Пьеса первый хлеб о чем
Не успели отойти от Бузовой во МХАТе. Вопросы к постановке «Первый хлеб» в «Современнике»
Зеркало жизни
Театр всегда — со времен Древней Греции — был отражением реальной жизни. Зеркалом, в котором человек видел недостатки своего социума. Окном, через которое можно было ощущать запах свободы и даже вседозволенности в обществе, где многое было запрещено. В конце концов, местом, где уставшие от пошлости жизни зрители получали эстетическое и интеллектуальное удовольствие.
Однако сейчас театр меняет свою функцию — он перестает быть классическим, превращаясь в инструмент хайпа. В мире, где господствует тяга к развлечению (а такого никогда в истории не было — вплоть до XX века у человечества не существовало столь свободного и тотального доступа к развлекательным инструментам), где элиты целенаправленно деградируют в сторону быдла (а такое тоже редко бывало — обычно элитарная культура четко отделялась от массовой), театр деградирует вместе с ней. И не успели российские театралы отойти от Оленьки Бузовой во МХАТ, как им был преподнесен новый сюрприз.
Генеральный прогон спектакля «Первый хлеб» с актрисой Лией Ахеджаковой в московском театре «Современник» Фото: Авилов Александр /Агентство «Москва»
В театре «Современник» прошла постановка польского режиссера Бениамина Коца «Первый хлеб» с участием не кого-то там, а целой народной артистки РФ Лии Ахеджаковой. И дело даже не в том, что там была ЛГБТ-пропаганда — для театралов это нормально. По сюжету спектакля героиня Ахеджаковой находится пьяная на кладбище, где обращается к похороненному там участнику Великой Отечественной войны с нецензурной бранью.
Вроде как конфликт исчерпан. Но вопросы остались. Вопросы, требующие ответов. И прежде всего — почему все так возбудились? Ведь показано все это было не через какие-то федеральные СМИ на всю российскую аудиторию, а в специфическом месте исключительно для нишевых зрителей. Московские театралы, да к тому же еще и молодые люди (а спектакль позиционировался как молодежный) куда более толерантно относятся к ЛГБТ, чем в целом население по стране. Что же касается темы войны, то для них — как и для большинства современных молодых россиян с образованием — она представляется лишь как набор тестов в ЕГЭ, а также через речевки из серии «Деды воевали». «Современник» просто дал своим современным зрителям то, что они хотят, как дают всякие известные музеи, вынужденные организовывать выставки мусора (причем иногда в буквальном смысле), которое называют «современным искусством». Так в чем проблема?
Дома-то можно?
Проблема, на мой взгляд, в нулевой толерантности. Зрителю можно спокойно впаривать, что гора мусора есть высокохудожественная инсталляция стоимостью в тысячи долларов, и даже продавать ему это — и государству, и гражданам не должно быть дела до такого бизнеса. Но при этом и граждане, и чиновники должны на корню пресекать ситуации, когда идет намеренная (это ключевое слово) десакрализация смыслов и памяти погибших в Великой Отечественной войне. Эта война и идеи, которые содержит ее история, лежат в основе российской государственности, а также являются одной из последних нитей, связывающих все народы постсоветского пространства едиными смыслами. Причем на корню и все — в ином случае массовая десакрализация убивает смыслы «тысячью уколов» — через окна Овертона. Да, Москва не способна (ну или не хочет) остановить деконструкцию этих идей на постсоветском пространстве — в Прибалтике или на Украине. Но у себя-то дома все инструменты есть, и они должны использоваться.
Генеральный прогон спектакля «Первый хлеб» с актрисой Лией Ахеджаковой в московском театре «Современник» Фото: Авилов Александр /Агентство «Москва»
И тут уже идут вопросы к государству. Простейшие: «Почему бы не посадить руководство “Современника”?» и «Почему бы не лишить Лию Ахеджакову звания народной артистки?» Да, у художника есть и должен быть свой взгляд, но за этот взгляд он должен отвечать по закону, который для него ровно такой же, как и для нехудожника. И вопросы поумнее: почему «Современнику» вообще разрешили это поставить? Да, у нас цензуры нет, но есть государственное финансирование театров и вообще культуры. И если творцы получают деньги от государства, то вообще-то они не должны ставить на них антигосударственные постановки и снимать антигосударственные фильмы. Если они хотят сделать именно такой продукт, то пусть найдут деньги в другом месте. Можно не сомневаться, что перед ними, такими гениальными, выстроится очередь спонсоров, готовых вложиться в их творчество, способное, в свою очередь, собрать полные театры/кинотеатры и отбить инвестиции. Сейчас перед творцами такой дилеммы не стоит, ведь государство дает деньги и ничего при этом не требует — а должно «заказывать музыку» и «танцевать девушку». Что же касается госпожи Ахеджаковой, то ее личные антигосударственные взгляды не имеют отношения к ее игре на сцене. И за эти взгляды ее может наказывать только зритель — не приходя на ее спектакли.
По сути, конфликт вокруг «Современника» и «Первого хлеба» еще раз показал, насколько незрелым и радикальным является российское гражданское общество и насколько родное государство наплевательски относится к своим культурно-воспитательным функциям. Ведь, как верно говорит художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин: «Классический театр — это воспитание нации, точно так же, как и музыка, литература, живопись». Чему ж тогда удивляться? Ведь какое воспитание — такая на выходе получается и нация.
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь
Очередная мерзкая «культурная» провокация. Как отреагирует (и отреагирует ли) государство?
Многие уже наслышаны об очередном русофобско-содомитском «шедевре», поэтому довольно кратко.
ТГ-канал «Орда»: «Художественный руководитель театра по фамилии Рыжаков — сторонник либерально-экспериментального искусства — 19 июля выкатил премьеру спектакля «Первый хлеб», срежиссированного гражданином Польши Б. Коцем. В главной роли там Лия Ахеджакова. Это пропаганда ЛГБТ и неуважительного отношения к памяти ветеранов — от Великой Отечественной и вплоть до Чеченской кампании. Следующие показы вот этого театр «Современник» запланировал на 23-24 июля«. ТГ-канал «Подковёрка»: «Побывали на спектакле «Первый хлеб», поставленном бездарным польским режиссёром Бениамином Коц (ученик В. Рыжакова) по одноимённой бездарной пьесе бездарного ученика Н. Коляды Р. Ташимова на основной сцене. Что сказать, это позорище и полнейшая самодеятельность, графомания на сцене театра с историей. Должно быть стыдно за такие «постановки». И дело даже не в целующихся геях на сцене (эту сцену репетировали долго, видимо, специально для худрука). Рыжаков делает всё, чтобы разрушить память о Великой Отечественной войне, поставить под сомнение моральную правоту наших предков, защищавших Родину. И делает это с особым глумом. Стыдитесь своих сомнений о войне, стыдитесь своего незнания о войне, стыдитесь, что вы ходите по этой земле, которая окроплена кровью 27 млн человек«.
ТГ-канал «Образ будущего»: «В театре «Современник» очередная для Москвы провокационная постановка. Называется «Первый хлеб». Лия Ахеджакова играет, видимо, саму себя в главной роли. Полубезумную татарку. Кульминационная тема — ЛГБТ. В провинциальном городке 25-летнего мальчика Даню хотят силой женить на залетевшей от другого казашке, а он как нарочно заводит роман с её младшим братом. Сценарист спектакля Ринат Ташимов уже известен как актёр, игравший женщину. Воспитанник «Ельцин-Центра», где тоже прошли его постановки. По ходу пьесы Ахеджакова приходит на могилу мужа. С ней рядом могила ветерана ВОВ. Она оскорбляет эту могилу. Премьера была 19 июля. Следующие спектакли 23 и 24 июля. Надо бы ОМОНу глянуть. Там режиссёр Бениамин Коц (. — чудесная история о том, как польский еврей троллит Великую Отечественную войну). Можно сразу и отцензурировать. А то от Галины Волчек всем нам с того света прилетит«.
РИА Катюша: «Московский театр «Современник» пробил очередное дно. Поставленный заезжим гастролером-поляком бездарный спектакль «Первый хлеб» прославился гремучей смесью пропаганды половых извращений, мата и оскорблений защитников Родины. В день премьерного показа, 19 июля, перед началом действия на сцену вышел худрук Рыжаков и заявил, что данная работа «волнительна» для него и для труппы. По словам Рыжакова, «театр не стоит на месте, эволюционирует». В связи с этим Рыжаков обратился к зрителям с просьбой не кидать в артистов тухлые яйца и не покидать шоу до конца (спектакль идет без антракта): «Если вы увидите что-то не похожее на обычный театр, необходимо набраться терпения и дождаться развязки». Апогеем спектакля является сцена, в которой сильно выпившая героиня Ахеджаковой оказывается на кладбище, где похоронен её муж и рядом с ним — Герой Советского Союза ветеран Великой Отечественной. Ахеджакова матерится и высказывает герою гадости. Приводить тут этот поток сознания мы не будем по этическим соображениям — там мат на мате, желающие могут удовлетворить любопытство в интернете. Есть в спектакле и сцены с однополыми поцелуями извращенцев. Лучшей нашей реакцией на это убожество на сцене некогда прославленного театра будет игнорирование данного «шедевра», а также постановка вопросов перед прокуратурой и другими проверяющими органами о том, как они контролируют расходование бюджетных средств г. Москвы на вот такую пошлятину, к тому же открыто нарушающую российские законы«.
Что касается упоминаний частью рецензентов Галины Борисовны (Беровны) Волчек. Дескать, вот она, вот при ней. А не поскажете ли, при чьём руководстве одиознейший Кирилл Серебренников поставил в «Современнике» мерзотную «Голую пионерку» с Чулпан Хаматовой (позднее Волчек назначила её своим заместителем) в главной роли? Ну, к слову. Да и кандидатуру Рыжакова одобрила при жизни сама Галина Борисовна.
Народный артист России, кинорежиссёр, сценарист, первый заместитель председателя Комитета Госдумы РФ по культуре Владимир Бортко (в беседе с изданием «Подъём»): «Театр — это не средство массовой информации, это совершенно другая история. Поэтому, что касается ЛГБТ, ради бога, поднимайтесь и уходите, не покупайте билет. Что касается отношения к Великой Отечественной войне, то существует уголовное право, где есть соответствующая статья. Если они попадают в эту статью, сажать надо. Если нет, можно и похлопать. Я не сторонник ЛГБТ-движения, у меня скоро будет 50 лет брака, так что это всё для меня не очень приятно. Но тем не мене я считаю, что в театре художник должен высказываться так, как он хочет, не нарушая, конечно, уголовное законодательство«. Актриса театра и кино, лауреат Государственной премии РФ Ольга Будина (в интервью «Царьграду»): «Я с большим уважением отношусь к Владимиру Владимировичу Бортко, мы вместе работали над экранизацией романа «Идиот», и надеюсь, что он что-то не совсем верно понял. Сегодня уже нет никакого секрета в том, что киноиндустрия, телевидение и вообще все СМИ — это специально созданный инструмент для управления обществом посредством того аудио- и визуального продукта, который они создают. И театр сегодня стоит в этом же ряду, это совсем не тот древнегреческий театр, где разыгрывались героические мифы и легенды, это не площадная комедия дель арте, благодаря которой зрители развлекались, а актёры кормились. Мы живём в совершенно других условиях, и уже очень давно! Театр, кино- и телеиндустрия, газеты и журналы, интернет с его соцсетями — это сегодня институты по созданию образного ряда, который влияет на человеческое сознание больше, чем что бы то ни было! Именно образный ряд формирует сознание, нравственные ценности и, если хотите, правила общежития у своих зрителей, читателей и слушателей. Через образный ряд устанавливаются границы дозволенного, стандарты, по которым должно жить общество. Как же можно не видеть, что влияние извне, те образы, которые нам транслируются со сцены, с экрана и через интернет, несоизмеримо сильнее по воздействию на человека и тем более на ребёнка, чем мировая литература и все шедевры классического искусства?! Если человек читает про разумное, доброе, вечное, а, придя в театр, видит неразумное поведение двух мужчин, и никто не говорит, что это по сути своей вообще-то противоречит самой природе, сотворившей нас двуполыми, значит, человеку хотят сказать, что появились некие новые стандарты разумного и допустимого. Человеку рассказывается таким образом, что ЛГБТ — это норма. Так? Давайте же ещё раз вернёмся к изучению окна дискурса Овертона и назовём происходящее правильными словами без лукавства. Происходящее на этом спектакле — это прямая пропаганда ЛГБТ! И при нынешней демографической ситуации в России преступно проводить эту пропаганду вдвойне. Поэтому давайте судить об этом как о сути происходящего, а не оценивать, насколько интересно и художественно создатели спектакля это сделали. Если мир Запада наполнился Геростратами, готовыми уничтожить своё государство, нам-то зачем бежать за ними вприпрыжку? Человеку дана голова не только для того, чтобы он в неё ел«.
Правозащитный центр Общества «Царьград» обращается в прокуратуру и Министерство культуры РФ («В целом этот спектакль является чистейшей русофобией, ЛГБТ-пропагандой, оскорбляет память воинов-ветеранов как Великой Отечественной войны, так и поздних военных конфликтов — в Чечне и других горячих точках прошлых лет. И самое удивительное, что всё это финансируется из бюджета России. До сих пор билеты на него продаются без какой-либо специальной предупреждающей маркировки об ограничении распространения информационной продукции среди детей, что является грубейшим нарушением требований Федерального закона от 29.12.2010 № 436-ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию». Всё это — нарушение законов и положений Конституции России о недопустимости попрания памяти о подвиге народа при защите Отечества и законодательства о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию. Необходимо привлечь к ответственности лиц, которые организовали постановку и публичный показ спектакля «Первый хлеб»«).
Общероссийская общественная организация «Офицеры России» направила обращение в Генпрокуратуру РФ и мэрию Москвы («Помимо таких вызывающих удивление фактов, как бесконтрольное и чрезмерное использование актерами, задействованными в постановке, ненормативной лексики и неприкрытая пропаганда однополой любви и ценностей ЛГБТ-сообщества, авторы перешли последнюю «красную линию», покусившись на святое — вечную память, непререкаемые честь и достоинство павших фронтовиков Великой Отечественной войны и даже больше того — Героев Советского Союза, отмеченных высшей наградой страны«).
Содружество ветеранских организаций «За други своя» обратилось в ГУ МВД по г. Москве и Роскомнадзор.
Военкор Дмитрий Стешин: «По мнению юристов, в спектакле «Первый хлеб» на статью УК наговорили однозначно«. Писатель Дмитрий Конаныхин: «Знаете, как на это реагирует московская тусовочка? «А у ваты уже подгорело»«.
Нажмите «Подписаться на канал», чтобы читать «Завтра» в ленте «Яндекса»
26 июля 2021
«ПЕРВЫЙ ХЛЕБ» В «СОВРЕМЕННИКЕ»
«Первый хлеб». Р. Ташимов.
Театр «Современник».
Режиссер Бениамин Коц, художник-постановщик Анна Федорова.
БАБУШКА НАДВОЕ СКАЗАЛА
С первых минут ясно — красота умерла. Или задохнулась, или выдохлась, или просто уплыла по грязной реке на дрейфующей серой льдине.
Место действия — уродливый безымянный город. Над сценой змеятся желтые газовые трубы. Туда-сюда ездит по сцене огромная черная шайба, грозящая закатать всех в асфальт. Туда-сюда гоняют стрелки висящие над сценой часы.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Герои — уродливые люди. В одежде персонажей художник Леша Силаев гиперболизировал нелепость, до кричащей безвкусицы доведя сочетание разных цветов, фактур, фасонов и стилей — черт-те что и сбоку бантик. Костюмы маскируют внешность, делают людей ненастоящими — дешевыми игрушками, куклами, обряженными в цветастые обрезки тканей. Жалко выглядит даже обутый в зеленые резиновые сапоги беспородный пес Мальчик (его с большой иронией играет Гоша Токаев). Люди прячутся в этой одежде так же, как прячутся в своей речи, полной навязчивых повторов. Реплики заедают, короткие диалоги кружат на репите по нескольку раз, иногда переходят в ритуальную песню со взмахами рук на сильную долю и кивком головы на слабую (композитор Владимир Горлинский, хореограф Юлия Арсен). Пластинка затирается до скрипа, до полной потери смысла.
Из пестрой толпы выделяются двое: внук Даня и бабушка Нурия. Он, в синем, наполовину рабочем, наполовину детсадовском комбинезоне, уже не подросток, ему 25 лет. Матери подвернулся случай его женить, он не против, хотя и не за, вроде не надо, но как бы можно — все происходит на авось и «так сойдет». А вообще-то он хочет сбежать — не из семьи, не из города, а из повседневной жизни, где все время надо что-то решать, каждый день делать множество больших и маленьких выборов, думать, оценивать, прикидывать, иногда рисковать, иногда подчиняться обстоятельствам. Ему никто не навязывает никакой «миссии», никто не заставляет работать против желания, не мешает делать свое существование более интересным или довести его до невыносимого состояния. Эта свобода очень пугает Даню. Ответственность страшит так, что он готов отправиться в армию, где вместо него все решают приказы, субординация и дисциплина. В глазах играющего Даню актера Семена Шомина — пустота, в движениях — вялость, расслабленность, апатия. Активизируется его герой только тогда, когда дело касается бабушки Нурии, к которой он искренне привязан.
Нурия, сыгранная Лией Ахеджаковой, слывет чудачкой, хотя не делает ничего особо ненормального: пьет текилу средь бела дня, носит толстовку с Эминемом, поет частушки на набережной и гуляет с псом по заброшенному кладбищу. Но есть в бабушке, и это сразу бросается в глаза, огонек живой, нездешней жизни, желание получать удовольствие, улыбчивость, азарт. И любовь. А значит — и так необходимая этому городу красота.
Того, что бабушка не экстравагантная женщина преклонных лет, а прежде всего любящий человек, ее внук никак не понимает. Но он поймет это, когда сам полюбит, полюбит, конечно, неуместно и не вовремя. Его влюбленность в другого молодого парня — за рамками обыденности и посредственности, выше всего городского ландшафта, честнее всех других отношений. Страх искреннего чувства и его последствий (а они и в мире спектакля, и в мире его зрителей совершенно очевидны) окончательно утверждает Даню в решении бежать.
Он отправляется в «горячую точку» как-то вдруг и навсегда — и после этого события пьеса Рината Ташимова рассыпается в неизвестности и намеках. Зритель многого не узнает, о многом должен догадаться, основываясь на собственной эрудиции, или, досадуя на ее отсутствие, просто счесть деталь не важной. Где именно служит Даня? Из какого райского места, где пекут самый вкусный хлеб, после развала СССР бежала бабушка? Где преследовали татар в 1990-е? Или это мусульман преследовали? Если ответы ничего не прибавят к сюжету, нужны ли эти подробности, а если не нужны, то нельзя ли снять с высказывания пафос? В современном российском обществе есть табуированные темы, и, скорее всего, скажи драматург прямо, например, «парень воюет в Сирии», некие военизированные организации с ограниченной безответственностью устроили бы ему/театру/артистам травлю. Впрочем, не в первый и не в последний раз.
Допущения частят, спектакль тонет в общих местах, играть Лие Ахеджаковой до обидного нечего. Нурие звонят с требованием заплатить выкуп за внука, попавшего в плен, она обещает перевести деньги и просит прислать похоронку, чтобы «русские» считали его погибшим. Понять логику, мелькнувшую в ее истерическом многословном монологе, сложно. В конце концов, вроде бы это злой розыгрыш, Даня жив, но полученная матерью похоронка вызывает растерянность — шутка затянулась или шутки кончились?
На войну уходит и возлюбленный Дани, хотя его мотивация остается загадочной. Нурия ласково провожает его и погружается на дно колодца. Зритель снова должен сам выбрать, почему: чтобы там ждать возвращения этого юноши, или возвращения Дани, или чтобы увидеть звезды, или это отчаянный крик о помощи, или это эскапизм, или это самоубийство? Режиссер не дает ответа.
Виктор Рыжаков, художественный руководитель «Современника», перед спектаклем вышел в зал и сказал важные слова: о правде, гуманизме, беззащитности, милосердии. О терпимости, которой может учить театр. Это была искренняя, красивая речь. Только последующий спектакль получился не о терпимости, а о привычке терпеть и крепчать, когда бьют.
МЕТАМОРФОЗЫ ПРОСТРАНСТВ
Идею постановки «Первого хлеба» Бениамин Коц вынашивал давно. Еще в 2019 году, в рамках режиссерской лаборатории в Театре на Васильевском был представлен первый эскиз спектакля. Его уже тогда можно было с незначительными корректировками ставить в план премьер — из всех спектаклей лаборатории у Коца вышел самый пронзительный и сценически очень выразительный спектакль. Было очевидно, что для молодого режиссера приоритетен пацифистский посыл пьесы Рината Ташимова, а среди главных триггеров — осознание абсурдности всякого принуждения, будь то военное или семейное. Бениамин Коц ставил спектакль о трагедии потерянного человека — доброго, отзывчивого, но неспособного к жизни.
В лабораторном показе драматургические провалы пьесы с лихвой окупались яркой визуальностью спектакля, фактически предвосхищая непрописанные драматургом линии действия. Акцент пьесы безусловно, не в последнюю очередь благодаря актерам, смещался к противостоянию главных героев — собирающегося на войну Дани и сопротивляющейся всякой войне и предписаниям бабушки Нурии. Семейная коллизия, в пределах которой казахская семья стремилась выдать дочь — не то Зулю, не то Гулю — замуж за татарина Даню, не имеющего отношения к зачатому предполагаемой невестой ребенку, оказывалась аллегорией бессмысленности жизни. Стол, за которым объединялись две семьи, был «богато» сервирован всем красным, что попалось под руку — бокалами, цветами, тряпками-скатертями. Нарочитый визуальный абсурд, только подогревавший стремление главного героя его покинуть. Провокативная в сегодняшней повестке тема внезапной симпатии Дани и Закарии на этом фоне лишь продолжала идею о пройденности и безнадежности всяких трепыханий.
Показ подразумевал близость зрителя и исполнителей. Полукружье зрительных рядов обеспечивало почти древнегреческую точку обзора — артисты играли внутри образовавшейся «орхестры», на расстоянии вытянутой руки от зрителя. Усталость главного героя в блистательном исполнении Андрея Феськова ощущалась физически — его Даня обладал взглядом и пластикой все видевшего, на все согласного и фактически уже поставившего на себе крест, внутренне выгоревшего человека. Для Дани Феськова жизнь кончилась задолго до первых слов пьесы. Его молчаливое отчаяние объясняло мотивы главного героя красноречивее всякого текста. Неспособный на самоубийство, он чувствовал себя мертвым задолго до, и поход на войну в его версии был понятен как физическое отражение давно случившегося.
В этой перспективе Нурия сражалась не столько с фактом наличия войны как таковой, но и с вот этой неспособностью жить.
Любовь Макеева в бесформенном не то ватнике, не то тулупе со свойственной ей, неистребимой во всех ее ролях, материнской витальной сущностью играла трагедию потери в масштабах Мамаши Кураж. Зрительный зал как кладбище мертвых душ был ее пространством и миром, который она пыталась переломить, с которым она боролась. То возникая, то пропадая в зрительных рядах, Нурия не давала о себе забыть. Она как бы всегда присутствовала в спектакле — единственный живой человек там, где уже не осталось ничего живого. Мощный актерский дуэт Андрея Феськова и Любовь Макеевой двигал тот лабораторный показ, находя оправдание неочевидным драматургическим ходам и выручая молодого режиссера.
Театр на Васильевском тогда отказался от постановки, и идея Бениамина Коца повисла в воздухе. Реализованная в «Современнике», она трансформировалась до полной неузнаваемости. Перенесенная на большую сцену, она будто встала на котурны и — оторвалась от основания. Режиссер не стал заполнять драматургические лакуны пьесы, оставив висеть в воздухе историю двух семей и нерожденного ребенка, но зато решил развить тему собачки Мальчика. Он, будто проводник неумелой режиссерской рефлексии относительно собственных трудов, озвучивает и комментирует ремарки с интонацией дешевых реприз в расчете не зрительский смешок. Остроухий, будто гоблин, Гоша Токаев в роли Мальчика отвечает за расхожий тезис «весь мир театр». Его ирония и нарочитая распорядительность — всего лишь корявый скол режиссерской попытки шагнуть на территорию остроумной театральной игры между подлинным и мнимым в театре, знающей даже в этом сезоне выдающиеся примеры.
«Первый хлеб» в Современнике — спектакль иного пространства. Утопленная в креслах не самого удачного по геометрии зрительного зала публика далека от происходящего буквально, и, требующая вовлеченности, пьеса начинает буксовать с первых минут. Семейные застолья, абсурдность которых при желании можно довести до истинного фарса, следуют лежащей на поверхности идее о механистичности сущестовования. Будто куклы, персонажи отмахивают и выстукивают неведомый застольный танец. Женщины вот-вот скатятся до настоящей свары, мужчины либо семечки лузгают, либо татуировками блещут. Авторы спектакля одевают своих персонажей как бы из подбора. Символы благополучия — меховые шапки и кожаные плащи, признак массовой моды — балаклава, школьные банты, вязаные шапки и спортивные костюмы. Все несуразно, несочетаемо, вычурно. Внешняя карикатурность здесь как манок, охота на который слишком увлекла.
Художник Анна Федорова придумала для спектакля оригинальное решение, предложив режиссеру систему спрятанных в полу или чуть возвышающихся ярусов и подвижных ферм. Первые визуально разделяют место действия пьесы от застолий в доме до уличной набережной. В последних просматриваются образы тысяч маленьких отечественных городков, прорезанных желтыми трубами газопроводов или турникетов. Откуда-то снизу, как бы из колодца, с территории протеста, кричит бабушка Нурия, и символ этого колодца навязчиво нависает над сценой после в виде синего ведра на веревке. Кладбище — это хаотичный лес выдернутых из пола досок с портретами героев войны. Где-то далеко с темным гулом катится по очередному утопленному в пол ярусу неотвратимый диск-молох. С колосников спускается огромный диск-солнце как образ счастливой жизни в счастливом городе, о котором вспоминает Нурия. Он высвечивается радугой, напоминая то подсолнух, то лаваш, то вязаный из лоскутков коврик. Диск-солнце, обозначавший счастье, но превратившийся в диск-молох. На этот молох уже в финале взбирается Нурия, взывая к небесам и обитающему там Дане с просьбой не забирать к себе названного внука Закарию.
Режиссер выстраивает мизансцены в пределах будоражащего фантазию многоуровневого пространства не самым изобретательным образом. В его арсенале «Пьета» Микеланджело, «Тайная вечеря» Леонардо и эстрадные выходы на авансцену. Застолья превращаются в плохой кукольный театр, а душеизлияния главных персонажей норовят скатиться в слезливую мелодраму. Сквозным саундтреком звучит в спектакле музыка Владимира Горлинского. Атональная заунывь баяна и аккордеона пилит ухо, как бы подогревает, но, как правило, не в такт и не в тон, актерскую эмоцию и нарочито тянет, тянет не строящиеся в мелодию звуки, низводя любопытный ход до исполнительского фиаско.
Неровность актерского исполнения на премьерных показах предсказуема и поддается корректировке, неочевидность режиссерских решений заложена программно. Даня в исполнении Семена Шомина — скорее бессмысленно существующая фитюлька, нежели потерявший себя человек. Семен Шомин так и не определил для себя, что движет его персонажем в стремлении отправиться на войну, и отчего он вдруг соглашается на навязанный брак с Зулей. Выручает Лия Ахеджакова, которая в этом спектакле не только главный проводник пацифистской темы, но и выразитель важного внутреннего надлома, за которым — так необходимая этому спектаклю неоднозначность смыслов и оценки. Ахеджакова проявляет универсальную и образцовую способность к одновременным лиричности и кликушеству, драматическому надрыву и злой клоунаде. Ее Нурия — юродивая, Жанна д’Арк и мать Тереза в одном лице. Драматург и режиссер обрекают персонажей на осколочность существования, но Ахеджакову выделяет способность к калейдоскопичности — она с легкостью соединяет разные по форме, значению и эмоции осколки/грани своей героини в цельный орнамент. Сочетание парадоксального в единице времени превращает ее Нурию в единственного ответчика за справедливость в пределах бесчеловечного и безжизненного. Она воспитывает, требует, скандалит, умоляет, насмешничает, злится, утешает. Она печет тот самый первый хлеб, когда-то объединявший людей в счастливом городе из ее прошлого, выступает заступником и адвокатом всего, что, как кажется, оправдать невозможно. Она буднично отправляет на войну уже Закарию и вдруг спохватывается, притягивает его, уже шагнувшего прочь, и обхватывает сзади, замирая и прижимаясь к нему старушечьим лицом. Логика персонажа Лии Ахеджаковой оказывается стержнем современниковской премьеры и в этой логике нет лакун, есть много оттенков, но конечная правда очевидна: война — это зло, а жизнь должна быть счастливой.
«Первый хлеб» в Современнике, как кажется на первый взгляд, стал заложником пространства — большой сцены, на которой сложнее спрятаться и спрятать то, что сбоит или недодумано. Но при всех нестыковках нужный, важный текст и заложенные в пьесе темы отзываются в зрительном зале так, как и было заложено авторами спектакля, вызывая справедливое недоумение относительно мифической крамольности текста и постановки.