Квир литература что это
«У каждого должен быть свой каминг-аут»: 10 квир-книг ко Дню борьбы с гомофобией
«Незримые фурии сердца» Джон Бойн
Джон Бойн — современный ирландский писатель — известен русскому читателю как автор бестселлера «Мальчик в полосатой пижаме» о трагедии Холокоста, увиденной глазами подростка. В уже «взрослом» романе «Незримые фурии сердца» Бойн рассказывает историю Ирландии второй половины 20 века через приключения ее блудного сына — Сирила Эйвери. Воспитанный в богатой приемной семье, Сирил довольно скоро осознает, что в католической и насквозь традиционной Ирландии ему не рады, и убегает в Европу, а потом и Америку в поисках лучшей жизни и своей настоящей матери.
Бойн умело соединяет две традиции: легко читаемого приключенческого романа с постоянной сменой декораций (Сирил нигде не задерживается дольше, чем на 7 лет) и социального романа о дискриминации и ВИЧ-эпидемии, свидетелем которой становится главный герой.
«Вот ведь какая штука: по-моему, все втайне верят, но боятся признать, что мир стал бы гораздо лучше, если б мы делали, что хотим, когда хотим и с кем хотим, не подчиняя свою жизнь пуританским правилам».
«Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса» Анатолий Вишевский
Университетский профессор в США и знаток немецкого фарфора Анатолий Вишевский написал небольшую повесть о том, как мужские отношения сильнее всякого казеина скрепляются фарфором.
В середине 18 века боссиерер (формовщик фарфоровых фигурок) Жан-Жак Лойс приезжает в провинциальный Людвигсбург устраиваться на фарфоровый завод. Судьба благоволит немолодому вдовцу: буквально на следующий день он получает место старшего формовщика и возможность бесконечно повторять в фарфоре образ юноши Андреаса, к которому днем ранее «воспылал платоническими чувствами», но который так не вовремя ушел на войну.
Долгие годы, которые Андреас проводит на войне, а обербоссиерер — в своей мастерской, перед нами разворачивается совершенно камерный и хрупкий, как ручка фарфоровой фигурки, Künstlerroman — роман о художнике и пути мастера. Лойс женится на девушке Андреаса, заботится о его незаконнорожденном сыне, а между делом лепит садовников, пастушков, продавцов яблок, крестьян и меняет художественный стиль всего фарфорового завода — с маньеризма на натурализм. Когда с войны внезапно возвращается Андреас, начинается новый роман — роман постаревшего Ашенбаха с повзрослевшим одноногим Тадзио.
Вишевский придумал историю своих фарфоровых статуэток — такую же миниатюрную, хрупкую и приятную глазу — и рассказал ее по-настоящему мастерски: язык возвышенного и пронесенного сквозь годы органично и без неловкостей сочетается с языком телесных выделений и запахов — умение столь редкое в русской литературе вообще, не говоря уже о русском гей-романе.
«Самый одинокий человек» Сара Уинман
Совершенно незамеченным и несправедливо обойденным вниманием русских критиков стал последний роман Сары Уинман, чья книга «Когда бог был кроликом» в 2011 году произвела фурор. Новый роман Уинман — о том, как случайно увиденные «Подсолнухи» Ван Гога меняют жизнь женщины и ее сына из английского предместья: она набирается сил уйти от нелюбимого мужа, он — уехать из родного, но недружелюбного города. Это роман о силе семьи, которую нашел себе сам, где дружба и любовь — одно и то же чувство привязанности трех людей друг к другу. Роман о том, как не важны бывают сексуальные предпочтения, если с детства дружба двух мужчин перерастает в сильнейшую любовь. Когда в их жизни появляется женщина, их любовь способна впитать в себя и третьего.
«Она всегда знала, что между нами — нечто большее, не просто юношеская дурь. «В первой любви что-то есть, ведь правда? Она недосягаема для тех, кто был вне ее. Но по ней меряют все, что будет в жизни дальше».
«Место, названное зимой» Патрик Гейл
Что бы вы делали, если бы вас вдруг выгнали из дома, из семьи, забрали все родное и знакомое и заставили начать новую жизнь в диком необжитом краю? Это пугающая для любого человека перспектива. Именно в таком положении оказался прадед писателя Патрика Гейла, когда под угрозой позора был вынужден покинуть свою семью и безбедную жизнь джентльмена в Великобритании, чтобы начать все заново в качестве фермера-первопроходца в сельской Канаде. В романе «Место, названное зимой» Гейл, вдохновившись семейной хроникой, художественно воссоздает эту душераздирающую историю стойкости перед лицом неизвестности. Историю Робинзона, вместо необитаемого острова оказавшегося в обществе, которое его не принимает. Никогда еще в творчестве Гейла — видного британского писателя и сценариста — тревоги его героя не ощущались читателем с такой силой, как в этом драматичном и очень личном романе.
«Интересно, — сказала она, — не будь запретов, много ли мужчин поняли бы, что они такие же, как вы? Иногда я думаю, что большинство мужчин не любят женщин, презирают их, а женятся только потому, что так положено и чтобы были дети. И еще потому, что нет других вариантов».
«Бесконечные дни» Себастьян Барри
Себастьян Барри, автор «Скрижалей судьбы», написал новый кусочек пазла про семью Макналти — об изгнаннике Томасе. Молодому человеку не нашлось места в родной, но бедной Ирландии, и он едет искать судьбы и шальной пули в Америку, где знакомится с Джоном Коулом, делит с ним еду, заработок и постель. Проработав несколько лет в салуне шахтерского городка танцовщицами и мечтой усталых работяг, парни записываются в армию как раз накануне Гражданской войны. Как Толстой, Барри чередует сцены бесконечной войны и разбоя со сценами мирной, буколической фермерской жизни на границе Севера и Юга, где Томас в женском платье и Джон с удочеренной индейской девочкой возделывают табак и отстреливаются от дезертиров.
Томас у Барри пишет и разговаривает нарочито просто, по-деревенски, прорывая иллюзию только редкими заходами на территорию театрального высокого штиля, когда говорит о своей любви к Джону — вытаскивая слова из пьесок, в которых играл, из песен, из разговоров более образованных людей. Томас принимает любовь как данность, не рефлексирует и только переживает, что его женский «камуфляж» раскроют, и будет неловко. Томас — персонаж, как мы бы сейчас сказали, гендерно-флюидный, ему одинаково комфортно в армейской форме на поле боя и в женском платье дома с Джоном. И это вдвойне удивительно, учитывая жестокость эпохи, перемоловшей людей куда более сильных.
«У человека в памяти отчетливо сохраняется, может, сотня дней, хотя прожил он тысячи. Тут ничего не поделаешь. Каждому отпущен запас дней, и мы тратим их, как забывчивые пьяницы».
«Лишь» Эндрю Шон Грир
Легкий комический роман, который в 2017 году получил Пулитцера и посмеялся над предубеждением, что лауреат крупной премии должен быть сложным, глубоким, стилистически идеальным или раздвигающим рамки жанра.
«Лишь» — история о второстепенном писателе и авторе отвергнутого издателями романа. Артур Лишь — так зовут героя — отправляется в кругосветное путешествие, чтобы отвлечься от мыслей о своем грядущем 50-летии и бывшем любовнике, который предпочел другого. Люди, которых он встречает по пути, намекают ему о причине его писательской и любовной неудачи: трудно сопереживать белому мужчине среднего класса, у которого на уме только мелкие обиды.
Грир через своего персонажа задается непростыми вопросами: как вернуть давнюю любовь или найти новую? Как жить, когда ты пятидесятилетний гей в обществе, обожествляющем молодость? Его персонаж играет с возможностями: молодые мужчины, наркотики, влюблённости, сладкое одиночество. Но Грир так и оставляет эти вопросы без ответа, позволяя читателю решать самому, попутно наслаждаясь прекрасно написанной, смешной историей любви.
«К концу спектакля Артур Лесс плакал, всхлипывая, как ему казалось, беззвучно в своем кресле, пока не зажегся свет, и дама, сидевшая рядом, не повернулась к нему со словами: «Мой дорогой, я не знаю, что за горе у вас случилось, но я вам очень, очень сочувствую», — и обняла, обдав ароматом сирени. «Все в порядке, — хотелось ему ответить. — Ничего не случилось. Просто я гей на Бродвейском мюзикле».
«Саймон и программа Homo Sapiens» Бекки Алберталли
Пожалуй, это самая милая книга, вышедшая на русском языке за последние годы. История про подростка Саймона, который никому не говорит, что он гей, потому что каминг-аут — это целый слом привычной системы и представлений других о тебе, это большой шаг и это страшно. Он переписывается с другим таким же подростком, они знают друг друга по никам, анонимно, но очень хорошо понимают друг друга. Интрига в том, что они учатся в одной школе и даже наверняка знакомы. Однажды один из одноклассников Саймона натыкается на его переписку и шантажирует, чтобы тот познакомил его со своей лучшей подругой.
Дебютный роман Бекки Алберталли похож на сладкую шипучую конфету. Снаружи карамельный слой убедительного, не слишком страшного, развлекательного сюжета. Внутри — подростковая сексуальность и первая любовь, слегка тронутые страхом и неуверенностью.
«Кстати, тебе не кажется, что у каждого должен быть свой каминг-аут? Почему быть натуралом — это установка по умолчанию? Каждый должен сделать свое заявление, и это должно быть важное и неловкое событие, плевать — натурал ты, гей, бисексуал или кто-то другой».
«Энигма-вариации» Андре Асиман
Потрясающе красивый роман от автора бестселлера «Назови меня своим именем». Эмоциональная, откровенная в своей сексуальности и романтичности книга о любви, влюблённости, страстном желании и похоти. Это книга, которая исследует разницу между обладанием привычным и желанием недоступного, между радостью достижения и безразличием любовного угасания.
«Энигма-вариации» состоят из пяти новелл, объединенных общим героем — парнем по имени Пол. В первой части 22-летний Пол возвращается на итальянский остров, где его семья проводила каждый жаркий сезон. Он особенно хорошо помнит одно лето: ему 12 лет, он одержим деревенским краснодеревщиком, грубовато-красивым мужчиной, который, казалось, проявлял интерес к Полу и пробудил в мальчике желания, о которых он раньше не знал. В других новеллах Пол исследует уже отношения с женщинами, и каждая история любви непохожа на предыдущую, каждая уникальна, но первая так и останется в его памяти самой яркой.
Асиман — блестящий стилист, он умело опутывает читателя и руководит его чувствами, не скатываясь в излишнюю мелодраму, и рассказывает историю многоликой любви, которой не важен пол партнера.
«Может, прошлое — это другая страна, а может, и нет. Оно может представать изменчивым или неподвижным, но столица у него всегда одна — Сожаление, и протекает через нее канал несбывшихся желаний, по которому рассыпан архипелаг крошечных „могло бы быть“, тех, что так и не претворились, но оттого не утратили реальности и, возможно, еще претворятся, хотя мы и страшимся обратного».
«Недоподлинная жизнь Сергея Набокова» Пол Расселл
Технически книга Расселла — это, конечно, не биография, а спекулятивный фикшн на биографическом материале, которого о жизни Набокова-младшего довольно мало: несколько писем, воспоминания Кокто, Алисы Токлас, друзей и родственников — и Владимира в «Память, говори». То есть скелет истории — траектория, по которой двигалась жизнь Сергея Набокова — у автора был, оставалось только нанизать на него плоть и пустить живую кровь по венам, чего Расселл добился с немалым мастерством, пусть и с некоторыми огрехами в петербургской части.
«Это так мучительно, мучительно, быть неверующим обладателем глубоко религиозной души».
«Евангелие от» Сергей Хазов-Кассиа
Корреспондент «Радио Свобода» Сергей Хазов-Кассиа через несколько лет после первого романа «Другое детство» об истории гомосексуального подростка в Ленинграде написал второй — продолжение своеобразной гей-дилогии. Повзрослевший герой Ива, вырвавшись из города затуманенных дворцов и подворотен, переехал в Москву, устроился в крупную компанию, терпит гомофобных коллег, которые о нём и не догадываются, ездит в отпуск в Италию, раз в год нехотя и скучно звонит маме, — и живёт тайной жизнью сексоголика и завсегдатая приложений для знакомств, пока однажды по сфабрикованному делу не попадает в жернова российской системы уголовного преследования, из которой, как мы знаем, просто так не выбраться, потому что система не знает оправдательных приговоров.
Автор умело и подробно описывает Ивины мытарства в СИЗО, кафкианский процесс, показное и формальное судебное разбирательство, даже доведённый до экстремума финал — всё то, с чем сталкиваются в своей работе правозащитники (среди консультантов романа, например, основательница «Руси Сидящей» Ольга Романова) и журналисты (автор использовал свой опыт работы над репортажами о политических делах, в том числе о деле Ильдара Дадина). Сюжет на редкость увлекательный, язык хорош, к тому же в свойственные русской литературе философствование и вязкую няшу автор предусмотрительное не пускается.
Квир литература что это
Уже начало 2020-го было бравурным — в январе на русском вышел трагикомический роман «Лишь» Эндрю Шона Грира, получивший двумя годами ранее Пулитцеровскую премию. Подняв планку художественного качества необычайно высоко, он стал если не камертоном, то вектором — указателем, куда, к каким вершинам следует стремиться словесности о неконвенциональной любви. Блестящему американскому роману необычайно повезло в России — Светлана Арестова подобрала ключ к насквозь игровой, игривой, кэмповой прозе Грира, дав стилистически безупречное объяснение, почему этот автор заслуживает места рядом с Донной Тартт и Тони Моррисон, лауреатами «Пулитцера» прошлых лет.
Романные терзания гомосексуального мужчины с обезоруживающей самоиронией дали понять, какой может быть ЛГБТ-литература, если автор выберет силу и красоту слова в его этически и эстетически неразрывном единстве, а не пустое шутовство, не оскорбление, не дидактическое настояние. «Это не привычная нам простота американской прозы, это не вычурная сложность европейцев — это что-то очень индивидуальное. все сменяется быстро, смазывается, смешивается в трагикомическом коктейле, и не устаешь удивляться тому, как ловко тебя одурачили, — оторваться от этой игры невозможно», — писал портал «Прочтение». «Хорошая, добрая книга» — в таком духе отзываются читатели, купившие роман в российских онлайн-магазинах.
И все же роман «Лишь» — не только яркий, но и чрезвычайно современный, представляющий гея во всей человеческой полноте — не мог быть немедленно принят за новую безусловную норму. Слишком велик разрыв между восприятием ЛГБТ-литературы на Западе, раз за разом отказывающимся считать квир-человека жертвой или шаржем, и Россией, где критики все еще готовы маскировать негетеросексуальные интенции в фантики-иносказания. «. появляются и более сложные и противоречивые чувства» — так книжный обозреватель Storytel описывает любовь женщины к женщине в романе «Воздух, которым ты дышишь» Франсиш ди Понтиш Пиблз. Все в том же обзоре, вышедшем летом, можно прочитать, что Кристофер Ишервуд, британский прозаик-экспрессионист, «многие темы. начал поднимать в литературе прежде других». То, что автор романа «Прощай, Берлин» — безусловный классик мировой квир-прозы, из реплики эксперта понять невозможно. Пустословие тем более удивительное, если знать, что все та же платформа Storytel тем же летом 2020 года создала для русскоязычных пользователей тег «ЛГБТ+», который облегчает поиск квир-контента.
Вижу/не вижу. Уклончивая логика дает о себе знать особенно приметно в случаях, если квир-автор достаточно сложен, чтобы российские профессиональные читатели могли замолчать некоторые специфические черты авторской поэтики, спрятавшись за «Высокую Литературу», эвфемизм-химеру, сохранившуюся еще со времен советского литературоведения. Показателен пример книги Оушена Вуонга «Лишь краткий миг земной мы все прекрасны», минувшей осенью вышедшей на русском без единого указания, что этот роман стал литературной сенсацией англоязычного мира не в последнюю очередь из-за усложнения оптики, сочетающей квир- и постколониальные фильтры: опыт гея наслаивается там на опыт этнического вьетнамца, две «чуждости» в одном флаконе. Обозреватель российского «Esquire», например, готов говорить о национальности повествователя, но, в отличие от западных коллег, начисто умалчивает, что рассказчик еще и гей.
Легко предположить, что российским книжным экспертам невдомек, что они пишут для читателей страны, где действует закон о запрете на «гей-пропаганду», бесчеловечный, по меркам Запада, на ценности которого они — на словах — ориентируются. Если есть возможность спрятаться от этической дилеммы (и возможных хлопот с цензурой) в слоновью башню сугубо эстетического, то профессионалы все еще охотно это делают.
Вот почему, например, Андре Асиман, ставший популярным благодаря гей-роману «Назови меня своим именем», одному из российских бестселлеров 2019 года, теперь не без облегчения воспринимается просто как «Писатель», — именно так, с большой буквы. Автор-стрейт, сам явно подуставший от звания гей-сочинителя, этому обобщению, кажется, очень рад. В последних интервью, вышедших на русском залпом, Асиман с аккуратной настойчивостью рассуждает о гомосексуальности как литературной задаче, роде «игры в бисер»: «Когда я начинал писать книгу, это должна была быть история о юноше по имени Элио и девушке. Но потом я понял, что на третьей странице они займутся сексом и писать будет больше не о чем. Здесь нет никаких запретов, никакого чувства вины, никаких препятствий, которые надо преодолевать. Тогда я решил написать о любви двух молодых людей, и история сразу преобразилась — появилось стеснение, возникли трудности».
Эстетизм — естественный и непротиворечивый для автора американского, полагающего сексуальное самоопределение как норму, — выглядит уловкой в русскоязычном пространстве, где слово «квир» все еще экзотика, а рассуждения о важности преодоления табу духоподъемны только в теории. И в этом смысле современная русская литература на порядок отстает от, скажем, южнокорейской, где «о цензуре на ЛГБТК-литературу не может быть и речи», или грузинской, где гомофобия и ее преодоление не раз становились предметом художественного осмысления.
ЛГБТ-персонаж как образ, как символ все еще остается невостребованным «официальной» русской литературой. Выражением молчаливой «квир-паники» — страха перед открытыми и недвусмысленными описаниями гомосексуальных отношений — можно назвать гробовое молчание вокруг отличного романа «Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса» Анатолия Вишевского, выпущенного недавно издательством Popcorn Books и, за редким исключением, все еще не удостоенного профессиональных разборов. Полезно помнить, что история гей-любви в исполнении профессора-слависта, преподававшего в американском колледже, выглядит естественным выражением мировой и в первую очередь англоязычной квир-классики, презентация и анализ которой на русском уверенно стремятся к нулю. Литературоведению в России, похоже, все еще не хватает слов для оценки ЛГБТ-прозы, — не очень-то понятно, что делать с автором, для которого русский — родной, а ценностная шкала, пожалуй, космополитична; одним Гоголем его не измерить, а литературный капитал Гора Видала или Эдмунда Уайта остается для интерпретаторов за пределами видимого.
Знание, что молчание равняется гомофобии, в России, кажется, еще не стало нормой — и это еще одно отличие российского дискурса от общественных консенсусов, устоявшихся в странах условного «первого мира» после эпидемии СПИДа и усилий яростных активистов-антиспидовцев Act Up. К слову, среди тех, кто в 1980-е ходил по улицам Нью-Йорка с плакатами «Silence = Death», был не только писатель-публицист Ларри Крамер, ушедший из жизни в 2020 году, но так и не переведенный на русский. К числу квир-радикалов принадлежал и столь любимый русскоязычными читателями Майкл Каннингем, в статусе «живого классика» представленный в России почти без остатка. В том, насколько важную роль в поэтике американского писателя всегда играл ЛГБТ-активизм, в России смогли убедиться в этом году, после публикации сборника эссе «Край земли. Прогулка по Провинстауну», рассказывающего о прошлом и настоящем приморского городка, ставшего образом американского гей-рая. В этой книге, вышедшей в США еще в 2002 году, автор не прячется за героев, выражая себя и свое отношение к квир-реалиям с недвусмысленностью уверенного в своей правоте (и блестящего) публициста.
В России переживания квир-человека все еще удобно воспринимать через ширму стороннего опыта, демонстрируя интерес, но имитируя невовлеченность. Чужое, но интересное; важное, но не «про нас»: ЛГБТ-тем касаются словно в гигиенических перчатках — с осторожностью, в которой в равной степени ощутимы и любопытство, и настороженность. Спасением в этом смысле служит «легкость» жанра — благо современная западная квир-проза, изживая виктимность прошлых лет, дает достаточно поводов для облегчающего душу веселого смеха.
Логично, что в этом году на русском заговорил популярный в США роман-романс «Красный, белый и королевский синий» Кейси Маккуистон, в полусказочном, игровом формате рассказывающий о всепоглощающей любви сына американской президентки и британского принца. Право на сексуальное самоопределение, незыблемое для американского автора, можно счесть за особенность иностранной ментальности, а не универсальную ценность, как и сам роман назначить незамысловатым, ни на что не претендующим развлечением.
Логично и то, что лучшим переводным романом по версии премии «Ясная Поляна» в этом году стала книга «Джеймс Миранда Барри», в которой Патрисия Данкер рассказывает о женщине, всю жизнь считавшейся мужчиной. «Актуальная повестка на нас влиять не должна», — в экспресс-интервью сообщила переводчица романа Александра Борисенко, недвусмысленно отстраиваясь от нынешних «гендерных баталий».
Инерция восприятия «квирного» как экзотического затрудняет поиск жемчужных зерен в собственных литературных закромах. Вышедший в 2020 году роман «Там, на периметре» Кати Чистяковой, судя по художественной силе, качеству рефлексии, укорененности в проблематике сугубо российской, должен бы стать предметом обсуждений ничуть не меньших, нежели, скажем, «Маленькая жизнь» американки Ханьи Янагихары за несколько лет до этого. Но голгофа бездомного московского гея, описанная с уникальной для русской словесности достоверностью, осталась для профессиональной прессы практически незамеченной — в премиальных списках дебютная книга Чистяковой не значится, а общественная значимость этого компактного текста спрятана в наводящее тоску определение «честная, нужная книга».
Да, так, но нужность этого социального романа имеет еще и безусловную литературную ценность: автофикшн там прирастает художественной прозой, а чувство русской литературной традиции уникальным образом обнажает голос современного квир-человека. Рискну предположить, что Женя, смысловой центр романа «Там, на периметре», — первый гомосексуал в русской литературе, представленный настолько живым, подлинным, стереоскопичным. Во всяком случае, он — первый для литературы нового, постсоветского времени и вызывает, возможно, ассоциации с неприкаянным лирическим героем прозы Евгения Харитонова, главным литературным квир-человеком эпохи СССР.
Автором нового типа можно назвать и саму Катю Чистякову, которая ничуть не против, если ее книгу именуют «ЛГБТ-романом». «Это возможное прочтение, одно из, — и как любое из возможных прочтений, оно делает книгу лучше, достраивает ее», — говорит писательница-дебютант, и сама готовность к самоидентификации такого рода сообщает о консенсусе еще относительно новаторском для русской прозы, но все более и более очевидном. Юлия Вереск, написавшая гей-фанфик «Тот самый», тоже особо подчеркивает, что хочет писать о гомосексуалах, «потому что говорить на подобные темы очень важно».
Это знание уже может стать основой целой издательской программы, как случилось с No Kidding Press, где в этом году вышли и квир-номер журнала «НЕЗНАНИЕ», и антология «Дружба» с рассказами небинарных авторов, и переписка двух крупных в современной квир-истории фигур — Кэти Акер и Маккензи Уорк («Я очень тебя хочу»). Этически родственно ему издательство Popcorn Books, в этом году все смелее осваивающее иностранный, в первую очередь англоязычный young adult, а заодно пробующее привлечь внимание не только «юных взрослых», но и тех, кто постарше, легитимируя в литературном процессе и американского квир-беллетриста Адама Сильверу («Скорее счастлив, чем нет», 2020), и непритязательные фанфики Норы Сакавич (трилогия «Все ради игры»), и Филиппа Бессона, «серьезного» французского писателя, пока неизвестного в России.
Российский культурный истеблишмент готов принять квир-автора. Об этом недвусмысленно сообщает траектория славы Микиты Франко, стремительно выросшего в фигуру по всем параметрам эмблематичную. Роман «Дни нашей жизни», рассказывающий о гей-семье в современной России, оказался и коммерчески успешным, и желанным в профессиональном сообществе — дебютное произведение молодого автора попало в число номинантов и молодежной премии «ФИКШН35», и премии «НОС», а сам автор, сделавший каминг-аут как «транс-парень», претендовал на звание «Человека года» по версии журнала «GQ». Второй роман Франко, «Тетрадь в клеточку», вышедший этой осенью, оказался еще более радикальной попыткой перелицевать устоявшиеся в России представления о «школьной прозе»; центральной темой там стала трансгендерность — призыв к размышлению, «а что есть мама, это на самом деле папа».
Текущий литературный процесс в России со все большей очевидностью показывает желание сформулировать общие представления о языке этически более выверенном. В 2020 году впервые в истории русской литературы слово «квир» появилось в издательском анонсе (Максим Сонин, «Письма до полуночи»); как «квир-роман» обозначена книга Николая Кононова «Гимны». Издательству Popcorn Books, открыто говорящему о важности ЛГБТ-книг в своей программе, то и дело приходится решать специфические переводческие задачи: уместны ли в художественной литературе на русском слова «твинк» и «дрэг»? каких определений заслуживает транс-человек?
Татьяна Зборовская, переводя отрывок новейшего «небинарного романа» швейцарки Анны Штерн, попыталась соблюсти языковой нейтралитет — как и в оригинале, в русском переводе нет указаний на пол персонажа: «ты идешь навстречу и произносишь „иден“, и вы останавливаетесь, две половины одного целого, зеркало в зеркале, и ты произносишь эти слова, ты впервые произносишь их вслух: „ананке больше нет“. твое дыхание — клубы пара, растворяющиеся в черноте» («das alles hier, jetzt», 2020).
Марике Лукас Рейневелд, лауреат международного «Букера» этого года, — отличный пример, как быстро и фактически безболезненно может установиться «новая норма». Сообщая о награждении голландского автора одной из главных литературных премий планеты, российские комментаторы могли проигнорировать факт, что Рейневелд говорит о себе как о человеке небинарном. Однако уже через месяц-другой, к моменту выхода романа-победителя на русском («Неловкий вечер»), сочинитель первым делом именуется «агендером».
Все эти тома вышли в 2020 году, ни один из них не вызвал скандала, и с учетом российских обстоятельств все они в той или иной степени реализуют мысль, которую просветительница Лена Климова, не первый год работающая с ЛГБТ-подростками, вынесла в название своей новой книги: «Выжить и жить. Долго и счастливо». Вне всяких сомнений, шансов на это становится в России все больше. Голоса «за здравие» квир-литературы все сильней и дружней, все умней и точней.