, большевиков, есть не мало таких, которые руководят путем подписывания бумаг. А вот, чтобы вникать в дело, овладеть техникой, стать хозяином дела, — на этот счет — ни-ни.

Иногда спрашивают, нельзя ли несколько замедлить темпы, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы! Наоборот, по мере сил и возможностей их надо увеличивать. Этого требуют от нас наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР. Этого требуют от нас наши обязательства перед рабочим классом всего мира.

Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно. Помните слова дореволюционного поэта: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь». Эти слова старого поэта хорошо заучили эти господа. Они били и приговаривали: «ты обильная» — стало быть, можно на твой счет поживиться. Они били и приговаривали: «ты убогая, бессильная» — стало быть, можно бить и грабить тебя безнаказанно. Таков уже закон эксплуататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма. Ты отстал, ты слаб — значит ты не прав, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч — значит ты прав, стало быть, тебя надо остерегаться.

Вот почему нельзя нам больше отставать.

Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.

Не скажу, что в отношении руководства хозяйством у нас за эти годы ничего не сделано. Сделано, и даже очень много. Мы вдвое увеличили продукцию промышленности по сравнению с довоенной. Мы создали самое крупное в мире сельскохозяйственное производство. Но мы могли бы сделать еще больше, если бы постарались за это время по-настоящему овладеть производством, его техникой, его финансово-экономической стороной.

Максимум в десять лет мы должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капитализма. Для этого есть у нас все «объективные» возможности. Не хватает только уменья использовать по-настоящему эти возможности. А это зависит от нас. Только от нас! Пора нам научиться использовать эти возможности. Пора покончить с гнилой установкой невмешательства в производство. Пора усвоить другую, новую, соответствующую нынешнему периоду установку: вмешиваться во все. Если ты директор завода — вмешивайся во все дела, вникай во все, не упускай ничего, учись и еще раз учись. Большевики должны овладеть техникой. Пора большевикам самим стать специалистами. Техника в период реконструкции решает все. И хозяйственник, не желающий изучать технику, не желающий овладеть техникой, — это анекдот, а не хозяйственник.

Говорят, что трудно овладеть техникой. Неверно! Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять. Мы решили ряд труднейших задач. Мы свергли капитализм. Мы взяли власть. Мы построили крупнейшую социалистическую индустрию. Мы повернули середняка на путь социализма. Самое важное с точки зрения строительства мы уже сделали. Нам осталось немного: изучить технику, овладеть наукой. И когда мы сделаем это, у нас пойдут такие темпы, о которых сейчас мы не смеем и мечтать.

И мы это сделаем, если захотим этого по-настоящему!

Источник

Пара фраз: О стране и мире. Гендиректор ВЦИОМ vs генсек ЦК ВКП(б)

Николай Руденский

«Сегодня нет того всеобщего страха перед мировой войной, который был во времена СССР. Но есть четкое понимание, что мир небезопасен и в нем господствует не право, а сила, точнее — право сильного, «а слабых — бьют!». И в таком мире каждой стране нужно укрепляться, делать ставку на себя. Хорошо бы, конечно, еще иметь союзников, но у нас их мало и большинство ненадежны. Поэтому образ «Крепости Россия», который лет пятнадцать назад казался достоянием маргиналов и ультранационалистов, сегодня стал мейнстримом. Мы должны укреплять эту крепость, с тем, чтобы выстоять при любом повороте событий: такая идея разделяется и властями, и огромным большинством россиян. При этом нет стремления к изоляционизму и «войне со всеми»: мы хотим мирно жить, но по принципу «вы нас не трогайте, и мы вас трогать не будем».

«Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы… Били англо-французские капиталисты… Били все — за отсталость… Помните слова дореволюционного поэта: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь»… Они били и приговаривали: «ты обильная» — стало быть, можно на твой счет поживиться. Они били и приговаривали: «ты убогая, бессильная» — стало быть, можно бить и грабить тебя безнаказанно. Таков уже закон эксплуататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма. Ты отстал, ты слаб — значит ты не прав, стало быть, тебя можно бить и порабощать… Вот почему нельзя нам больше отставать».

Иосиф Сталин. «О задачах хозяйственников». Речь на Первой всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г.

Источник

Авиаконструктор А.С. Яковлев – о деловых контактах в предвоенный период с верхушкой фашистской Германии и Адольфом Гитлером

В 1931 г. Иосиф Виссарионович Сталин на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности заявил:

«Задержать темпы – это значит отстать. А отсталых бьют… История старой России состояла, между прочим, в том, что её непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную… Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Для индустриализации страны требовались передовые промышленные технологии. В условиях «международных санкций» в отношении молодого Советского государства руководство нашей страны использовало все возможные на тот момент средства для получения доступа к передовым иностранным разработкам. Там, где не хватало возможностей разведки и торговых миссий, в работу включалась высшая партийно-хозяйственная номенклатура СССР. Официальные советские делегации ездили по развитым странам мира где знакомились с новой техникой, устанавливали деловые контакты с местными элитами, заключали договоры на поставки оборудования и конструкторской документации.

Сейчас кажется чем-то невероятным, что уже после начала Второй Мировой Войны, когда стало понятно, что вооруженное противостояние между СССР и фашистской Германией неизбежно, советские партийно-промышленные делегации продолжают посещать 3-й Рейх. При этом для них были открыты не только двери немецких оборонных предприятий, но и двери только что построенной рейхсканцелярии, где Адольф Гитлер и вся высшая фашистская верхушка принимает и даёт торжественный обед в честь советских гостей.

Обо всём этом в своих мемуарах пишет один из известнейших советских авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев, занимавший в то время пост заместителя народного комиссара авиационной промышленности по опытному самолётостроению и науке:

«Конец тридцатых годов запечатлелся в памяти моего по­коления серией наглых разбойничьих нападений гитлеров­ской Германии, разгромом целого ряда европейских госу­дарств. Каждый день был чреват неожиданностями.

В 1938 году гитлеровская Германия в результате по­пустительства тогдашних правителей Англии и Франции поглотила Австрию и Чехословакию. В ночь на 1 сентября 1939 года гитлеровские войска перешли границу Польши. Уже 6 октября боевые операции в Польше были законче­ны. Остатки польских вооруженных сил капитулировали.

Одновременно немецко-фашистские войска оккупиро­вали Голландию и Бельгию. Неудержимой лавиной рину­лись немецкие танки на французскую землю. За несколько дней Франция перестала существовать как самостоятель­ное государство. 14 июня Париж был занят гитлеровцами без боя.

Покончив с Францией, немецкие фашисты начали воз­душное наступление на Англию. 23 августа 1940 года был совершен первый массированный налет гитлеровской бом­бардировочной авиации на Лондон.

Войну этого периода называли странной, ибо Германия наступала, а армии её противников фактически не сража­лись. Да это признавали и сами союзники.

Вице-маршал английской авиации Дж. Кингстон-Макклори пишет в книге «Руководство войной»:

«В течение всего периода странной войны в Европе передовой ударной авиагруппе не разрешалось произво­дить налеты на Германию; она занималась разбрасыва­нием листовок».

Такой военный авторитет, как английский фельдмар­шал Монтгомери, в своих воспоминаниях об этом периоде войны с Германией пишет:

«Франция и Британия не шелохнулись, когда Герма­ния проглотила Польшу. Мы продолжали оставаться в бездействии даже тогда, когда германские армии перебра­сывались на запад с совершенно очевидной целью атако­вать нас. Мы терпеливо ожидали, пока на нас нападут, и на протяжении всего этого периода время от времени бомбили Германию листовками. Я не понимал, была ли это война».

Теперь ясно, что «странная война» велась по той при­чине, что реакционные круги Англии и Франции лелеяли мечту направить германский фашизм против СССР.

Это, между прочим, показали военные переговоры, про­водившиеся в Москве тремя военными делегациями — анг­лийской, французской и советской — в августе 1939 года, то есть буквально накануне нападения Гитлера на Поль­шу. Делегации вели переговоры о военном сотрудничестве и заключении соглашения на случай агрессии со стороны Германии.

Как известно, переговоры эти не увенчались успехом. Французская и английская делегации взяли курс на за­тяжку и срыв переговоров. Позднее стало известно, что английское правительство одновременно с этими перегово­рами вело тайные переговоры с Гитлером. Англичане пред­лагали ему заключить пакт о ненападении и соглашение о фактическом переделе мира.

Советское правительство, исчерпав все возможности в бесплодных переговорах с Францией и Англией о сов­местных действиях против агрессора, сочло за мень­шее зло принять предложение Германии о заключении договора о ненападении. Это дало нашей стране выигрыш во времени для подготовки отпора гитлеровской Герма­нии.

Все мы знали, что фашизм есть фашизм и что рано или поздно, а воевать с фашистами придется.

В период «странной войны» мне довелось побывать в Германии, где я познакомился с виднейшими немецкими конструкторами: Мессершмиттом, Хейнкелем, Дорнье, Танком.

Наиболее характерной фигурой среди них был Вилли Мессершмитт. Ему было лет сорок пять. Угрюмый, немно­гословный человек. Разговаривая, он глядел исподлобья, и любезность по отношению к русским ему давалась с большим трудом.

Мы ознакомились с основными заводами в Аугсбурге, осмотрели самолеты — двухместный двухмоторный «Мессершмитт-110» (Bf.110) и гордость немецкой истребительной авиа­ции, «непобедимый» истребитель «Мессершмитт-109» (Bf.109). Действительно, Bf.109 был тогда лучшим европейским истре­бителем. И после того, как все вопросы по этим машинам были исчерпаны, возник разговор о новом самолете, инте­рес к которому разжигали сами же немцы. Это был истребитель «Мессершмитт-209» (Ме.209) — машина, вокруг которой гит­леровцы создали ореол таинственности и говорили чуть ли не шепотом о её необыкновенно высоких летных качест­вах. Естественно, мы захотели ознакомиться с этой машиной.

Когда её выкатили на аэродром и мы её увидели во­очию, то поняли, что нам показывают совсем не то. Это была экспериментальная кустарная попытка переделать в истребитель гоночный самолет «мессершмитт». Каждый авиационный специалист видел это с первого взгляда. Судя по всему, истребителя из этой машины не получилось, и даже по её состоянию ясно было, что она законсервиро­вана.

Мы тут же дали этой машине технически грамотную оценку, справедливость которой немецкие специалисты не могли не признать. Профессиональное самолюбие их было страшно задето. Они тут же проговорились, что это другая машина, а настоящий «Месеершмитт-209» стоит в ангаре.

В этот же день при встрече с Мессершмиттом мы в де­ликатной форме высказали ему свои впечатления о ма­шине. На него наша инженерная оценка самолета подей­ствовала не менее возбуждающе, чем на его помощников. Он покраснел, но тоже признал, что это не тот истреби­тель. Пришлось ему показать настоящий «Мессершмитт-209».

Однако, по нашему мнению, эта машина тоже еще была в очень сыром виде, далеко не закончена, иного вре­мени и сил требовалось для того, чтобы довести её до состояния боевого истребителя. Машина имела ряд таких органических недостатков, которые вообще ставили под сомнение возможность её доводки, что, между прочим, впо­следствии и подтвердилось. «Мессершмитт-209» так и не увидел света. Во время войны он не появился в воздухе.

Познакомились мы и с самолетами Хейнкеля. Фирма Хейнкеля известна главным образом созданием двухмо­торного бомбардировщика «Хейнкель-111» (Не-111) — основного бомбардировщика германских военно-воздушных сил на­чального периода войны.

Впервые позорную славу снискал себе «Хейнкель-111» при разгроме беззащитных испанских городов, когда Франко с помощью фашистской Германии душил в 1937 го­ду республиканскую Испанию. Затем эти же бомбардиров­щики жгли в 1939 году польские города, сбрасывали бом­бы на Бельгию, Францию, Чехословакию, Грецию.

Позже Хейнкель смонтировал на своём самолете газо­вую установку. Наши истребители сбили «хейнкель», у которого в фюзеляже установлен был газовый баллон с от­равляющими веществами. В этом самолете висели специальные маски лётчиков с надписью: «Газовые маски». Экипаж, перед тем как пустить в действие отравляющие вещества против русских, должен был надеть маски и за­щитить себя от газа.

Хейнкель показал нам созданный им в самое последнее время истребитель «Хейнкель-100». Мы его оценили не так высоко, как немцы. Несмотря на свои хорошие летные качества, этот самолет обесценивался очень плохими эксплуатационными свойствами. Ещё в начале войны истре­бители Хейнкеля сошли со сцены.

Бомбардировщики «Хейнкель-111» тоже были сняты с производства в ходе войны. Хейнкель оказался неспособ­ным улучшить их настолько, чтобы они могли конкуриро­вать с нашими бомбардировщиками и, главное, чтобы они могли успешно обороняться от наших истребителей. Бом­бардировочный самолет «Хейнкель», обнаруженный в воз­духе нашими истребителями, как правило, становился жертвой. Хейнкель вынужден был уступить принадлежав­шую ему пальму первенства фирме «Юнкере».

Старейшими немецкими самолетостроительными фир­мами были «Фокке-Вульф» и «Юнкерс». Основатели их, профессор Фокке и Юнкерс, давно уже не имели к своим предприятиям никакого отношения. Юнкерс был не в почете у Гитлера и умер перед войной в опале. Но поскольку имя Юнкерса, крупного ученого, пользовалось авторитетом в Германии, фашисты оставили это имя как ширму.

Руководить рядом заводов фирмы «Фокке-Вульф» было поручено бывшему шеф-пилоту Геринга Курту Танку. Когда мы приехали на завод в Бремен, нам отрекомендо­вали Курта Танка как директора завода, главного кон­структора и шеф-летчика-испытателя.

Курт Танк в первый же день нашего посещения завода сам сел в кабину тренировочного самолета и показал нам класс высшего пилотажа: вот, мол, удивляйтесь — главный инженер и директор завода у нас сам летает! После целого «фейерверка» фигур высшего пилотажа Курт Танк вышел из самолёта самодовольный, улыбающийся.

Однажды, в разговоре, он выдал нам «военную тайну»:

— Я сделал сейчас выдающийся истребитель, скорость которого семьсот километров в час (по тем временам очень много). В следующий раз, когда вы ко мне приедете, я по­кажу вам этот истребитель. Только чтобы вы никому не говорили,- добавил он, таинственно приложив палец к губам.

Через некоторое время, когда мы были на заводе «Фок­ке-Вульф» в Бремене, я напомнил ему об этом самолете. Танк, не моргнув глазом, заявил:

— Понимаете, какая неприятность! Этот самолёт толь­ко вчера потерпел аварию, так что я очень жалею, но по­казать вам его не могу.

И он решительно уклонился от показа самолёта.

Как можно было потом догадаться, самолет у него та­кой был. Это тот самый «Фокке-Вульф-190» (FW-190), беспощадно битый советскими истребителями с момента своего появ­ления на фронтах в 1942 году. Но только скорость его была не 700 километров, как хвастался Курт Танк, а примерно километров на сто меньше. Может быть, поэтому-то Курт Танк и не показал нам своего истребителя.

Во время пребывания в Берлине нас принял генерал-полковник Удет — заместитель министра авиации гитле­ровской Германии. Генерал ведал технической частью ми­нистерства авиации и теснейшим образом был связан с Мессершмиттом, Юнкерсом, Хейнкелем и другими авиаци­онными промышленниками.

Удет – известный военный лётчик-ас первой мировой войны, а также инженер-конструктор. Незадолго до на­шего приезда ему удалось установить мировой рекорд ско­рости на одном из самолетов Хейнкеля.

На аэродроме Иоганишталь под Берлином Удет знако­мил нас с авиационной техникой. Тут были двухмоторные бомбардировщики «Юнкерс-88» и «Дорнье-215», одномо­торные истребители «Хейнкелл-100» и «Мессершмитт-109», разведчики «Фокке-Вулъф-187» и «Хеншель», двухмотор­ный истребитель «Мессершмитт-110», пикирующий бом­бардировщик «Юнкерс-87» и другие самолеты.

Нам были названы летно-технические данные и осо­бенности вооружения и оборудования самолетов. Когда осмотр закончился, самолеты один за другим с интервалом в 1-2 минуты поднялись в воздух, на бреющем полете прошли над нами и в таком же порядке выполнили посад­ку. Всё было организовано образцово. По-видимому, такие показы устраивались не первый раз.

Нас интересовал вопрос: показали ли нам немцы дейст­вительный уровень своей военной авиационной техники? Может быть, нас водят за нос, втирают очки, демонстрируя устаревшие типы самолётов? После зрелого размышления мы решили, однако, пока не спешить с окончательными заключениями, а побывать на заводах. Там будет вид­нее.

Серийное производство самолётов и моторов, характер технологической оснащенности заводских цехов довольно убедительно говорили о том, что показанное в Иогаништале и есть основа технического оснащения Люфтваффе — военно-воздушных сил гитлеровской Германии.

Вначале я усомнился: почему гитлеровцы так откро­венно знакомят со своей авиационной промышленно­стью — одной из секретнейших отраслей вооружения ар­мии? Разгадку они дали сами.

Однажды нас пригласили осмотреть авиационный за­вод в Ораниенбурге, под Берлином. Завод был хороший. После осмотра директор предложил мне написать свои впе­чатления и отзыв в Книге почётных посетителей.

Я поинтересовался, кто там писал до меня. Оказывает­ся, мы были не первые из иностранцев, которым показы­вали этот завод. Известные деятели авиации многих стран мира — Америки, Англии, Франции, Италии, Японии и других, в том числе всемирно известный американский лётчик Чарльз Линдберг и другие знаменитости,- осма­тривали завод и оставили свои хвалебные записи.

Директор завода обратил наше внимание на запись главнокомандующего французским воздушным флотом ге­нерала Виемена, который посетил завод незадолго до на­чала войны с Германией. Генерал написал о заводе: замечательный-де завод, который делает честь и славу не толь­ко строителям, но и вообще германскому воздушному флоту.

Пока я читал, директор лукаво поглядывал на меня.

— Ну что ж, ваш завод стоит такой оценки.

— Дело в том, что генерал Виемен был у нас за пол­тора-два месяца до войны. Он и его спутники всё здесь осмотрели, завод и немецкую авиацию похвалили, но, ви­димо, не сделали соответствующего вывода.

Стало понятно: французскому генералу показывали этот лучший германский самолётостроительный завод, что­бы доказать, что авиационная мощь Германии неизмеримо выше воздушной мощи Франции, и чтобы Франция об этом помнила. Гитлеровцы запугивали французов, англи­чан, запугивали американцев, надеялись запугать и нас. Во всём чувствовалось стремление посеять в нас страх пе­ред фашистской военной машиной, заразить нас, как и дру­гих, паническим ужасом перед мощью гитлеровской Герма­нии и сломить волю к сопротивлению.

Мы вернулись в Москву с твердым убеждением, что гитлеровцы, ослепленные своими успехами в покорении Европы, не мыслили, что советские люди смогут с ними соперничать. Они были так уверены в своём военном и техническом превосходстве, что, показывая новинки своей авиации, думали лишь о том, как бы нас ещё и ещё силь­нее поразить, потрясти наше воображение и запугать.

Но не на таких напали!

Кстати сказать, во время одной из поездок в Герма­нию в составе советской делегации мне довелось, как говорится, лицом к лицу встретиться с самим фюрером и его окружением на приёме, устроенном в новой имперской канцелярии — так именовался дворец, служебная резиден­ция Гитлера, занимавшая целый квартал в центре Берлина.

Перед нами распахнулись ворота, и мы въехали во внутренний двор новой канцелярии. Двор имел форму правильного прямоугольника, окаймлённого с четырех сто­рон совершенно плоскими серыми стенами каменных зда­ний одинаковой высоты, с прямоугольными глазницами окон. Такими же серыми каменными плитами был уст­лан гладкий, как шахматная доска, двор. Создавалось впе­чатление, что попали в какую-то каменную коробку. Лишь в противоположной воротам стене был внушительный подъезд с огромными зеркальными дверями.

У подъезда, так же как и у ворот, каменными извая­ниями стояли эсэсовцы в серо-зелёных мундирах, в сталь­ных касках с фашистской эмблемой, с отличительными значками эсэсовских частей: череп и скрещенные кости.

Нас ввели в вестибюль и пригласили сесть. Обстановка здесь была роскошная. Пол вестибюля сплошь застлан мягким красным ковром, мебель дорогая, стены увешаны картинами известных художников. Какие-то прилизанные военные разговаривали между собой благоговейным шепо­том. Они беззвучно сновали туда и сюда, постоянно щел­кали каблуками друг перед другом и отдавали фашистское приветствие.

Торжественная обстановка, тишина, шепот — все это, очевидно, создавалось для того, чтобы психологически под­готовить человека, который должен был «предстать» пе­ред фюрером.

Через 5-10 минут ожидания тем же полушепотом была дана какая-то команда. Щелканье каблуков усили­лось. Дипломат, сопровождавший нас, изогнулся в три по­гибели, сделал жест в сторону арки, ведущей в другую комнату. Мы поняли, что нас приглашают пройти.

Мы встали и направились в другую комнату. В дверях я неожиданно увидел Адольфа Гитлера. Он стоял в ожи­дании нас и, пропуская в комнату, здоровался со всеми. Вслед за Гитлером цепочкой стояли его министры и гене­ралы.

Гитлер был в коричневом пиджаке, чёрном галстуке и черных брюках — традиционный костюм члена фашист­ской партии. Пресловутый чуб на лбу, серые, водянистые глаза, нездоровый, серовато-жёлтый цвет лица, неэнергич­ное пожатие влажной мясистой руки.

Полным контрастом ему был стоявший рядом Иоахим Риббентроп — высокий, безукоризненно одетый мужчина. Он энергично, продолжительно жал руку и пристально смотрел в глаза с чрезвычайно вежливой улыбкой на лице.

Создавалось впечатление, что он знает вас и хочет выра­зить вам свое особое расположение. По-видимому, он вы­работал подобную манеру здороваться в результате много­летней «дипломатической деятельности».

Затем настала очередь поздороваться с Йозефом Геб­бельсом. Наглые, бегающие глазки, совершенно жёлтое, ис­пещренное следами многочисленных угрей лицо и прили­занная лопоухая голова.

За Геббельсом стоял руководитель так называемого «трудового фронта» Роберт Лей — здоровенный краснощё­кий мужчина с двойным подбородком и тройным затылком, с кровавым рубцом от шрама на щеке, с сиплым, грубым голосом. Он старался делать вид, что чрезвычайно доволен знакомством с нами, беспрестанно улыбался и издавал ка­кие-то непонятные звуки, которые, очевидно, должны были выражать удовольствие.

Генрих Гиммлер — начальник гестапо, главный палач Германии. Одет был в форму офицера СС — серый мундир с бархатным воротником, с традиционными нашивками: череп и кости. Маленькая головка, волосы подстрижены коротко — ёжиком, узкие, змееподобные губы.

Для полноты коллекции не хватало Геринга, которого в тот момент в Берлине не было.

После взаимного представления Гитлер пригласил нас к пышно убранному, украшенному цветами столу. Справа вдоль стены стояло человек десять — пятнадцать официан­тов, вытянувшихся в струнку. Они походили скорее на военных, такими механическими, тренированными были их движения.

Обед проходил в атмосфере дипломатического протокола, за разговорами о самых пустых и нейтральных вещах. И здесь, так же как и на всех других подобных приёмах в Германии, я услышал похвалы замечательной музыке русского композитора Чайковского, замечательному ис­кусству русского балета Большого театра, высоким каче­ствам души русского человека, «известным всему миру» по произведениям Толстого и Достоевского.

Сколько фальши было в их речениях. Все любезности высказывались, как это стало позднее известно, в момент, когда гитлеровцы с дотошной скрупулёзностью вырабаты­вали свой план вероломного нападения на Советский Союз — «план Барбаросса».

Литература:

А.С. Яковлев. Записки конструктора.- М.: Политиздат, 1979

Источник